Льёт дождь. Да будет так же свят…
Помню – осенний холодный воздух. Воздух не может падать, но в тот день он именно падал – падал на тротуары прямых улиц, на прямые мосты, на прямые перила, на прямые дроги и – на сгорбившихся прохожих. Прохожих, похожих на настоящих людей – они смотрели вниз, но были живыми, не серыми – разно серыми, серыми с мыслью, с размышлением, со смыслом. Воздух падал на них, и казалось, давил – с тяжестью, с грузностью, беспощадно и уже – бессмысленно. Зачем воздуху это надо? Прохожие – люди – точно рады были бы отказаться от такого воздуха.
По тротуару прямых улиц шёл Еремеев – друг многих прохожих, в том числе и наш друг. Такие друзья – особенные, редкие. Редкие – потому что торопятся и всегда пропадают, могут пропасть надолго. Особенные – потому что их, таких, как Еремеев – мало. Все всегда рядом с нами, часто – излишне близко, а он – и тут одновременно, и нет.
Еремеев и в тот день торопился. Торопился, обгонял своих друзей, не поддавался воздуху, иногда даже слишком ускорялся. Когда слишком ускорялся – ловил недовольные взгляды прохожих, которые ещё не успели стать его друзьями. Если бы стали, то всё бы поняли – и заодно стали бы нашими друзьями, потому что Еремеев следовал правилу: друг Еремеева – друг его друзей. Благодаря этому правилу образовалась целая сеть – друзей.
Осень рождала некоторые иллюзии в Еремееве – ему хотелось повспоминать тёплые вечера, уходящую жару, те приятные и загадочные сумерки. Густые сумерки с густой тёмно-зелёной листвой. Тогда было хорошо: листва была пространством, сумерки – светом, люди – кораблями, и всё это создавало систему – космическую ли, летнюю ли?
Иллюзии не мешали идти – наоборот, заставляли. Точнее – тянули, поднимали и вели. Из-за них, наверное, Еремееву не был страшен тяжёлый воздух. Он вспомнил ещё и летний дождь – самый лучший из дождей. Ибо этот дождь, который оживляет всех и всё, шумом своим, мощью своей перекрывает внутренний дождь грустных людей, – и Еремеев знал это. И ему хотелось, чтобы сейчас пошёл такой дождь, потому что вокруг было много грустных.
Еремеев сел в автомобиль. Он сказал слова приветствия шофёру, назвал ему своё имя и крепко пожал ему руку, как новому другу. Здания стали плыть за окном – волнительно, криво, разворачиваясь, отдаляясь и приближаясь. Поворот – и Еремеев чувствовал свободу, улица расширялась. Выехали на мост. Мост обнял автомобиль – и вода очень приблизилась. За мостом, тоже у самой воды – дворец. Автомобиль остановился на площади. На площади была толпа – особенная толпа из туристов, экскурсоводов и городских путешественников.
Оказавшись рядом с дворцом, Еремеев захотел взглянуть на него как бы в первый раз. Будто он – турист. Но не получилось – дворец тоже был другом Еремеева, даже могу сказать: лучшим другом. Мы разве можем вновь познакомиться с лучшими друзьями?
Вдруг начался дождь. К сожалению, не летний – морской. Он не был солёным, но цвет его, тяжесть его, томность, – всё это приближало дождь – ливень – к состоянию морской бури. Еремеев был без зонта, в одном плаще, но не торопился скрываться от воды. Вода, знал Еремеев, – жизнь. Другие люди укрывались, утеплялись, ускорялись и – исчезали. Некоторые из них тоже были друзьями Еремеева и предлагали ему зонт, но он отказывался.
Минут через семь Еремеев взглянул на часы: пора. Он направился к жёлтому зданию, на встречу.
Его уже ожидали – высокий человек с тёмными глазами и ровным взглядом. Или – лучше – с ровными глазами и тёмным взглядом. Потому что – глаза хоть как-то можно было определить, а взгляд – нет. Было смешно – разве могут эти вещи существовать отдельно?
Высокий человек был удивлён промокшему виду Еремеева, но Еремеев всё объяснил. Оказалось тоже смешно. Они пошли по длинному коридору – вглубь, вдаль, вместе, ровным шагом. На стенах – картины, на картинах – вожди. Не только одной страны, не только одного периода или эпохи – вожди истории. Те люди, которые за собой историю ведут, как собаки-поводыри слепых. И за этими вождями – слова, идеи, идеологии, идиомы, слова, люди. Слова и люди – вот где хранятся вожди. Ещё на картинах, но больше – нигде. Еремеев думал об этом и хотел начать про это беседу с высоким человеком, но опоздал – подошли к нужной двери.
