Пролог. Кэл
Еще ребенком я привык к тишине.
Такой, которая царит в больничных палатах, скрывающаяся за унылым, ритмичным пиканьем электронных мониторов и монотонными капельницами.
Если же эта тишина нарушалась – когда приходили медсестры, чтобы взять кровь на анализ, или заглядывали члены семьи со своей фальшивой моральной поддержкой, – все мое существо начинало скучать по ней.
Я влюбился в ее бесконечную безмятежность, умиротворение, которое она дарит, секреты, которые можно утаить в ее глубинах.
Я научился находить ее в полном хаосе, питаться ее энергией.
В конце концов, тишина стала необходимостью.
Самой тяжелой зависимостью, которую сложно контролировать.
Наваждением.
Болезнью…
Сверстники в колледже, а позднее и коллеги, называли это психическим расстройством. Говорили, что в моем мозге происходило короткое замыкание при определенном возбудителе. Причем иногда об этом возбудителе было достаточно просто подумать.
Я понимал, что это делало меня уязвимым.
Ни на что не годным.
Поэтому мне была необходима какая-то отдушина. Место, куда я мог бы прийти и не потеряться в нехватке отсутствия звуков. Место, где жестокость, зашитая в моей ДНК, могла быть удовлетворена, а те части моей души, что жаждут смерти и разрушения, – насытились.
Работа на Рафаэля Риччи, главу бостонской – в свое время – главной криминальной семьи, должна была быть временной. Он подобрал меня с улицы и пообещал роскошную жизнь, если взамен я соглашусь немного замарать руки.
Но, как и многое остальное, все вышло из-под контроля.
Я научился наслаждаться привкусом жестокости на языке.
Люблю, как она расцветает, словно цветок, пробивающийся из-под земли, разжигающий непреодолимое желание, как ничто другое.
Отчаяние облегчалось, только когда я чувствовал биение чужого сердца под кончиками пальцев – такой изысканный и такой глубоко человеческий трепет, который прекращается и умирает по моей воле.
Это желание могли утолить только окровавленные руки и искалеченные ими тела – моими руками, теми, которые поклялись исцелять.
Я позволил самым темным желаниям жить внутри меня. Проявляться через мои обязательства перед организацией, к которой я присоединился, не успев ничего понять. И я прощал себе это, потому что моя основная работа вполне прилична.
Этого должно было быть достаточно.
Я никогда не задумывался о потакании собственным слабостям, пока они не начали кровоточить так сильно, что разница между ними стала очевидна.
Пока не встретил Елену.
Самый запретный из всех плодов.
Персефона для моего Аида, как говорили некоторые. Весенняя пора в мире, где царит смерть и разрушение.
Девушка, которую я презирал, пока не понял, что ослеплен новым наваждением.
Пока не вкусил освежающий аромат ее бархатистой кожи, сладость ее возбуждения, поблескивавшего на кончиках ее собственных пальцев, солоноватость ее слез, когда я вдребезги разбивал остатки ее невинности.
Знает она это или нет, но она подарила мне себя той ночью.
Отдала свою душу под прикрытием выбора.
И хотя я ушел, как это обычно делает Смерть, – безмолвно и до рассвета, – у меня и мысли не было исчезнуть навсегда и отказаться от нее насовсем.