Третья авеню оказалась целым миром. Дженюари забросила в «Пьер» коробки с брюками, длинными рубашками, юбками – ей едва хватило массивных латунных вешалок, чтобы разместить одежду в шкафах. Теперь ее гардероб был не хуже, чем у любой другой нью-йоркской модницы.
«Блеск» был центром моды; там постоянно кипела бурная жизнь. Секретарша отправила Дженюари в конец коридора. Сотрудники разглядывали макет журнала, куда-то спешили молодые люди с папками для рисунков. Девушки бегали с эскизами в руках. Яркий «дневной» свет заливал помещения, почти не имевшие окон. У худых девушек с длинными волосами и чуть затемненными стеклами очков и молодых людей с ухоженными бородами был очень современный вид. Дженюари обрадовалась тому, что она надела один из своих новых костюмов.
Она остановилась в конце коридора перед большой блестящей белой дверью с впечатляющими деревянными буквами: «Линда Риггз». Секретарша, сидевшая в тесной приемной, провела Дженюари в шикарный угловой кабинет с окнами от пола до потолка. За столом сидела красивая молодая женщина. Прижав плечом телефонную трубку к уху, она слушала и писала. Интерьер кабинета был ультрасовременным. Белые стены, оранжевый ковер на черном паркетном полу, картины, напоминавшие цветные тесты Роршаха, кресла, обтянутые белой кожей, черный бархатный диван, стеклянные столики, и везде – экземпляры «Блеска». Несмотря на роскошь обстановки, атмосфера здесь была вполне рабочая. Дженюари села и стала ждать, когда женщина закончит разговор. Трудно было представить Линду с ее комичным лицом среди этого великолепия. Женщина улыбнулась и дала Дженюари понять, что пытается освободиться. Дженюари ответила ей понимающей улыбкой и посмотрела на рукописи, лежавшие на подоконнике. Стол был завален изданиями конкурентов – экземплярами «Женского журнала», «Космополитен», «Моды».
Женщина положила трубку.
– Извини. Этот разговор мог длиться бесконечно.
Взглянув на Дженюари, она улыбнулась:
– О, ты стала настоящей красавицей. Хотя иначе и быть не могло – при таком отце, как Майк Уэйн.
Дженюари вежливо улыбнулась и подумала: «Где же Линда?» Эта приветливая красивая дама разглядывала ее с явным любопытством.
– Мисс Риггз назначила мне встречу на три часа, – встав, сказала Дженюари.
Женщина рассмеялась:
– Дженюари! А кто, по-твоему, я?
Девушка испытала смущение. Но Линда снова засмеялась:
– Я забыла, сколько прошло лет.
– Около десяти, – удалось наконец произнести Дженюари.
Линда кивнула:
– Верно! Не думала же ты, что я останусь с таким лицом на всю жизнь? Шину убрали, поставили несколько коронок, подправили нос – это был подарок к окончанию школы, – к тому же я сбросила восемь лишних килограммов.
– Невероятно, – сказала Дженюари. – Линда, ты чудесно выглядишь. Я хочу сказать… ты всегда обладала такой яркой индивидуальностью, что все находили тебя красивой, но теперь…
– Моя внешность тогда отличалась своеобразием – это было еще до того, как нестандартность вошла в моду. Теперь, когда я проделала все это, люди стали находить в уродстве особый шик. Клянусь, порой мне хочется вернуть себе прежний нос. Кстати, Кит не знает о пластической операции, зубах и прочем.
Она нажала кнопку, и из динамика донесся голос секретарши.
– Норма, когда придет Кит Уинтерс, отправь его ко мне. – Линда повернулась к Дженюари. – Я бы предпочла, чтобы ты была одета поярче. Мне нравятся твои брюки, замшевая куртка великолепна, но этот бежевый цвет… Кит снимает на цветную пленку.
– Линда, я пришла сюда не для того, чтобы фотографироваться. Я хотела увидеть тебя. Узнать побольше о твоей жизни и о журнале. По-моему, это просто чудо.
Линда вышла из-за стола и села на диван. Взяла пачку сигарет из большой стеклянной вазы.
– У нас тут есть сигареты всех сортов… кроме тех, с травкой… так что угощайся.
– Я не курю.
– Завидую тебе. Как ты умудряешься оставаться такой изящной без сигарет? Иногда меня беспокоит опасность заболеть раком, но, говорят, до климакса риск невелик – какие-то гормоны защищают женщин от этой болезни. Кстати, о климаксе – расскажи мне о Дидре Милфорд Грейнджер.
– Теперь она – миссис Майкл Уэйн.
– Конечно, – улыбнулась Линда. – Я бы хотела дать материал о ней и твоем отце. Нашим читателям – от двадцати до тридцати лет, но очень богатые люди интересуют всех. Мы неоднократно пытались подобраться к ней, но она всегда нам отказывала. Я удивлена, что Хелен Герли Браун и Ленора Хершли еще не обращались к тебе. Хотя подобная статья больше подошла бы «Космо», чем «Женскому журналу». Боюсь, Хелен Герли Браун заставит меня вновь обратиться к психоаналитику.
