Лондон, июль 1920 года
Старший инспектор Камминс появился в Скотленд-Ярде рано, в половине девятого, и прошел сразу в свой кабинет, где продолжил укладывать книги в коробки. Это был его последний день, и он хотел уйти тихо, без всякой помпы. Ранение положило конец его службе.
– Надо было раньше уйти, – сказал он вошедшему попрощаться инспектору Иену Ратлиджу. – В конце войны. Но я все откладывал, тянул, находил причину – то одну, то другую, лишь бы остаться. То надо завершить отложенное дело, то подождать до очередного рассмотрения в суде. И вот я все еще здесь, хотя давно пора быть на покое. – Он посмотрел на очередную стопку книг. – Так что жалеть не о чем.
– Я в какой-то мере чувствую себя виноватым, – начал было Иен, но Камминс оборвал его:
– Чепуха. Я знаю, что надо уходить. Работаешь и не замечаешь, что годы идут, и в пятьдесят пять считаешь, что тебе все еще тридцать, пока в один прекрасный момент не посмотришь на себя попристальнее в зеркало во время бритья.
– Сможете ли вы жить в Шотландии после лондонского шума и суеты?
– Бог мой, конечно. А если и нет, моя жена подскажет, что мне положено по этому поводу думать. – Камминс взял моток липкой ленты и начал заклеивать коробку. Закончив, сразу принялся заполнять книгами вторую. – А вы когда собираетесь жениться? Не надо надолго откладывать. Вот я стану дедушкой в следующем месяце.
Ратлидж только вежливо посмеялся в ответ.
– У вас позади славный послужной список. Нам далеко до вас.
Камминс поставил стопку книг на край стола и оглядел кабинет. Полки были почти пусты, фотографии сняты со стен. Он тяжело вздохнул и сказал задумчиво:
– Пожалуй, это правда. Я любил сыск даже больше, чем следовало. Знаете, а ведь одно дело так и осталось нераскрытым. И, говоря по правде, я к нему относился с каким-то суеверным страхом. У меня годами лежала на столе папка, и я все говорил себе, что скоро займусь им, но так и не делал этого. Когда порой сильно уставал, оно мне даже мерещилось. Что меня больше всего интриговало – был тот человек убит или его принесли в жертву. И еще: убивал ли убийца вновь?
– Жертвоприношение? – Ратлидж удивился. Это слово никак не вязалось с его представлением о старшем инспекторе.
Камминс взглянул на него немного застенчиво, как будто сам понимал неуместность своего определения.
– Это первое, что пришло мне в голову, как только я увидел убитого. Как будто его выставили специально напоказ. Предупреждение другим, если хотите. Очень похоже на жертвоприношение. Но не религиозное, то есть я не имел в виду религию, другого рода. – Он замолчал, пожал плечами и подытожил: – Был устроен странный спектакль с художественным оформлением.
– Когда это случилось?
– Вы еще здесь не появились. Канун летнего солнцестояния, июнь 1905 года.
Камминс подошел к окну, в этот момент солнечный луч вырвался из облаков, и сразу серые тротуары засверкали.
– Примерно пятнадцать человек явились в Стонхендж, одетые друидами. В простых холщовых рубахах, плетеных сандалиях, в руках ветви дуба. Сомневаюсь, что они разбирались в древней религии друидов, но они пришли встретить восход и спеть гимн солнцу, почувствовать экстаз, ну, всякая такая ерунда. Так вот, они появились у камней, пели, водили хороводы, пили домашний мед, куда был добавлен ром, как позже стало нам известно, и ждали восхода.
Камминс смотрел в окно, но перед его мысленным взором возникали картины прошлого, он пытался их забыть, но, как видно, ему никогда уже от них не избавиться, так глубоко они въелись в его сознание.
Иен стоял и терпеливо ждал продолжения, стараясь не слушать шепот Хэмиша где-то в глубине мозга.
Камминс продолжил, неохотно, как будто против своей воли:
– Они просто разыгрывали спектакль, который сами не понимали. Но думаю, это никому не приносило вреда. Солнце стало всходить. Потом одна из женщин, присутствовавших там, говорила, что это было великолепное зрелище. С ее слов, темное небо на горизонте сначала стало опаловым, потом розовым, золотистым и, наконец, приобрело цвет расплавленного золота. И вот край солнца появился на востоке. А потом случилось невероятное, фантастическое – столб света ударил сквозь темноту и коснулся ее лица. Она говорила, что ощущала его тепло. Все было так, как рассказывал им школьный учитель. Он был как раз тем человеком, кто уговорил их на эту глупость. Но и он был поражен. – Потеряв нить рассказа, Камминс повернулся к Ратлиджу: – Так вот о чем я? О да. Эта молодая женщина, ее имя было Сара Хэрмон, она не отрываясь смотрела на камень для жертвоприношений. Так назвал его школьный учитель. Этот камень находится в отдалении, на восточной стороне. Вы знаете, наверно.
– Да, я помню.
