Дома, первым делом убедившись, что ни в шкафах, ни в холодильнике, ни на столе, ни даже под столом и кроватью не появилось никакой еды, Женька взялась за уроки. Отыскивая в рюкзаке нужную тетрадь, она, к своему ужасу уронила на пол дневник, и тот предательски открылся на пристыженных учительницей страницах. Но, к Женькиной радости, рядом в этот момент оказалась только прабабушка Александра, вечно жалующаяся на свое плохое зрение. Ну, пусть не вечно, но очень часто, настолько часто, что временами Женьке даже казалось, – во всех страданиях старушки каким-то образом виновата именно она. А иначе – почему прабабушкины сетования и причитания всегда покушались именно на ее уши?
Женька торопливо подняла дневник, и хотела было спрятать его назад в рюкзак, но отворившаяся входная дверь заставила ее замереть. Из-за двери показался папа.
– Папка! Мама! папка из черной дыры выбрался! – девочка бросилась навстречу отцу. Но прабабушка неожиданно схватила ее за руку и выхватила из нее дневник.
– Вот, возьми, Александр, полюбуйся, до чего твой ребенок докатился, без крепкой отцовской руки. Погляди, может, хоть образумишься.
Папа, подобно фокуснику, безошибочно отгадал загаданную прабабушкой страницу и, доказав помрачневшим взглядом, что от черной дыры он избавился не окончательно, потянулся к ремню.
Если бы к Женьке домой сейчас заглянула Ира, то она посоветовала бы подружке загадать желание, так как Женька стояла между двух людей с одинаковыми именами. И у Женьки, действительно было сейчас одно очень большое желание, – она желала, чтобы папин ремень так вцепился в его брюки, чтобы никакая сила не смогла вытащить этого злобного змея из их петель. Но, видимо, чуда с прабабушкиным зрением и чуда с появлением папы, на этот день было более чем достаточно, и сбыться Женькиному желанию, оказалось не суждено.
Каких-то пять секунд, и красные линии из дневника будто переползли на тело его хозяйки. Взвизгнув пару раз и разрыдавшись, Женька убежала в детскую, где, утопив лицо в большой подушке со скомканным наполнителем, представила себе довольный взгляд Нины Сергеевны.
– «Меры по перевоспитанию испортившегося ребенка были приняты», – мысленно отчиталась девочка перед учительницей. И ей, вдруг, подумалось, будто учительница написала в дневнике не простые слова, а сильное магическое заклинание, которое смогло сотворить то, чего не мог сделать ни детский голод, ни отцовская совесть. – «Может, она могущественная волшебница, которая просто работает под прикрытием?» – спросила Женька у самой себя. – «В следующий раз, когда соскучусь по папе, опять не выполню задание, прабабушка прочитает заклинание и папа появится», – загорелась в маленькой голове необычная идея. Но заклинание, отпечатавшееся на теле девочки, заставило ее тут же передумать. – «Нет, лучше подговорю Алешку – не выполнить», – закончила она мысль, и продолжила смачивать подушку соленой водой.
– Посмотрите, кто пришел, – вернув ремень на его место, папа прошел в зал и раскинул руки в стороны, ожидая, что дети бросятся ему в объятья. Но Даша, читающая в это время очередную толстую книгу, только отвернулась. Алешка встал по стойке смирно, не зная, что будет правильнее – бежать «к», или бежать «от». А малышки спрятались за подлокотник дивана, выдавая себя только непричесанными макушками.
– А ты нас тоже бить будешь? – немного погодя рискнул спросить Алешка.
– Что это за вопрос такой? – нахмурился папа. – Папка вас столько дней не видел, а вы как чужие себя ведете.
– Ну, уж нет, – не согласилась Даша, – чужих бы ты лупить не стал. – А Женьке вон прямо с порога влетело. Откуда же нам знать, что ты и нас не отлупишь? Сидел, наверное, у бабушки, ждал, пока наши провинности скопятся. И теперь разом всех воспитать решил. Умно, конечно, – раз в пару недель пришел, ремень достал – и отцовский долг выполнен.
– Даша, прекрати, – появившаяся в зале мама, остановила дочь, но сама подняла на мужа осуждающий взгляд. – Тебя что, мать прислала?
– Почему сразу, прислала? Просто попросила позвать вас всех к ней на ужин. Она ждет. Пирогов гору напекла.
– С чего это? – вместо того, чтобы обрадоваться, мама насторожилась.
– По внукам соскучилась, – неуверенно ответил папа. – Бабушка она им или нет?
– А ты сам-то как думаешь? – Светлана вытащила Нину из укрытия и, усадив ее на диван, бросила Даше детское платьице.
– Если проанализировать ее отношение к нам за последние пару лет, то она скорее – антибабушка, – сквозь зубы проговорила Даша, пытаясь вдеть в платье перевернувшуюся вверх ногами сестренку.
– Вот каким разговорам тебя твои книжки учат, – папа взял в руки книгу, недочитанную дочерью и, открыв окно, выбросил ее на балкон. – Чем такой грамоте учиться, лучше уж тебе безграмотной остаться.
– А книга-то тут причем?! – рассердилась Даша. – Мы не у книг, а у старших жизни учимся. Какой пример подадите, такими и вырастем.
– Вот именно! – Алеша скрутил руки на груди. – А с чем пирожки?
Папа хотел отразить удар Даши гневной речью, но вопрос сына вернул ему доброе расположение духа.
– С яйцами и зеленым луком.
– Ух ты, мои любимые!
– А мои не любимые, – донесся из детской сипловатый голос Женьки.