– Почему?
– Она добилась большого успеха. А все началось со статьи о том, как одинокая девушка подцепила потрясающего мужа. Самое странное, никто больше не вступает в брак… разве что пожилые люди. С этого наблюдения я и начну. Сейчас материал не приходит в руки сам. Его надо найти… раньше других. Поэтому я торчу в офисе с восьми утра до восьми вечера. Это нелегко. Но другого пути нет. Я хочу, чтобы «Блеск» заткнул за пояс «Космо» и все прочие журналы.
– Ты не веришь в брак? – спросила Дженюари.
– Конечно не верю. Я живу с Китом, мы очень счастливы. Нас интересует только сегодняшний день. Потому что на свете нет ничего вечного… даже сама жизнь – временное явление.
– Он фотограф?
Линда улыбнулась:
– На самом деле он актер. Подрабатывает в качестве фотографа. Я даю ему все заказы, какие могу. Он очень талантлив. Конечно, он не Хальцман и не Скавалло. Кит мог бы добиться большого успеха как фотограф, но он мечтает стать Марлоном Брандо семидесятых. Он по-настоящему одарен. Я видела его в «Трамвае», поставленном «Библиотекой „Эквити“». Но сейчас нет вакансий. Ему до сих пор не удалось попасть на Бродвей.
– Я думала, что ты будешь знаменитой актрисой, – сказала Дженюари. – Вся школа так считала.
Линда покачала головой:
– Я пыталась. Но даже после пластической операции… ничего не вышло. Девушки работают официантками по вечерам, чтобы иметь возможность днем учиться и искать себе место в театре. Я некоторое время жила так. Устроилась официанткой в кафе. Потом однажды встретила тридцатилетнюю актрису, которая искала работу. Тогда я и ушла… Меня взяли в «Блеск». Журнал находился на грани закрытия, у меня появилась масса идей, как его спасти. Но никто не желал меня слушать. Я выполняла мелкие поручения целых два года. Кто-то из рекламного отдела сказал мне, что Джон Хамер собирается ликвидировать «Блеск». Он председатель совета директоров компании «Дженроуз», которой, наряду с другими изданиями, принадлежит «Блеск». Все сотрудники уже подыскивали себе новую работу. Я решила использовать свой шанс – пошла к Хамеру и выложила ему свои идеи. Заявила, что «Блеск» не должен конкурировать с «Модой» в области от-кутюр – ему следует переориентироваться на более молодых женщин, работающих и домохозяек, больше рекламировать новые бюстгальтеры, покупать статьи не только со счастливым концом. Публиковать материалы о браках, которые не могут быть спасены пастором или психологом… истории о «другой женщине», которая страдает, пока законная жена живет в свое удовольствие и плюет на все. Хамер решил рискнуть и назначил меня редактором по спецтематике. За год мы увеличили тираж вдвое. Потом я стала главным редактором. Мы первыми опубликовали фотоочерк о нудистском пляже на Ривьере. Я писала статьи в поддержку сторонников естественных родов и кесарева сечения, приводила аргументы в пользу деторождения и против него… Мы выбрались из ямы, теперь наш тираж постоянно растет. Но чтобы побить «Женский журнал» и «Космо», мы должны во всем опережать соперников. Если мне не удается взять интервью у Дидры Милфорд Грейнджер, я должна представить читателям Дженюари Уэйн. Я хочу дать в январском номере фотоочерк о тебе под заголовком: «Дженюари – не название месяца, а девушка, у которой есть все».
– Линда, я не хочу, чтобы ты публиковала материал обо мне.
Линда изумленно уставилась на собеседницу:
– Тогда зачем ты пришла ко мне?
– Я… я надеялась, что мы станем подругами. Я… я никого не знаю в Нью-Йорке.
– Одинокая маленькая принцесса? Слушай, это амплуа твоей мачехи. Во всяком случае, до ее вступления в брак с Майком Уэйном. Он, должно быть, потрясающий мужчина. Знаешь что? Я всегда была к нему неравнодушна.
Дженюари встала, но Линда схватила ее за руку.
– О, ради бога, не обижайся. Слушай… о’кей, значит, ты одинока. Все одиноки. Единственный рецепт от одиночества – это лечь в постель с любимым мужчиной, а утром проснуться в его объятиях. Кит дает мне такую возможность, и поэтому я хочу сделать фотоочерк о тебе. Тогда я смогу хорошо заплатить ему. Понимаешь, я чувствую, что, если его работа получит признание, он будет относиться к ней более серьезно. Тогда я смогу не опасаться того, что он отправится на полугодовые гастроли с какой-нибудь труппой.