– Хм-м-м. Так вот, она смотрела и пыталась продлить ощущение, сохранить подольше свое восторженное состояние эмоции, как вдруг заметила нечто странное на том камне. Она закричала, и все повернулись к ней удивленно. Она указывала на камень, и все тоже увидели. Они бросились туда. К камню был привязан человек. Он был мертв. Они сразу это поняли, а когда осветили фонариками, чтобы разглядеть лучше, оказалось, что его зарезали. – Камминс откашлялся. – Сразу его не заметили, потому что прежде было темно.
– Что еще они увидели? Или кого?
– Никого и ничего. Я расспрашивал их часами. Тело могло находиться там задолго до их прихода. До рассвета они его не могли видеть.
– Они знали убитого?
– Клялись, что нет.
– А тот учитель, что привел их туда? Это могло быть идеальным алиби для убийства.
– Терренс Нолан? Он был напуган так же, как и все остальные. И в конце концов я им поверил. Я решил, что убийца, кто бы он ни был, рассчитывал, что никто не найдет его жертву. Откуда было знать, что туда явятся эти люди? Что касается убитого, он был молод, тридцати – тридцати пяти лет, и на нем была только набедренная повязка, самая обыкновенная ткань, которую можно купить в любой лавке. Понадобилось шесть недель, чтобы узнать его имя.
– И кто это был? – спросил заинтригованный Ратлидж.
– Некто Харви Уилер. Родом с Оркнейских островов. Его отец получил место на почте в Керкуолле. Харви рос неуправляемым и диким, прогуливал школу, шлялся по острову и никогда не признавался в своих поступках. Родители просто умыли руки, а потом он пропал в 1902 году после разборок с полицией. Говорили, что отправился на юг, в Шотландию. Потом он объявился в Эдинбурге в конце 1903-го и покинул его прямо перед носом полиции, они не успели его схватить. Его обвиняли в мошенничестве. Он хотел обмануть женщину, которую там встретил. А потом его нашли убитым.
Кто захотел с ним расправиться, осталось загадкой. Это имело отношение, наверное, к тем двум годам, когда он выпал из поля зрения полиции, но мне всегда казалось удивительным, что такой, как Харви, мог окончить дни таким странным образом. Никак не похоже на обычное убийство.
– Это точно был он?
– Абсолютно. Мы послали фото в Эдинбург, когда они заинтересовались этим делом, и они нам порекомендовали связаться с полицией Оркни. Они были уверены почему-то, что найденный труп принадлежит Харви. Его отец к тому времени уже умер, а мать была безнадежно больна, и ей не стали показывать фото. Но у полиции Керкуолла не было сомнений. И его похоронили в дальнем углу церковного кладбища, на окраине Винчестера. Никому и в голову не пришло посылать останки на север. Конец истории. Убийца не был найден. – Камминс снова посмотрел в окно, как будто искал там ответ, потом перевел взгляд на Ратлиджа: – Странное было расследование от начала до конца. Так и остался на душе осадок от него. Я хотел сам поехать в Керкуолл, но Оркнейские острова находятся на самом севере Шотландии, и в Скотленд-Ярде решили, что это будет только пустая трата денег. Но мне хотелось знать о Харви побольше, например, что привело его в Англию, где он пропадал два года.
– А орудие убийства?
– Не нашли. Обыскали место, дюйм за дюймом, и пришли к заключению, что убийца унес его с собой. Оно могло быть где угодно, например, убийца мог от него избавиться – бросить с моста в реку, в мусорный бак или просто вернуть на то место, откуда взял. Да, еще. Странная вещь обнаружилась, когда коронер осматривал труп. Микроскопический кусочек кременя в ране. Такое впечатление, что в результате очень сильного удара он, прорвав ткань, застрял там. А это значило, что, во-первых, Уилер был одет, когда его убивали, хотя его одежда так и не была найдена, и что убийца приехал из той части Англии, где можно приобрести кремневый нож. И это дает пищу к размышлениям.
– Но он был убит в Стонхендже?
– Скорее всего, нет. Никаких следов борьбы. Может быть, его туда притащили уже мертвым, впрочем, могли усыпить сначала и тогда он был еще жив. Но коронер не нашел в теле следов наркотических средств. Может быть, он был оглушен перед смертью. Небольшое количество крови на месте преступления тоже говорило о том, что его убили раньше. – Камминс немного поколебался, потом продолжил: – Его лицо – вот что, пожалуй, меня беспокоило больше всего. Довольно красивый малый, хорошо сложен, больше похож на джентльмена, которым никогда не был. Как много женщин он обманул до этого?
– Я могу понять, почему убийство Уилера не идет у вас из головы.
