Детектив Роуэн Крейн сидит в дальнем углу тесного кабинета в полицейском участке Касл-Нолла, большими глотками пьет кофе и смотрит в окно. Мистер Гордон назвал его имя и объяснил, где искать, а потом поспешил обратно к себе в офис.
Ближе к вечеру в участке пустынно. Не считая ворчливой секретарши, здесь нет никого, кроме детектива. Поскольку меня он еще не заметил, я быстро рассматриваю его. Мужчина одет небрежно, в темные джинсы и футболку, поверх которой не совсем подходящий светло-коричневый блейзер. На вид ему лет тридцать, темная шевелюра выглядит неухоженной, зато борода аккуратно подстрижена. Это придает ему суровый вид, но в целом он производит впечатление человека, который по утрам делает только то, что позволит выйти из дома.
Он поворачивается, замечает меня и тут же окидывает ответным оценивающим взглядом. Из тех, что длятся всего секунду, но подмечают мельчайшие подробности, которые ты пытался скрыть. У детектива карие глаза с неожиданно густыми ресницами, и он быстро смещает фокус с моих растрепанных белокурых волос к чернильным пятнам на пальцах и полиэтиленовому пакету в руках, и наконец его взгляд останавливается на торчащих из пакета розах с иголками.
В его глазах не видно осуждения, но меня словно занесли в каталог улик, прежде чем я даже успела сказать, зачем пришла. У меня начинают зудеть ладони, и я рассеянно вытираю их о джинсы.
– Чем могу помочь? – спрашивает детектив.
У него зычный и властный голос, и мне он сразу нравится. Но я тут же спохватываюсь. Встречая кого-то подобного (что случается редко, ведь в наше время такая спокойная уверенность осталась лишь в классической литературе), следует соблюдать осторожность. Если по капризу генетики чей-то голос вселяет уверенность, это еще не значит, что надо ему поддаваться.
– Детектив Крейн? – спрашиваю я, хотя его имя написано на прямоугольной табличке, стоящей на столе.
– Да, это я.
Я перекладываю пакет в другую руку, и детектив снова переводит взгляд на мои ладони.
– Меня зовут Энни Адамс, и я пришла из-за смерти своей двоюродной бабушки. Я нашла кое-что странное, мне кажется, вам стоит взглянуть.
Стул перед его столом отодвигается как будто сам собой, и я не сразу понимаю, что детектив подтолкнул его ногой в мою сторону.
– Наверное, вам лучше начать с самого начала. Как зовут вашу двоюродную бабушку? И когда она умерла?
Я сбрасываю с плеч рюкзак и устраиваюсь на краешке неудобного пластикового стула.
– Мы нашли ее пару часов назад? – говорю я с вопросительной интонацией, потому что время словно идет по кругу. – Ее забрали на «Скорой», но приезжали и полицейские.
На секунду детектив погружается в размышления, а потом берет ручку и рассеянно постукивает ею по стопке бумаг перед собой.
– Сюда никто не звонил, – медленно произносит он. – Но, видимо, медики вызвали полицейских из Литтл-Димбера, если те были неподалеку.
Детектив снимает с ручки колпачок и что-то записывает, но по выражению его лица ничего не поймешь.
– Медики сказали, в ее смерти нет ничего подозрительного и… – Я останавливаюсь, пытаясь сформулировать мысль получше, но ничего не выходит. – В общем, тетя Фрэнсис была уже немолода. Фрэнсис Адамс, моя двоюродная бабушка.
При упоминании тети Фрэнсис он роняет ручку.
– О господи! – восклицает Крейн, слегка откидываясь назад. – Примите мои соболезнования. Мне нравилась Фрэнсис, хотя она и названивала по пустякам. Она была интересной дамой.
– Вот именно, интересной, иначе не скажешь, – рявкает секретарша из-за своего стола у двери.