Чувства Линды меняли ее лицо, и внезапно Дженюари увидела перед собой старшеклассницу из школы мисс Хэддон. Неистовую Линду. Линду из спектакля «Энни, возьми свой револьвер».
Они обе помолчали. Затем Дженюари сказала:
– Линда, если ты так сильно любишь Кита, почему вы не женитесь?
– Я тебе объяснила – мы не верим в брак.
Эти слова произнесла Линда Риггз – главный редактор «Блеска».
– Он мой товарищ, мы живем вместе, все чудесно, и…
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Кит Уинтерс. Дженюари тотчас узнала фотографа с длинными жесткими волосами, караулившего их в вестибюле «Пьера». Сейчас он был в футболке, армейской куртке, брюках из дангери, кроссовках, голландской шапочке.
– Извини, Кит, – сказала Линда. – К сожалению, задание отменяется. Леди возражает.
Он пожал плечами и передвинул назад камеру, которая болталась у него на плече. Другой аппарат висел на шее Кита. Дженюари испытала легкое чувство вины.
Кит взял из вазы пачку сигарет и повернулся к Линде:
– Слушай, не жди меня к обеду.
– Но сегодня к нам приходит убираться Эви. Я попросила ее приготовить бифштекс – такой, какой ты любишь.
Он покачал головой:
– Я в половине шестого встречаюсь с Милошем Докловым.
– Кто это? – спросила Линда.
– Один из лучших режиссеров-авангардистов. Его дважды выдвигали на «Оби». – Он посмотрел на Дженюари. – Это авангардистский аналог «Тони».
Дженюари улыбнулась:
– О, я не знала.
– Пустяки. Линда тоже.
– Кит, я ничего не имею против авангардистского театра.
– Еще бы. Ты никогда там не была.
– Я пойду на премьеру этой постановки.
– Для тебя она чересчур авангардистская. Но пьеса достаточно хороша для того, чтобы Милош за нее взялся, а я – сыграл в ней.
– Замечательно, – с напускным энтузиазмом произнесла Линда. – Расскажи мне о ней. Какая у тебя роль? Когда состоится премьера?
– Спектакль уже идет и имеет успех – по меркам авангардистского театра. Исполнитель главной роли приглашен в другое место. Я могу заменить его.
– Что ж… великолепно. Я положу бифштекс в холодильник и буду ждать тебя. У меня есть паштет из гусиной печенки и вино, мы отметим это событие.
– Я не люблю паштет из гусиной печенки.
Кит взглянул на Дженюари:
– Жаль, что ты нас подводишь. Я теряю заказ, а моей подружке нужен материал. Она не спит ночами, ломая голову над тем, как поднять тираж.
Линда почувствовала, что они на грани размолвки. Улыбка Линды была натянутой; она дрожащей рукой поднесла огонь к кончику сигареты. Внезапно Дженюари поняла, что Линде позарез нужен этот материал – и не только для журнала.
– Линда, возможно, если я позвоню папе и спрошу его…
– О чем?
Линда смотрела на Кита.
– Насчет статьи… ну, которую ты собиралась написать обо мне…
Линда оживилась:
– О, Дженюари, сделай это. Позвони ему сейчас. Воспользуйся телефоном, который стоит на столе.
Дженюари вспомнила, что она не знает рабочий телефон отца. Вероятно, он известен Сэди. Она позвонила в «Пьер». Сэди сообщила номер и сказала, что кто-то прислал Дженюари две дюжины роз. Сэди прочитала фамилию на визитной карточке.
– Это от мистера Милфорда. Деловая карточка. На обороте написано: «Спасибо за чудесный вечер. Позвоню через несколько дней. Д.».
Поблагодарив Сэди, она позвонила отцу. Секретарша посоветовала поискать его в клубе «Монах». Дженюари думала о цветах, пока Майка подзывали к аппарату. «Позвоню тебе через несколько дней». Значит, Майк прав. Дэвид не скучал в ожидании ее приезда. Он с кем-то встречается. С помощью цветов он давал Дженюари понять, что помнит о ней.
Майк взял трубку и, не успев перевести дыхание, спросил:
– Что случилось, детка?
– Я оторвала тебя от чего-то важного?
– Да. От азартной партии и бокала двойного бурбона.
– О, извини.
– Слушай, дорогая, стоя у телефона, я вижу, как мой противник пытается заглянуть в мои карты. У тебя что-то важное? Или это звонок вежливости?
– Я нахожусь в редакции журнала «Блеск». Линда хочет опубликовать материал обо мне.
– И что?
– Ты разрешаешь?
– Пожалуйста… – Он замолчал. – Если статья будет посвящена тебе. Я не хочу, чтобы там фигурировало имя Ди. Пусть тебе дадут расписку в том, что материал не пойдет в номер без твоего одобрения.
– О’кей.
– Да, слушай, завтра в десять утра ты встречаешься с Сэмми Тибетом в офисе «Джонсон – Харрис».