За дверью – большой зал. Большой зал с пустым круглым столом. Точнее, пустой зал с полным столом, потому что вокруг стола всё сосредоточено. Все девять человек – вокруг стола. И им кажется, думал Еремеев, что весь мир тоже – вокруг стола. И в пиджаке. Таких – застольных – друзей Еремееву иметь не хотелось, но он всё равно пожал всем руки, назвал своё имя.
Начались вопросы: вопросные вопросы о вопросах. Долго – очень, бессмысленно – очень – и очень скучно. Еремеев нашёл себе развлечение – придумал каждому пиджаку новое имя. С пиджаками – и их хозяевами – стал сочинять сюжет. Получилось интересно. Получилось даже несколько уровней, но Еремеева отвлекли. Спросили – опять вопрос: что делать? Точнее спросили, конечно, уточнили, но по смыслу – исключительно это. Еремеев тоже ответил вопросом: а что дальше? Он назвал пути планового и внепланового развития, корреляцию общих процессов, но по смыслу – исключительно это. А что дальше?
А дальше встреча закончилась. Мир стал чуточку шире – больше, чем круглый стол. Люди стали расходиться, ещё о чём-то договаривались. Кто-то предложил подвезти Еремеева, но Еремеев отказался – торопился. Пешком было быстрее.
Уже стемнело. Точнее, свечерело. Потому что стемнеть может в деревне, в лесу, в поле, а в городе, к сожалению, ночь светлее дня. Поэтому определение по времени – уже был вечер. Еремеев с благодушием вспомнил деревенские ночи. Ночи смольные, иногда свежие, иногда – душные, летние. Дождь к вечеру перестал, иссяк. Но стало холоднее – жить стало лучше, потому что холод загоняет в дом. А дома в городе часто лучше, чем на улице. И Еремеев знал про это, и торопился – домой.
Теперь ветер добавлял скорости. Ветер прогнал тяжёлый воздух, поставил на его место колья и копья. Ветер стрелял стрелами – холодно, со всех четырёх сторон стрелял. Еремеев вышел на улицу с киосками. Улица была одинокой, хотя на ней было множество людей – всё потому, что люди были одинокими. Ну кто же в такой холодный вечер будет разглядывать витрины киосков? Такое: развлечение; такое: одиночество.
Интересно, что такие вечера очень плохо запоминаются. Еремеев, друг наш, тоже неожиданно оказался один. Один – на одной из тихих улиц. Вдруг – рука. Кто-то взял его руку. Друг? Скорее – подруга. Взяла и ничего не сказала. Но знала: наверняка – можно. Шли долго, шли вместе, молчали. Фонари – молчали, жёлтый свет – молчал. Еремеев хотел сказать, что он почти пришёл и ему пора заворачивать, но – промолчал. Рука в руке – говорить нельзя.
У моста всё пропало. Приблизилась вода – вновь – и всё забрала. Точнее, прогнала. А ветер ей помог. Еремеев теперь шёл один. И был – один на один с мостом. Нужно было его преодолеть – для прогулки, а потом – сразу домой. Сразу в тепло.
Ветер усилился, мост, казалось, удлинился. Стал длиннее того коридора, важнее круглого стола. Мост был интересным, но на нём – снова – не было ни одного друга Еремеева.
Вдруг кто-то появился. Друзья ли? Три силуэта – стремительных, неузнаваемых. Куда они? Они – к Еремееву, за Еремеевым. Теперь его взяли крепкие руки. Целых шесть рук – грубых рук, тёмных. Сейчас бы вернуться к той руке, которая привела его сюда, к мосту.
Шесть рук не по-дружески взяли Еремеева, и ему нельзя было двинуться – невозможно. Конец? Нет, ещё мгновенье – вода ещё ближе. Мост – всё дальше, земля, твердыня – дальше, жизнь – дальше. Воздух будто сопротивлялся, Еремеев – летел. Вниз. И вот – в низу самом – удар, и больше ничего, никаких мыслей.
Нет, одна мысль – где он, Еремеев? А он – в автомобиле, по-прежнему. И воздух из открытого окна бьёт по нему. А он – в автомобиле, едет туда же – на площадь. Стало радостно – и страшно. На предстоящую встречу Еремеев решил не ходить.