Ближе к пяти на кладбище Сан-Микеле хоть шаром покати. Ветер раскачивает кипарисы, меж надгробий маршируют чайки и святые.
Мраморный постамент Дягилева увешан почерневшими от дождя пуантами. Новых нет: не сезон. А вот Стравинскому кто-то прислал письмо на нотной бумаге, и ветер его с интересом читает. Чайки смотрят так пристально и зло, что поневоле начинаешь оглядываться в поисках могилы старины Хичкока.
Бродский спрятался за куст и наотрез отказывается выходить. Может быть, ему не понравились мои ирисы, или он в принципе по четвергам не принимает.
С Мурано доносится бой колоколов: три, четыре, пять, я иду искать. Полчаса зачарованных блужданий не приносят никакого результата. Чайки смеются в голос. Первым теряет терпение ветер – резким ударом в спину он толкает меня в тот самый куст. Пары-выры, Иосиф Александрович! Не хотите послушать, как я читаю «Похороны Бобо»? В ответ репродуктор со злорадным шипением сообщает, что кладбище закрывается через пять минут, что служитель не проторчит здесь ни мгновением дольше, что скоро уплывет последний вапоретто, в общем, валите. Чайки согласно кивают клювами. У выхода на проржавевших крючках висят старомодные лейки, можно вернуться и полить Стравинского…