– Спасибо, Майк.
– До встречи, детка.
Она положила трубку и передала им требование Майка. Линда кивнула:
– Разумное условие. Я сейчас подготовлю письмо. Статью напишет Сара Куртц. Кит, можешь начинать. – Она нажала кнопку переговорного устройства. – Пришли мне Рут, нужно кое-что записать.
Линда нажала другую кнопку:
– Джени, не соединяй меня ни с кем, кроме Вильгельмины, если она позвонит. Я хочу разыскать для февральской обложки новую фотомодель-немку, которую она знает, ее зовут Шотци какая-то… Тебе известно, что у меня плохая память на фамилии. Как? Нет. И скажи Леону, чтобы он оставил иллюстрации для отрывка из нового романа. Я должна посмотреть их до ухода. Да, кажется, все.
Линда подняла голову – в кабинет застенчиво вошла с блокнотом в руке некрасивая девушка, похожая на птичку. Линда кивнула ей и положила трубку.
– Садись, Рут. Это Дженюари Уэйн. Рут – превосходная стенографистка. Я буду задавать вопросы, поскольку знаю, что должна представлять собой статья. Через несколько дней Дженюари встретится с Сарой…
Кит уже зарядил фотокамеры. Он вытащил экспонометр, поменял лампу, сделал снимок «поляроидом», чтобы проверить композицию. Изучив фотографию, удовлетворенно кивнул и стал работать другим аппаратом.
На лице Линды была улыбка деловой женщины.
– О’кей, Дженюари. Где ты училась после школы мисс Хэддон?
– В Швейцарии.
– Как называется колледж?
Дженюари увидела, как Рут выводит забавные крючки на листе блокнота. Она заколебалась. Девушка не могла вспомнить, какой колледж назвала ей Ди. Одно дело – то, что Ди говорила своим друзьям. Но Дженюари не желала публиковать ложь. К тому же это может навредить Линде. Ее растерянность усилилась, когда Кит принялся ходить по комнате, фотографируя Дженюари со всевозможных ракурсов. Она повернулась к Линде:
– Слушай, давай сосредоточимся на настоящем. Я не хочу, чтобы в статье упоминалась школа мисс Хэддон, Ди и Швейцария. Завтра я займусь поисками работы, пусть это будет отправной точкой.
– Поисками работы? – засмеялась Линда. – Ты?
Кит приблизился к Дженюари и снял крупным планом ее лицо. Дженюари вздрогнула.
– Не обращай на меня внимания, – попросил он. – Продолжайте беседовать. Мне так легче снимать.
– Если ты хочешь работать, – сказала Линда, – иди ко мне.
– Сюда?
Дженюари охватило беспокойство. Щелканье камеры действовало ей на нервы.
– Конечно, твоя фамилия украсила бы список моих сотрудников. Ты могла бы стать младшим редактором. Но не «шестеркой». Я бы платила тебе сто двадцать долларов в неделю за подготовку заметок.
– Но я не умею писать!
– Я тоже не умела, – отозвалась Линда. – Но научилась. А теперь мне не приходится этим заниматься. У меня есть много сотрудников с хорошим слогом. Ты будешь только организовывать интервью, встречаться с людьми, записывать беседы на магнитофон. Затем я поручу кому-нибудь правку текста.
– Но зачем тебе я?
– Мне нужны твои возможности, Дженюари. Например, в прошлом году Сэмми Дэвис-младший был в городе, но мне не удалось выйти на него. Если бы ты работала у нас, звонок твоего отца снял бы проблему. Майк Уэйн хоть и отошел от дел, но у него остались связи с нужными нам людьми, до которых мы не в состоянии добраться сами. Сейчас мы хотим сделать журнал популярным среди светской молодежи. Ты бы могла вести ежемесячную колонку – рассказывать о людях из мира шоу-бизнеса. Твоя мачеха знакома с великой Карлой. Если бы нам удалось сделать статью о ней!
– Карла не дает интервью, – напомнил Кит.
– Верно, – согласилась Линда. – Но кто говорит об интервью? Если Дженюари встретит ее на одном из обедов, которые устраивает Ди, и запомнит какие-нибудь перлы, сорвавшиеся с красивых польских губ…
– Дженюари, ты получишься хмурой на шести последних снимках, – сказал Кит. – Дай мне другое настроение.
Дженюари встала и отошла от камеры.
– Это невероятно, как вы оба действуете. Я пришла повидать старую подругу, а встреча закончилась интервью. Я говорю, что хочу работать, а мне предлагают стать Матой Хари. Никаких шансов, Линда!
– Чем бы ты хотела заниматься? – спросила Линда.
– Играть.
– О боже, – простонала Линда.
– Есть опыт? – спросил Кит.
– Честно говоря, нет. Но я всю жизнь смотрела и слушала, как это делают другие. А в Швейцарии много читала вслух. По два часа ежедневно. Шекспира… Марлоу… Шоу… Ибсена.