– Учтите также, что оно осталось единственным делом, которое не было мною раскрыто. – Камминс скупо улыбнулся. – Наверно, я слишком высокого мнения о себе, но действительно горжусь своим послужным списком. Все звали меня Дотошный Камминс. Я всегда старался выявить все детали, а потом складывал общую картину из кусочков. Вы напомнили мне себя молодого, – улыбка стала шире, – вот и завещаю вам это дело. Если удастся его когда-нибудь раскрыть, дайте мне знать. – Он вернулся к прерванному занятию и после небольшой паузы предупредил: – Да, не позволяйте Боулсу обвинить вас в моем уходе, он обязательно попытается. Он вас не любит с того самого дня, как вы вернулись в Скотленд-Ярд после войны. Точно не знаю причины, но он всегда вставал преградой на пути вашего продвижения по службе и противодействовал представлению к награде. Он жесток и мстителен. Я его никогда не любил и не собираюсь сейчас притворяться, что это не так.
– Предупреждение принято. – Ратлидж был удивлен такой прямотой.
– Что ж, мне надо закончить, – Камминс оглядел комнату, – еще понадобится две коробки. Надо все поскорее сделать, чтобы не оттягивать неизбежное. – Он протянул руку, и они обменялись крепкими рукопожатиями. – Желаю успеха, Иен.
– Спасибо, сэр. Надеюсь, после отставки ваша жизнь будет для вас приятной.
Ратлидж пошел к двери, но остановился, услышав вслед:
– Инспектор, я бы не возражал иногда получить от вас весточку.
И Камминс снова принялся укладывать книги.
Ратлидж пошел к своему кабинету, слушая, как громко стучат его каблуки по голому дощатому полу. Интересно, будет ли он в конце своей карьеры оглядываться назад и вспоминать загадочные и нераскрытые дела, как сейчас Камминс.
«Ты должен сначала столько же продержаться и выжить, чтобы покинуть службу на своих двоих», – тут же отозвался эхом на его мысли Хэмиш.
Голос Хэмиша был его наказанием за то, что он совершил во время войны. Голос не прощающий и не забывающий. Беспощадный, неумолимый, как и та вина, которая мучает его.
Хэмиш Маклауд, несмотря на большую разницу в званиях на момент, когда был тот бой, мог считаться его самым близким по духу товарищем. Этот молодой горец, несомненно, стал бы сержантом, если бы пережил злосчастный бой. Он был прирожденным лидером, который заботится о своих товарищах и хорошо понимает тактику сражения. Но именно это его и погубило. Маклауд отказался выполнять приказ, что в условиях военного времени расценивалось как трусость, предательство, за это полагался расстрел. Но Маклауд никогда не был трусом и предателем, а его отказ повиноваться был продиктован возмущением и несогласием вести измученных, упавших духом солдат на еще один бессмысленный штурм, еще одну бесполезную попытку уничтожить пулеметное гнездо противника. Конечно, Ратлидж тоже понимал, что в атаке многие погибнут, но у него не было выбора – приказ есть приказ, надо было заставить замолчать пулемет перед тем, как начнется наступление. Следовало пожертвовать ими, чтобы спасти многих других. Маклауд был расстрелян. Это был показательный расстрел за неподчинение приказу на поле боя. Военная необходимость. Но по человеческим меркам Ратлидж заслужил презрение к себе этим поступком.
Были убиты тысячи хороших парней за полоску земли, и, поскольку тот бой не приблизил конец войны, их смерть была напрасной. Решение, принятое в главном штабе старшими офицерами, разрабатывавшими стратегию, которая с самого начала была обречена на провал, закончилось морем крови. Этим штабистам не приходилось смотреть в глаза усталым и измученным солдатам и просить их в очередной раз взять высоту и бесславно умереть. Смерть Маклауда стала кульминацией этой кровавой каши.
Доктор Флеминг объяснял это лучше, хотя его объяснения не приносили облегчения Ратлиджу.
– Вы не можете принять смерть этого человека и таким образом не даете ему уйти. Он олицетворяет каждого молодого солдата, которого вы пытались уберечь, но не смогли. Для вас он символ, квинтэссенция вины, которую вы будете нести неизвестно как долго. А может быть, это останется с вами навсегда и, когда умрете, возьмете Маклауда с собой в могилу.
Он слышит голос Хэмиша Маклауда так ясно, как будто тот стоит за его спиной или рядом, как часто бывало в бою. Объяснения доктора ничего не могли изменить, равно как и облегчить боль. Впрочем, ничто и никто на этой земле не мог бы прекратить пытку и заставить замолчать этот голос, который никто не слышал, кроме Ратлиджа. Он мог сомневаться в чем угодно, только не в том, что Хэмиш его никогда не простит. Да он и сам не простит себя, выбора у него нет в любом случае. Он обречен на муки совести. И голос Хэмиша не дает ему об этом забыть.
Как сейчас. Пытаясь отвлечься от голоса с мягким шотландским акцентом, который все продолжал что-то бубнить, Ратлидж разбирал бумаги на своем столе, но никак не мог вникнуть в их содержание. Он знал, что ему будет не хватать Камминса. Уже пошли слухи, что инспектор Майклсон выдвинут на повышение, чтобы занять место старшего инспектора.