Было около часа дня, и они решили где-нибудь перекусить. Подходящее место нашлось на одной из улиц, спускавшихся к морю. В маленьком магазинчике на углу был большой прилавок с мясными изделиями, сырами и сэндвичами. На террасе стояли столы со стульями и стойка, где продавали напитки: чай, кофе, сидр, пиво и эль. Они сделали заказ у улыбчивой молодой официантки, которая подошла к их столику и дала им от руки написанное меню.
Когда она принесла сэндвичи и сидр, выглянуло солнце. От улиц и крыш начал идти пар, дома заблестели мокрыми стенами, как свежевымытые. Молодая женщина бросила взгляд на улицу и сказала:
– Как вовремя. – Заметив, что плечи у Ратлиджа темные от дождя, спросила: – Вы были там, на обрыве, когда подняли тело этого бедняги?
– Нет, просто попал в ливень, – ответил он.
– Они молодцы, такие смелые, у самого края опасно, особенно в шторм. Козырек под ногами в любой момент может провалиться. Каждое лето отдыхающие рискуют подойти и заглянуть вниз, и это может стоить им жизни. Их невозможно остановить предупредительными знаками, которые укрепляют там каждый год, на них никто не обращает внимания. А некоторые позволяют детям играть над обрывом, как будто они находятся во дворе собственного дома. В прошлом году, в мае, маленький мальчик запускал воздушного змея и подбежал слишком близко к краю. Ужас. Неужели родители не понимают? Об опасности знали даже контрабандисты.
Когда официантка отошла к другому столику, Уокер объяснил:
– В скалах на берегу Гастингса полно пещер контрабандистов. Это было прибыльное дело – ввозить товар из Франции. Говорят, до сих пор существует тайный бизнес. – Он откусил сэндвич и добавил: – Вы думаете, доктор Томпсон прав? И убийце нравится убивать?
– Надо отыскать владельцев медальонов, выяснить, откуда они, – сказал Ратлидж. – И есть ли связь между ними и убитыми.
– Странно, что инспектор Норман ни разу не упомянул о медальонах. Доктор не сказал ему?
– Не успел. – Ратлидж допил сидр и сделал знак официантке. Заплатив по счету, подождал, пока Уокер наденет полицейский шлем.
– Надо сообщить его сестре, я не представляю, что будет, ее убьет это известие, – сказал Уокер. – А вот ее мужа вряд ли. Они никогда не ладили с Тео.
Ратлидж остановился на полпути к выходу:
– Думаете, он мог совершить такое убийство?
– Он инвалид, передвигается в коляске. Полиомиелит.
Выйдя из магазина-кафе, Ратлидж взглянул на море.
Грозовая гряда облаков была уже далеко на горизонте и уходила в направлении Франции.
Впереди ждало самое неприятное из того, что случается на его службе, – принести ужасную весть в семью погибшего. Ратлидж мог возложить эту обязанность на Уокера, но это было не в его характере.
– Каким образом он заманил Хартла на обрыв? – спросил Уокер, когда они сели в машину. – Да еще после наступления темноты. Хартл был очень осторожен и не пошел бы туда без причины.
Они в молчании доехали до Истфилда. Констебль Уокер указал путь к дому сестры Хартла.
На этой улице стояли скромные одноэтажные дома с низкими крышами и задними двориками. Среди них был и дом сестры Хартла.
Когда они вышли из машины, Уокер прервал молчание:
– Я уже три раза приносил скорбную весть. Надеюсь, это будет последний.
Они пошли к дому. Слева от двери в окне шевельнулась занавеска.
Стучать не пришлось, потому что дверь открыла женщина, на ее лице застыла тревога, светлые брови озабоченно сдвинуты.
– Констебль Уокер. – Она перевела взгляд на Ратлиджа.
Женщина была совсем не похожа на брата. Маленькая, пшеничного цвета светлые волосы, мягкие черты лица, карие глаза. За ней, в тени, виднелся мужчина в инвалидном кресле, на лице его было кислое выражение.
– Миссис Уинслоу, это инспектор Ратлидж из Лондона…
Лицо женщины исказилось.
– Это Тео? О боже, что с ним? Я так и знала, когда вчера вечером он не зашел…
– Боюсь, вы правы, миссис Уинслоу. Его нашли сегодня рано утром в Гастингсе.
Она закрыла лицо руками и заплакала. Ее муж протянул руку, как будто хотел ее поддержать, но тут же отдернул.
Ратлидж мягко взял ее под руку и провел в маленькую комнату, где раньше заметил движение занавески, усадил на жесткий, набитый конским волосом диван. Человек в инвалидном кресле вкатился за ними со словами:
– Так что с ним случилось? Скажите.
Вместо ответа, Ратлидж предложил:
– А сейчас, констебль, может быть, мистер Уинслоу покажет вам, где можно приготовить чай, думаю, его жена будет благодарна.
Ему показалось, что Уокер сейчас откажется, потому что у него от удивления вытянулось лицо. Но констебль быстро спохватился – видимо, понял, что надо убрать из комнаты мистера Уинслоу.
– Где у вас кухня? – обратился он к инвалиду, как будто существовала проблема найти кухню в маленьком домике.
Уинслоу бросил недовольный взгляд на жену, потом на Ратлиджа, но, поняв, что слова инспектора носят приказной характер, круто развернулся и покатил из комнаты.
Ратлидж достал из внутреннего кармана чистый носовой платок и предложил плачущей женщине. Она взяла с благодарностью, и он, понизив голос, чтобы не было слышно в соседней комнате, спросил, пытаясь отвлечь ее от горестных мыслей:
– Ваш брат был на фронте?