Пока Дженюари говорила, Кит щелкал затвором камеры.
– Пойдем сегодня со мной. Я познакомлю тебя с Милошем Докловым – у него всегда есть свежие замыслы. Он, возможно, знает кого-то, кто готовится к новой постановке и будет рад взглянуть на тебя. Ты поешь, танцуешь?
– Нет, я…
– Это отличная идея, – сказала Линда. – Кит, постарайся сделать несколько снимков Дженюари с этим Милошем. И несколько портретов на фоне Виллиджа.
Кит начал закрывать фотокамеры, и Линда добавила:
– Я свяжусь с тобой, Дженюари, через день или два. Отпечатаю письмо, которое просил твой отец, и сообщу тебе время вашей встречи с Сарой Куртц. – Она посмотрела на Кита. – Я буду держать бифштекс на плите до восьми часов. Постарайся успеть.
– Хорошо. Но я не обещаю, – сказал он. – Идем, актриса. – Кит взял Дженюари за руку. – У тебя все впереди.
Когда они вышли из здания, Кит сказал:
– Ну, богачка, тебе предстоит передвигаться по городу, как это делают безработные актеры.
– То есть?
– На метро. Каждый платит за себя. Есть тридцать центов?
– Да, конечно. Знаешь, я еще никогда не была в подземке.
Он засмеялся, ведя ее вниз по ступеням.
– Ври больше, детка. Так я тебе и поверил.
Она сидела возле Кита, борясь с подступающей тошнотой. Поезд, громыхая, мчался в центр города. Дженюари решила, что в бедности нет ничего романтичного и колоритного. От ее соседа, пожилого мужчины, дурно пахло. Женщина, сидевшая напротив Дженюари, держала между ног большую хозяйственную сумку и сосредоточенно ковыряла пальцем в носу. В вагоне было грязно, масса надписей и рисунков украшали его стены. Дженюари старалась не демонстрировать свое отвращение Киту, болтавшему под шум подземки. Он чуть не сломал себе шею, встав на противоположное сиденье, чтобы сфотографировать Дженюари. Поезд дернулся, и Кит упал на пол. Камера улетела в дальний конец вагона. Дженюари вскочила, чтобы помочь Киту. К ее удивлению, никому не пришло в голову сделать это. Она испытала облегчение, когда они вышли из метро.
Они миновали два квартала и оказались возле неказистого здания. Одолели пять пролетов лестницы.
– Милош устроил себе офис на чердаке, – пояснил Кит.
Они оба несколько раз останавливались, чтобы перевести дыхание, прежде чем оказались перед стальной дверью. Кит нажал кнопку звонка.
– Входите, открыто, – прогремел чей-то мощный бас.
Облик Милоша Доклова отнюдь не гармонировал с его голосом. Это был худой, неопрятный маленький человечек с длинными редкими волосами, прикрывавшими лишь часть блестящего черепа. Под ногтями у Милоша Доклова чернела грязь. Улыбнувшись, он обнажил гнилые зубы.
– Привет, дружище. Кто эта крошка?
– Дженюари Уэйн. Дженюари, это Милош Доклов.
– Значит, ты все же вернулся к папочке, – сказал Милош Киту, не обращая внимания на Дженюари.
Кит вытащил камеру и сфотографировал девушку, которая с нескрываемым изумлением рассматривала комнату.
– Я не получил роль у Хола Принца, если ты имеешь в виду это, – отозвался Кит, разрывая зубами обертку новой фотопленки.
– Детка… детка…
Милош с кошачьим проворством вскочил на ноги.
– Эта бродвейская клоака загубила бы твой потенциал. Освоившись здесь и поняв, что такое авангард, ты сможешь сезон поработать в традиционном театре и подкопить деньжат. Но всегда помни: настоящее искусство создается здесь.
– Не набивай себе цену, Милош, я принимаю предложение.
Милош грустно улыбнулся:
– Ты мог исполнить эту роль с самого начала… получить блестящие отзывы прессы. Смотри, что произошло с Бакстером, – его пригласили в «Пепел и джаз».
Кит снова щелкнул камерой.
– Это все равно не Бродвей.
– Да, но ему светит «Оби».
– Слушай, я же сказал, что беру эту роль.
– Расстался с модной дамой?
– Нет.
– Тогда почему ты передумал? Мне казалось, что она была единственной причиной твоего отказа.
Кит начал перезаряжать вторую камеру. Посмотрел на экспонометр.
– Я надеялся на контракт с Холом Принцем. Хватит об этом. Когда состоится репетиция?
– У нас будет всего два дня. Вероятно, понедельник и четверг на следующей неделе. Смотри спектакль каждый вечер – учи слова, движения. Не волнуйся!
– О’кей, Милош.
Кит сделал последний снимок.
– Зачем ты фотографируешь ее?
– Готовим очерк о леди.