– Хватит, Саманта, – ровным тоном говорит детектив. – Фрэнсис только что умерла, и здесь ее внучатая племянница. Имейте уважение.
Саманта разворачивается на крутящемся офисном кресле и подвигает его чуть вперед, но не встает. Ее седые волосы завиты и уложены, и выглядит она не намного моложе тети Фрэнсис.
– Уважение? Такое, какое испытывала к нам Фрэнсис? Эта женщина зазря потратила больше времени и ресурсов полиции, чем детишки, устраивающие розыгрыши на Хеллоуин.
– Саманта!
В тоне Крейна звучит предупреждение, но Саманте явно все равно.
– Помните, однажды Фрэнсис позвонила, потому что ее якобы держат на прицеле? Но оказалось, что садовник подрезал дерево странной формы, и тень от него напоминала человека с винтовкой. Тень, Роуэн. А пока половина участка разбиралась с тенью в поместье Грейвсдаунов, в центре города угнали машину.
– Саманта…
Детектив Крейн морщится, но Саманта не унимается.
– Нет, я должна это сказать! Ее родственникам следует знать, во что обошлась деревне ее безумная мания! А вы должны быть на моей стороне, детектив Крейн, учитывая то, как она с вами обращалась.
– Тетя Фрэнсис плохо обращалась с детективом? – Я удивленно моргаю. – Казалось, если так боишься, что тебя убьют, лучше, чтобы полиция была на твоей стороне.
– У нее пунктик насчет фамилий, связанных с птицами, – рявкает Саманта. – Из-за этого она третировала всю семью Крейнов[6].
– А, точно, – бормочу я, вспомнив предсказание: «Остерегайся одинокой птицы, ибо она тебя предаст».
Детектив Крейн проводит рукой по подбородку и замирает, словно собирается высказать Саманте все, что думает. Но тут его лицо приобретает деловое выражение, и он отворачивается от нее.
Саманта пожимает плечами и катится на кресле обратно к столу.
– Можете рассказать, что произошло, а также имена всех присутствующих? Вы сказали «мы ее нашли».
Я в подробностях рассказываю о том, как провела утро. Теперь все это кажется книжной историей, и я могу отстраниться от событий, будто смотрю в окно, как другая Энни обнаруживает свою мертвую тетю на полу в шикарном поместье.
Дойдя до букета, я замолкаю и протягиваю пакет с розами детективу, не желая снова смотреть на иглы. Моя рука дрожит. На секунду я вспоминаю предсказание – слова об увядании, связанном с тем, что держишь в правой ладони. И тут до меня доходит.
– Вот черт! – шепчу я.
Я вроде бы не трогала розы. Точно не трогала. Я была очень осторожна.
Разве нет?
Но, посмотрев на свою ладонь, я вижу на ней и между двумя пальцами крохотные вздутия. Я определенно что-то трогала. Снова чертыхаюсь, на этот раз резче.
Детектив Крейн подается вперед, озабоченно хмурясь.
– Выглядит паршиво, – бормочет он так тихо, как будто разговаривает сам с собой.
Я спешу выпалить все остальное:
– В этих розах иголки! Перед смертью тетя сжимала эти цветы, у нее все руки были порезаны! Вот почему я здесь!
Детектив Крейн раздражающе спокойно достает из ящика стола хирургическую перчатку и натягивает ее прямо как врач. Он мягко берет меня за запястье, переворачивает мою ладонь и осматривает ее. Я как будто присутствую то ли на месте преступления, то ли в операционной. Другой рукой с помощью второй перчатки, зажатой между пальцами, он осторожно вытаскивает букет из сумки. Кладет цветы на стол и снова поворачивается к моей руке.
– Вы слышали, что я сказала? – повышаю я голос.
От скрипа колес на кресле Саманты мне хочется выбежать из участка. Мне кажется, она собирается обвинить меня в том, что я устроила сцену, как раньше устраивала моя безумная тетя. И от этого я еще решительнее настроена добиться, чтобы меня принимали всерьез.