– А тебе их и не есть, – голос папы снова стал строгим. – Ты еще наказана. Посидишь дома и хорошенько подумаешь над своим поведением. Такого еще никогда не было, чтобы Островы учителям дерзили.
– Было, – девочка вынырнула из подушки и приросла к дверному косяку, – Алешка же дерзил.
– Тоже мне, сравнила – Алешка – пацан, а ни кисейная барышня.
– А я что – кисельная барышня? – Подумав про кисель, Женька сглотнула слюну и, оглядев себя, сделала вывод, что на кисель она не похожа. Разве что ослабшие ноги немного напоминали нечто подобное – но все ж таки, не кисель, а скорее, дрожащее желе. – И ни чуточки не кисельная. А значит, меня не надо было наказывать, и значит, я должна теперь тоже с вами идти.
– Ты что, со мной еще спорить будешь? – папа зачем-то подцепил большими пальцами рук опоясывающую его «змею».
– Я боюсь! – Женька опять начала всхлипывать и давиться плачем. – Я не хочу одна дома…. Я боюсь! Вы меня одну не оставите! Я хочу с вами. В черную дыру…, с вами хочу.
– Ты останешься не одна, а с бабушкой Сашей, – попыталась успокоить Женьку мама, с трудом переборовшая сопротивление крутящейся Инны, не желающей перемещаться из домашнего сарафана в брючки с кофтой.
– Но она же почти всегда спит, – под Женькины острые ноготки заползли осколки сухой краски, покрывающей косяк. – И я не знаю, живая она или нет. Она же не двигается, и так на скелет, когда лежит, похожа. Особенно, когда темнеет, – у нее же глаза, как дырки становятся. Я не хочу с ней оставаться. Я с вами пойду. Мама, скажи! ну, я же боюсь!
– Да, пусть с нами идет…, – робко предложила мама.
– Я свое слово сказал, и менять ничего не собираюсь, – не уступил папа.
– Но ты же видишь, что ребенок сильно нервничает.
– Что ты мне из ребенка девчонку трусливую делаешь?
– Так она и есть девочка, – мама тоже начала терять спокойствие.
– Тьфу ты, забыл, – папа щелкнул по так и не расстегнутой пряжке ремня.
– «Совсем память короткая стала, – подумала Женька, – наверное, короче дециметра даже. Только что, ведь, помнил, что я барышня. Наверное, у него теперь в памяти тоже черные дыры. А если он так совсем беспамятным станет, или даже безумным?».
– Почаще надо с детьми видеться! Удивительно, что вообще еще их имена и лица не забыл.
– Да, пока различаю как-то, – толи пошутил, толи вполне серьезно сказал папа. И, подхватив на руки одну из малышек, добавил: – Идемте уже. Бабушка не любит долго ждать.
– А Женька-то как? – мама взяла на руки вторую малышку.
– А Женька все так же.
– Что, боишься, что Женька опозорит тебе перед твоей мамой? Ты же привык перед ней по струночке ходить. А тут вдруг – такая невоспитанная дочь. Позорное пятно на сияющей репутации всего рода Островых! – съязвила мама.
– Вот видишь, до чего доводят твои выкрутасы, – папа метнул в Женьку взгляд, утопающий в черной дыре. – Если ты будешь ссорить меня с мамой, я….
– Что, ты? – мама встала между мужем дочерью.
Женька не знала, что собирается сделать с ней папа, если она продолжит свои выкрутасы. В общем-то, она не знала даже, что именно подразумевалось под этим странным словом. Вроде бы она ничего ниоткуда не выкручивала. Раньше, конечно, бывало, – к примеру, лампочки цветные из гирлянды однажды выкрутила – они для бус нужны были, чтобы маму порадовать. Однако, как итог – и гирлянда светиться почему-то перестала, и бусы светиться даже не подумали. Но девочку беспокоил не скрытый смысл папиных слов, – она очень боялась войны. Войны, которая могла вот-вот завязаться между родителями. Боялась многим больше, чем страшной участи – остаться дома наедине со спящей прабабушкой и ее провалившимися в темноту глазами.
– Не надо, не ссорьтесь, я буду…, буду отбывать наказание. Я виновата! – Осколки краски вонзились под Женькины ногти так глубоко, что частично поменяли цвет. – Я уже не хочу к бабушке. Я хочу остаться дома. Не надо, не ссорьтесь.
– И останешься! – громыхнул папа.
– И хватит ныть! Тебе уже восемь лет! – зачем-то прикрикнула мама. Как будто до восьми лет человеку плакать полагается, а в восемь эта способность должна куда-то исчезать. Но плачь, это же не молочный зуб, чтобы раз – и выпасть, или раз…, два…, три…, четыре…, – и выдернуть.
– Я не буду, не буду! – Наблюдая, как все самые близкие поворачиваются к ней спиной и двигаются к выходу, Женька захлебнулась рыданиями. Ей сейчас было так необходимо, чтобы кто-нибудь ее обнял, иначе, как казалось девочке, дрожь, разбивающая тело на мелкие частицы, могла просто разбросать ее молекулы во все стороны, подобно взрыву. Про то, что тело человека состоит из молекул, Женька, благодаря маминому интересу к научным журналам, знала уже давно. Мало того, она знала даже про атомы. Но, в данный момент, такие глубокие знания лишь вредили, заставляя несчастного ребенка воображать, как микроскопические непослушные существа, радуясь свободе, разбегаются по дому. Женька хоть и смутно, но понимала – случись такое, обратно атомы уже не собрать. Потому, чтобы хоть как-то сохранить свою целостность, она сама обхватила себя руками. – Я не буду…, не буду…, я не хочу…. Мама, я боюсь….