– Ты фотомодель? – спросил Милош.
– Нет, – сказал Кит, убирая камеру в сумку. – Она актриса. Не знаешь, кому нужна девушка с такой внешностью?
– Ты можешь играть? – спросил Милош.
– Думаю, да. Я это чувствую, – ответила Дженюари.
Милош потер подбородок:
– Слушай, одна из Муз уходит вместе с Бакстером. Я собирался пригласить Лайзу Киландос. Там всего десяток фраз, а гонорар… Ты член «Эквити»?
– Еще нет.
– Отлично. Посмотри сегодня спектакль с Китом. Эту роль сейчас исполняет Ирма Дэвидсон. – Он протянул Киту сценарий. – Учи слова, дружище. А ты, Дженюари, приходи завтра к четырем на пробу.
Когда они вышли на улицу, она схватила Кита за плечо:
– Он не пошутил? Возможно, я получу работу? Правда, это было бы чудом?
Погода изменилась. Внезапно загремел гром. Кит посмотрел на небо:
– Дождь будет сильным, но недолгим. Пойдем выпьем кофе.
Он повел ее в маленький подвальчик.
– Мы можем съесть по бутерброду и убить время до начала спектакля. Нет смысла уезжать из центра. Тебе надо предупредить кого-то, что ты задержишься?
Она позвонила в «Пьер». Отца не было дома, а Ди отдыхала.
– Скажите им, что я не буду с ними обедать, – попросила девушка Сэди. – У меня свидание.
Это было не совсем верно. Но Дженюари не хотелось пускаться в длинные объяснения.
Она вернулась к столу. Дождь хлестал по тротуару. Они сидели в маленькой кабинке и смотрели на мокрую серую улицу. Заказав гамбургеры, Кит еще несколько раз сфотографировал Дженюари.
– Линда говорит, что ты хороший фотограф, – сказала Дженюари.
– Сносный.
– Она утверждает, что ты мог бы стать одним из лучших.
– Слушай, я бы охотнее согласился быть последним актером, чем первым фотографом в мире.
Дженюари помолчала. Кит произнес:
– Леди зарабатывает тридцать тысяч в год. Больше я не стану брать эти благотворительные задания!
– Но она сказала, что ты очень хорош.
– Да, но не с камерой.
Дженюари поняла, что краснеет, и стала сосредоточенно поливать гамбургер соусом и сыпать приправу. Кит принялся рассказывать о своей карьере – о нескольких приличных ролях, сыгранных им в летних театрах, о роли в экспериментальном театре, о рекламных клипах, – один ролик на телевидении дал ему средства к существованию на целый год.
– Но эти деньги кончились, пособие по безработице – тоже, и у меня нет желания заткнуть за пояс Аведона и других.
– Но ты бы мог учиться, – сказала Дженюари.
Он посмотрел на нее:
– Зачем?
– Зачем?
– Да. Зачем? Зачем гробить себя, пытаясь овладеть профессией, которая не приносит радости? Конечно, театр многих отвергает. Это все равно что получить отказ у девчонки, которая тебе нравится. Но ты продолжаешь добиваться своего – есть шанс, что в конце концов она скажет «да». Это лучше, чем ухаживать за девчонкой, которая тебя не заводит. Поняла?
– Но тогда ты бы находился рядом с Линдой.
Он посмотрел на чашку кофе.
– Нет закона, по которому я не смогу быть с ней, став актером.
– Но… я хочу сказать… актеры часто уезжают на гастроли.
– Слышала о такой штуке – самоуважении? Мне нужно, чтобы человек, с которым я сплю, меня уважал. А чтобы он уважал меня, я должен сам себя уважать. Я знаю многих актеров, которые продаются, спят с мужчинами, чтобы получить роль, позволяют себя содержать… И знаешь что? Такие люди никогда не поднимаются высоко – в их душе что-то умирает.
Дженюари помолчала. Внезапно Кит произнес:
– А как насчет тебя? Что скажешь о себе?
– Ты о чем?
– Ты кого-то любишь?
– Да. То есть нет.
– Как это так – и да и нет?
– Ну, я люблю моего папу. Я это знаю. Но это же не роман, верно?
– Надеюсь, что да.
– Я встретила одного человека. Но когда я думаю о любви… – Она покачала головой. – Я не знаю точно, что испытывает влюбленная девушка. Он мне нравится, но…
– Ты не влюблена. Это мой случай. Я никогда не влюблялся.
– Никогда?
Он покачал головой.
– Любовь для меня – это стоять на сцене и знать, что вся эта чертова аудитория пришла сюда лишь для того, чтобы увидеть мою персону. Это настоящий оргазм. А чувства к девушке… – Он пожал плечами. – Это как хороший обед. Я люблю вкусную пищу, жизнь, новые ощущения.
Кит замолчал.