– Тетя Фрэнсис мертва, – кричу я, – а когда ее нашли, она сжимала в руках розы, нашпигованные иголками, и я тоже каким-то образом до них дотронулась! Почему вы не вызываете «Скорую»?
– Потому что узнал растение в букете и вашу сыпь, – ровным тоном сообщает Крейн.
– Да, все знают розы и сныть, – огрызаюсь я.
Детектив Крейн внимательно смотрит на меня, по-прежнему держа мое запястье указательным и большим пальцами. Он подносит мою ладонь к свету от настольной лампы.
– Это не сныть, – объявляет он, дергая подбородком в сторону беспорядочного нагромождения растений. – Эта трава раздражает кожу, каждое лето в Касл-Нолле приходит эта напасть. Мы в любом случае покажем вас врачу, он пропишет какую-нибудь антигистаминовую мазь.
– И что же это за растение? – спрашиваю я.
Я еще не вполне успокоилась, но детектив говорит так уверенно, что мои плечи начинают расслабляться.
Он еще раз оценивающе смотрит на меня. Отмечает мою бледность и как дрожат мои ладони, лежащие на столе.
– Не важно, – рассеянно произносит Крейн.
– А для тети Фрэнсис было важно? – холодно спрашиваю я.
Я прекрасно вижу, когда от меня что-то скрывают, чтобы не напугать. Я раздражена, но цепляюсь за это чувство, оно помогает мыслить яснее.
Детектив молчит, просто выключает лампу и встает с кресла.
– Тетя Фрэнсис всю жизнь была убеждена, что кто-то хочет ее убить, и вдруг ее нашли мертвой, а вот это стояло на столе! – Слова так и сыплются из меня; я зла от того, что только что вручила детективу букет с иглами и какой-то травой, вызывающей на коже сыпь, а он не придает этому значения. – Так вы собираетесь исследовать букет?
Детектив Крейн выводит меня из участка, по пути к двери резко кивая Саманте.
– У вас что, вся семья состоит из сыщиков-любителей? – бормочет он. – Когда вы разговаривали с тетей в последний раз? – спрашивает Крейн, так и не ответив на мой вопрос.
Мне не хочется признаваться, что я никогда с ней не разговаривала.
– Я приехала из Лондона, чтобы встретиться с тетей Фрэнсис. Уолтер Гордон говорил с ней по телефону незадолго до того, как мы поехали к ней домой, вероятно, он был последним человеком, который с ней разговаривал.
Крейн снова молчит, только хмурится и кивает. Я стараюсь не смотреть на свои ладони, но не могу удержаться, и меня слегка качает.
Крейн берет меня под руку и ведет по извивающимся переулкам Касл-Нолла. Дома из песчаника залиты золотистым закатным светом, но я слишком поглощена разговором, чтобы обращать на это внимание.
Хоть Крейн так и не рассказал мне, к какому растению я прикоснулась, я не чувствую себя беззащитной. Вообще-то совсем наоборот. Он спокойно выслушивает мои теории и время от времени играет роль адвоката дьявола.
– Я видела букеты, которые составляла тетя Фрэнсис. Они бесподобны. Как свадебные букеты от профессионального флориста.
– Ну она делала букеты для многих свадеб в Касл-Нолле. И каждую неделю для церкви, – добавляет Крейн.
– Да. Мистер Гордон упоминал об этом. Мы видели несколько букетов, подготовленных для отправки в церковь. Но букет с этими розами выглядел нелепо, как будто надерган из сорняков. Мне кажется, кто-то послал его тете Фрэнсис, зная, что ей захочется его распотрошить.
– Если только смерть не произошла в тот момент, когда она сама составляла букет, – рассеянно говорит детектив. – Вы предполагаете, что букет был для Фрэнсис. А если от нее? Если он предназначался кому-то другому?