Она кивнула.
– Вместе с другими добровольцами из Истфилда?
Ее «да» прозвучало приглушенно в платок. Потом она подняла на него глаза и, встретив его взгляд, как будто потеряла дар речи. Страшная истина стала доходить до ее сознания.
– Он… он был… как те… другие?
– Мне очень жаль. Да.
– Я думала… Думала, что произошел несчастный случай на дороге, авария. Он неважно себя чувствовал, но отправился в Гастингс на машине. Фирме задержали морскую доставку из Лондона партии лака. И мистер Кентон просил его найти несколько банок, чтобы пока перебиться. Брат вообще не должен был садиться за руль. Но не мог отказать мистеру Кентону. Я сначала подумала… вдруг пришло в голову, что он покончил жизнь самоубийством, чтобы нас освободить.
Голос ее прервался, а Ратлидж почему-то вспомнил Розмари Юм. Иногда убийство не самая ужасная весть для семьи.
– Почему вы думали, что он может покончить жизнь самоубийством? – спросил он чуть помедлив, давая ей время прийти в себя. В соседней комнате слышалось звяканье чашек и тихие голоса, там переговаривались двое мужчин, которых устранили от разговора.
– Его желудок. Он стал болеть… Раньше брат любил поесть, но в последнее время стал опасаться. Никакого сыра, ни соусов, ни карри. Ничего острого. Он любил в холодные вечера выпить горячего сидра с пряностями. Все пришлось забыть – только отварное мясо, овощи и картофель. Раньше его излюбленным блюдом был пастернак на гусином жире, но о нем пришлось забыть. Ему казалось все безвкусным, а иногда его желудок отвергал и такую еду, он испытывал страшные боли, его стоны продолжались часами. Вирджил говорил, что ему плохо от этих стонов. Но я так жалела Тео и молилась, чтобы его мучения прекратились.
– Он жил вместе с вами?
– Вначале, когда вернулся домой из госпиталя. Тогда никого больше не было, мама и отец умерли. Мэри с ребенком унесла испанка еще до его ранения. Наверное, это надорвало ему сердце, хотя он никогда не упоминал о них после возвращения. Он один пошел на кладбище, даже не просил меня пойти с ним, чтобы показать могилу. И как только смог, вернулся на ферму, где жил один. Конечно, ферма уже не работала, просто он жил там. Он чувствовал себя уютно среди воспоминаний о тех, кто жил там прежде. Так он сам сказал. Уютно. Как будто он мог с ними говорить там.
– Какие отношения были у Тео с вашим мужем?
– Не очень хорошие. – В голосе женщины слышалась покорность судьбе. – Брат не хотел, чтобы я выходила за Вирджила, говорил, что я его не люблю, а жалею. – Она поколебалась немного, потом спросила: – Как он умер? Быстро? – И напряженно ждала ответа.
– Довольно быстро, – ответил Ратлидж. – Вы ведь слышали и о других смертях?
– О да. Все только об этом и говорят в Истфилде, а теперь станут сплетничать и про Тео. Я чувствую вину, потому что сплетничала иногда вместе с ними, теперь знаю, это было плохо.
– Скажите, были у вашего брата враги? Он что-нибудь вспоминал неприятное, связанное с войной?
– Он никогда не говорил о войне. Во всяком случае, со мной. Он пришел домой, снял форму и стал жить как прежде. Я спрашивала о том, как его ранило, наверное, было очень больно, а он ответил, что это был билет домой.
– Ваш брат с кем-то дружил, был особенно близок? Был у него друг в Истфилде? Или враг?
– Не было таких, кто хотел бы убить Тео. Мой брат был хороший человек, никогда ни с кем не ссорился, рано начал работать вместе с отцом у Кентона, не жаловался на судьбу. Его все любили. – Голос ее оборвался, она замолчала, уставившись в пространство, потом продолжила: – Не могу понять, кто мог такое сделать. Он не имел много денег, хотя никогда не брал в долг, обходился без этого.
– А когда вернулся из Франции, то был в хороших отношениях со всеми, с кем вместе там воевал? Не было никаких проблем, например, с Энтони Пирсом?
– Не знаю. То есть я никогда не слышала, что у него с кем-то проблемы. Он никогда не искал неприятностей. Конечно, они все изменились. Они никогда не сидели вместе и не обсуждали, что делали в окопах. Как будто никогда этого не было. Но ведь на самом деле было, не так ли? – Миссис Уинслоу нахмурилась. – Тео дали медаль. Наверное, он был храбрым. Но я не знаю, за что он ее получил.
Такое часто приходилось слышать Ратлиджу с тех пор, как он вернулся в Англию. Военной цензурой запрещалось писать в письмах подробно о том, где они находятся и что делают. И родные часто не имели понятия, что происходило на войне – было это в окопах или на корабле. Представления близких были далеки от того, что происходило во Франции. Он встречал одну женщину, которая со всей искренностью убеждала, что ее погибший на войне сын спал на хорошей кровати и ему меняли простыни. Она гордилась этим и верила, потому что сам сын ей так рассказывал. Ратлидж, естественно, не разубеждал ее, сын так ей говорил для ее же блага. И когда она спросила, в каких условиях он сам был на фронте, он заверил ее, что тоже имел возможность спать в нормальных условиях. И наградой была ее улыбка, как будто она была за него рада. Разумеется, многие семьи знали правду о той невыносимой обстановке, в которую попали родные им люди, но и они часто предпочитали ложь во спасение.