Июнь 1936 года. Рига. Латвия.
На перроне железнодорожного вокзала было многолюдно, однако среди отъезжающих и провожающих выделялось большим нагромождением чемоданов и коробок одно многочисленное семейство. Кроме отца и матери здесь были девятнадцатилетняя старшая дочь и два малыша трех и пяти лет от роду: мальчик и девочка.
Отец семейства – высокий, крепкого сложения мужчина с рыжими густыми усами и интеллигентной «докторской» бородкой – все никак не мог устоять на одном месте, беспокойно прохаживался по перрону то в одну, то в другую сторону. Было очень заметно, что он сильно нервничает – мужчина курил одну папиросу за другой и постоянно оглядывался по сторонам, словно ища кого-то глазами.
Его жена – высокая, под стать мужу, блондинка средних лет в изящной дамской шляпке и с собранными в конский хвост волосами – тем временем безотрывно следила за младшими детьми. Те же, явно заскучав в ожидании поезда, уже давно приступили к веселым играм. По всей видимости, терпение женщины было на исходе, поскольку в какой-то момент ее яркие синие глаза внезапно потемнели, и в них заискрились грозовые заряды. Со стороны могло показаться, что еще секунда-другая, и она начнет пускать молнии в своих непослушных детей. Действительно, малыши так заигрались, что совсем перестали обращать внимание на грозные окрики матери, да и сами игры уже давно перешли все дозволенные для общественного места рамки приличия.
– Ну где же она? Мы же ей сказали, что отправление ровно в семнадцать тридцать! – обращаясь к жене, нервно произнес рыжий мужчина и тут же, не дождавшись ответа, суетливо повернулся к старшей дочери, обращаясь уже к ней: – Хельга, посмотри на вокзальные часы. Который час? Во всей этой суматохе я куда-то положил свои очки и теперь не могу их найти. А без них я ни черта не вижу…
– Сейчас только пять минут шестого. Папа, не переживай, до отправления поезда еще целых двадцать пять минут, – пытаясь успокоить отца, ответила дочь.
– Генрих, не нужно так волноваться. Ханна пообещала, что прибудет вовремя, только попрощается с друзьями и приедет. Ты же прекрасно понимаешь, что мы, возможно, больше никогда не вернемся в Латвию, – сказала супруга, пытаясь хоть как-то отвлечь мужа от тревожных мыслей. – Мы и так еле-еле смогли ее уговорить поехать с нами в Советский Союз. Ты лучше вспомни, какой скандал она закатила нам вчера вечером. Это еще хорошо, что мой отец не знает о том, что мы вот так… тайно… уезжаем из Риги… А иначе была бы беда…
Едва произнеся эту фразу, женщина осеклась, поскольку внезапно увидела двух людей, шедших по перрону в их сторону – девушку и старика.
Девушкой, несомненно, была их вторая дочь Ханна. Она как две капли воды походила на Хельгу, ведь они были близнецами. Правда, сходство было лишь внешним. Характеры сестер являли собой полные противоположности, как огонь и лед. Хельга по своей природе была спокойной, уравновешенной девушкой, имела довольно либеральные взгляды на жизнь и больше всего на свете любила три вещи: музыку, театр и медицину. Ханна же, в отличие от сестры, была отнюдь не романтичной особой. Она была крайне практична во всем. Правда, при этом столь импульсивна, что порой это переходило в открытую агрессию – настолько сильно было в ней стремление доминировать. Но больше всего родителей расстраивало новое увлечение дочери, а именно ее необъяснимая тяга к национал-социализму. В последнее время Ханна настолько прониклась идеями нацистской Германии, что стала ярой сторонницей Адольфа Гитлера.
Стоит отметить, что к формированию нацистских взглядов приложил руку родной дед сестер Вильгельм фон Шмидт, отец их матери Катрин. Дед происходил из старинного немецкого рода, имевшего давнишнюю историю. И только, как он всегда считал, его непростительное попустительство в деле воспитания дочери позволило той в свое время выйти замуж за Генриха, этого немца-полукровку, его лучшего ученика на кафедре анатомии Лейпцигского университета с такой несуразной латышской фамилией Петерсонс.
И вот теперь именно этот седовласый пожилой мужчина шел рядом с Ханной навстречу стоящему на перроне многочисленному семейству. Лицо старика выглядело напряженным и словно налитым красной краской, по всем признакам было понятно, что он с огромным трудом сдерживает кипящий внутри гнев. Покрасневшие глазные белки с чрезмерно выраженной сеткой кровеносных сосудов возбужденно и угрожающе блестели, а суженные до размера игольного ушка зрачки словно сконцентрировали в себе всю злобу и неприязнь, что была готова в любую секунду вылиться на стоящих перед ним людей. Даже маленькие дети – и те, почувствовав угрозу со стороны родного дедушки, на какое-то время притихли, прижавшись с двух сторон к матери.
Отец семейства, переборов себя и набравшись мужества, сделал шаг вперед и расправил плечи, словно защищая семью от надвигающейся опасности. При виде приближающегося тестя он также не на шутку раскраснелся, будто приготовился принять смертельный бой со своим бывшим учителем и наставником по медицинской науке.
В отличие от мужа, Катрин при виде отца еле-еле устояла на ногах. Женщина внезапно побледнела и часто-часто задышала. Казалось, она на грани обморока.
Первым заговорил подошедший старик. Без всяких предисловий он сразу же гневно обратился к дочери:
– Катрин, я чувствую огромное разочарование, когда вижу, во что ты превратилась! Разве ради этого я тебя растил?! Ради этого я дал тебе лучшее в Германии образование?! Чтобы ты, связав свою жизнь с никчемностью, в конечном счете предала Родину, переехав к ее главным врагам?! Разве этому я тебя учил? Тебя, Катрин фон Шмидт, продолжательницу старинного германского рода?!
Было видно, что эти слова даются ему с огромным трудом. Он тяжело дышал, каждая фраза сопровождалась тихим свистящим звуком, словно у пожилого немца случился приступ бронхиальной астмы.
– Нет, видимо, плохой из меня учитель, раз моя дочь готова уехать к коммунистам, предав свой народ! А раз так, то знай, Катрин: у меня, Вильгельма фон Шмидта, нет больше дочери! Нет! Она для меня умерла!!!
Захрипев и страшно выпучив красные, словно налитые кровью глаза, старик замолчал и демонстративно отвернулся.
Почувствовав, что от страшных слов отца у нее подкашиваются ноги, женщина начала медленно опускаться на пыльный железнодорожный перрон. Генрих, очень вовремя спохватившись, буквально в последний момент успел подхватить жену за талию. В ту же секунду к ним кинулась Хельга и сразу же принялась помогать отцу приводить мать в чувство.
Другая же дочь, Ханна, так и осталась стоять на прежнем месте, с равнодушным видом наблюдая за происходящим со стороны. Ни один мускул не дрогнул на ее молодом лице. Лишь холод и безразличие сквозили во взгляде девушки.