– Вы правда думаете, что кто-то пошлет такой жуткий букет на свадьбу? Или в церковь?
– Не знаю, вдруг кто-то ее разозлил. Фрэнсис злопамятна.
Я делаю мысленную пометку, это важные сведения.
– Что она имела против церкви? – спрашиваю я.
– У нее определенно была какая-то история с викарием.
Крейн морщится, словно запоздало понял, что ему не следовало этого говорить.
– История? В смысле…
– Забудьте, что я это сказал, Энни. Мы почти у больницы.
– И эта история теперь обернулась ей боком, как думаете?
– Я же сказал, забудьте. Это было сто лет назад, – слишком пылко отвечает он, и приказной тон вызывает еще меньше желания подчиниться.
– Сто лет назад? Например, в 1965-м? Когда ей предсказали судьбу? – Шестеренки у меня в голове бешено крутятся. – Или месяц назад? Какой-нибудь спор о цветах был раздут до предела, а потом…
Я пытаюсь представить, каким образом спор тети Фрэнсис с викарием может иметь отношение к скелету и послужить причиной отметить фразу из предсказания, но ничего не выходит.
– Например, в 1965-м. Член моей семьи был знаком с Фрэнсис в то время, так что я знаю, о чем говорил, когда вежливо попросил вас оставить эту тему. – Он на секунду умолкает и смотрит на меня так сурово, что я чуть отодвигаюсь. – И прежде чем у вас разыграется воображение, а вы из тех, кто любит воображать всякое, повторяю, оставьте в покое беднягу викария. Джон и без того натерпелся.
Любопытно. И если я собираюсь разгадать загадку этих цветов, теперь у меня есть новое имя. Джон.
Я отворачиваюсь и лишь тут замечаю, что мы подошли к неприметной двери бодрого зеленого цвета. Каменный дом, как и его соседи, выглядит таким древним, что наверняка был построен, еще когда существовал замок. Детектив Крейн стучит костяшками пальцев по двери, и даже это делает как профессионал. У двери висит табличка с именем: доктор Эси Овусу.
Дверь открывает женщина в белом халате.
– Эси, – извиняющимся тоном произносит детектив Крейн, – у тебя есть время на осмотр пациента без записи?
Доктор Овусу выглядит слегка раздраженной, но смотрит на меня с сочувствием – настоящие врачи это умеют, даже в самом плохом настроении.
– Да, конечно, – говорит она, приглашая меня войти. – Обычно я не принимаю пациентов по вторникам, это день для заполнения бумаг. Но времени у меня мало, внезапно потребовалось провести срочное вскрытие и все такое.
Она бросает на Крейна пристальный взгляд, и между ними проскакивает какая-то электрическая искра деревенской осведомленности. Мои глаза округляются. Зачем местному врачу делать срочное вскрытие? Ведь речь не о тете Фрэнсис? Не слишком ли быстро?
– Пожалуйста, Эси, – настаивает Крейн. – Мне не хочется вести ее в отделение скорой. По-быстрому, хорошо?
Теперь мои ладони пульсируют от боли, а сыпь расползается дальше.
– Ладно, – соглашается женщина, открывая дверь пошире, и приглашает нас войти. – И зачем же вам неожиданно понадобился врач? – мягко, но настойчиво спрашивает доктор Овусу.
У меня вдруг пересыхает во рту. От флуоресцентного света в кабинете врача голова опять плывет, и боль в ладонях превращается в эхо нарастающей паники.
Когда Крейн вынимает букет, шуршание полиэтилена звучит как будто где-то далеко. Доктор Овусу тычет в него пальцем и тихо что-то говорит Крейну.
Тот зычным голосом произносит «болиголов», но у меня кружится голова. Я чувствую странную слабость, а кости словно плавятся, и чьи-то руки усаживают меня на стул.
Прежде чем все погружается в темноту, опять эхом раскатывается слово «болиголов».