– Слушай, не делай круглые глаза. Линда свободна от иллюзий. Мы с ней вместе уже довольно давно, но она знает, что я могу уйти в любой момент. Если я так поступлю, то не ради любви к другой девушке. Ради нового опыта. Ради новой жизни. Ясно?
– Нет.
– Ты меня обманываешь, да? Что тут неясного? Я влюблен в жизнь. Хочу взять от нее все. Линда же только делает вид, будто обожает жизнь. На самом деле это не так. Она живет ради своего журнала. Да, я ей нравлюсь. Но я не первый мужчина в ее жизни. Думаю, для Линды страшнее потерять отличный материал, чем парня. Понимаешь?
– Дождь кончился, – сказала она.
Он встал.
– С тебя девяносто центов. Это значит, что мы оставляем тридцать центов чаевых – по пятнадцать с человека. О’кей?
– О’кей.
Улица была мокрой, с деревьев капало. Они молча прошли несколько кварталов. Дженюари ломала голову в поисках слов, способных настроить Кита более романтично в отношении Линды. Он казался таким холодным… Может быть, это только поза. Вероятно, Кит просто немного волнуется. Люди часто говорят не то, что думают, когда нервничают. Он весьма привлекателен; Линда, вероятно, действительно любит его. Возможно, получив роль, он изменится. Майк всегда говорил, что он становится гораздо спокойнее, когда дела идут хорошо.
Внезапно снова пошел дождь. Кит схватил Дженюари за руку, и они побежали, прячась от капель под навесами и деревьями. Когда Кит остановился возле какого-то дома, они оба задыхались.
– Это здесь.
– Но… где же театр?
– Иди за мной.
Он повел ее через зал, где стояли дощатые столы с лимонадом и сухим арахисовым печеньем, заготовленными для антракта. За маленькой конторкой находилась девушка-билетерша. Она помахала рукой Киту. Они прошли мимо нее в длинную узкую комнату с рядами жестких кресел. Впереди была сцена без занавеса. Кит усадил Дженюари в третьем ряду.
– Места для своих, – с усмешкой сказал он.
– Это театр? – спросила она.
– Раньше здесь был магазин. Но его превратили в театр. Уборные наверху. Милош устроил на третьем этаже ночлежку для бедствующих актеров. Они живут там бесплатно, когда у них нет работы.
К восьми часам зал заполнился, и, на удивление Дженюари, все свободное пространство было заставлено дополнительными стульями.
– Настоящий аншлаг, да? – спросила она.
– Шоу имеет успех, о нем говорят. Я вижу много людей с Бродвея. Возможно, им заинтересуются продюсеры.
Зал погрузился в полумрак. Все актеры вышли на сцену. Представляясь, они кланялись и уходили. Остались только три девушки.
– Ты заменишь ту, что слева. Это греческий хор.
Девушки были в серых комбинезонах. Они пропели несколько строк. Появился молодой человек, похожий на Кита. Он разразился гневной обличительной речью, смысл которой Дженюари едва поняла. Изредка вмешивался греческий хор: «Аминь, брат». На сцену вышла девушка. Разгорелся жаркий спор. Актеры сели и принялись сосредоточенно курить. Над площадкой повис искусственный дым.
– Это эпизод с галлюцинациями, – пояснил Кит. – Они используют дымовую завесу. В этой сцене герои переносятся в мир грез.
Когда дым рассеялся, исполнители двух главных ролей оказались обнаженными, греческий хор – тоже. Молодой актер стал по-настоящему заниматься любовью с девушкой. Сначала медленно; они точно танцевали; пение греческого хора сменилось музыкой, доносившейся из динамиков, актеры двигались быстрее, медленный танец сменился неистовой пляской, молодой человек запел, лаская груди актрисы и девушек из хора. Его партнерша тоже ласкала всех. Девушки начали поглаживать друг друга. Все запели: «Двигайся, трогай, чувствуй… Это любовь».
Сцена погрузилась в темноту, в зале зажегся свет – действие завершилось.
Дженюари поднялась с кресла:
– Я ухожу.
– Но после антракта начнется второе действие. Там будет большая сцена с твоим участием. – Он засмеялся. – Ты должна произнести десять фраз.
– В одежде или без? – спросила она.
– Ты застенчива?
Дженюари двинулась вдоль ряда кресел. Кит схватил ее за руку:
– Нагота – это же естественно. Нас приучают прятать тело после рождения. Эта идея привнесена в наше сознание. Думаю, все началось с того момента, когда Ева вкусила яблоко. У ребенка есть половые органы, однако все обожают малышей с голыми попками. Наше тело есть выражение любви. Разве мы скрываем лица из-за того, что наши глаза излучают сигналы любви, а рот говорит о ней? Наши языки ласкают чьи-то губы… ты стесняешься своего языка?
– Мы видим глазами и говорим посредством языка, – отозвалась она.
– Да… писаем нашими членами и пиписками. Но еще занимаемся с их помощью любовью.
Она вырвалась и побежала из театра. В холле толпились люди, они стояли в очереди за лимонадом. У входа были запаркованы лимузины. На улице Кит сжал плечо Дженюари:
– О’кей, я тоже не горю желанием трахаться на сцене. Почему, думаешь, я не взялся сразу за эту роль? Я знал, что Линда взбесится. Но сегодня это нормально. Если меня не смущает нагота, то и акт не должен смущать. Это обыкновенная функция организма.
– Как и рвота, однако никто не станет платить деньги за то, чтобы посмотреть, как люди блюют!
– Слушай, Дженюари, спектакль имеет успех. Это мой шанс. К тому же этим занимаются все. Знаменитые актеры снимаются обнаженными. Они неизбежно будут делать перед зрителями все – это вопрос времени. Если Кит не согласится, найдется другой человек. На сцене появляется Кит-актер. Я скорее соглашусь жить в ночлежке Милоша и играть в жестком порно, нежели сидеть в пентхаусе на Парк-авеню и щелкать фотоаппаратом.
Они прошли половину квартала. Моросил мелкий дождь. Деревья отчасти защищали их от капель. Кит попытался улыбнуться:
– Пойдем. Сейчас начнется второе действие. Давай вернемся.
Она продолжала удаляться от театра. Кит на мгновение заколебался. Потом закричал:
– Ну и иди! Беги домой! Возвращайся в свой «Пьер», к своему папе, которого содержит женщина. Я хотя бы пытаюсь что-то сделать! Если бы такие люди, как твой отец, не выбросили на ринг полотенце, нам бы не пришлось пачкаться в дерьме. Но парни вроде него отказываются экспериментировать и рисковать. Ну и черт с ними! И с тобой тоже! И с Линдой!
Повернувшись, он побежал назад к театру. Дженюари замерла на мгновение. Сквозь его злость проступали слезы. Ей хотелось сказать Киту, что она понимает его и не сердится. Но он уже исчез. Люди возвращались в театр. Начиналось второе действие. Внезапно Дженюари осталась одна на улице. Нигде не было видно такси. Она подошла к театру и посмотрела на номера лимузинов. Кое-где стояла буква «X», указывавшая на то, что машины взяты напрокат. Дженюари приблизилась к одному водителю.
– Спектакль закончится только через час. Вы бы не могли…
– Отвяжись, хиппи!
Он включил радио.
Лицо Дженюари вспыхнуло. Она порылась в сумочке, вытащила десятидолларовую купюру и подошла к другой машине.
– Сэр… – Дженюари показала деньги. – Вы не отвезете меня домой? Вы успеете вернуться до окончания спектакля.
– Где ты живешь?
Шофер уставился на банкноту.
– В отеле «Пьер».
Кивнув, он взял десять долларов и отпер дверь:
– Садись.
Выезжая из центра города, он спросил:
– Что случилось? Поссорилась с приятелем или спектакль не понравился?
– И то и другое.
– Сюда идут посмотреть на голые груди. Там ведь это показывают?
– Кое-что похлеще, – тихо сказала Дженюари.
– Правда? Знаешь что? Я женат, у меня трое детей. Но когда-то я хотел стать артистом. До сих пор пою иногда на свадьбах друзей в Бронксе. Ирландские баллады. У меня отлично получаются песни Роджера и Хаммерстайна. Но больше такие вещи не сочиняют. Сейчас нет нового Синатры. Перри Комоса. Это были певцы, а моя дочь крутит какую-то ерунду.
Наконец они остановились возле «Пьера». Водитель подождал, пока Дженюари не скрылась в здании, затем автомобиль поехал назад. Девушка испытала облегчение, обнаружив, что квартира пуста. Она прошла в свою комнату и остановилась в темноте, делавшей обстановку менее реальной. Вспомнила о Линде, для которой журнал был символом ее личного успеха, олицетворял жизнь. Подумала о Ките, вернувшемся на этот ужасный спектакль, о водителе, когда-то мечтавшем стать артистом, об отце, сидящем, вероятно, в ресторане с Ди и ее друзьями.
Дженюари стояла, не двигаясь. Куда все исчезло? Веселье и счастье, на которые она надеялась? Ради чего она упорно трудилась длинными снежными днями? Девушка включила свет. Спальня показалась ей такой пустой. Вся квартира была пустой. Она увидела розы на туалетном столике.
Она вспомнила о Дэвиде – и внезапно грязный театр, весь вечер забылись. Есть еще мир чистых, красивых людей. Бродвейские театры с изумительными декорациями и талантливыми актерами.
Она попадет туда и заставит Майка гордиться ею… Дэвид станет гордиться знакомством с ней, как он гордится Ди и голландской фотомоделью. Потому что отныне она будет не новой падчерицей Ди и не просто дочерью Майка Уэйна. С этого момента она будет Дженюари Уэйн.
Самостоятельной девушкой.