Утонуть, промокнуть, погостить у Дейви Джонса[53] в шести саженях под водой, пропитаться, пропитаться полностью, заплесневеть, завонять, перепачкаться, поплескаться, побултыхаться, посерфить, пободисерфить, понырять, попить, напитаться, нырнуть с аквалангом, погрузиться, позаниматься хай-дайвингом, окатиться водой, напиться, облиться, увлажниться, попасть под струю, подышать с трубкой, поплавать на байдарках, поплавать на спине, подвергнуться пытке водой, взять в рот кляп, задержать дыхание, побывать в трубе, погрузиться на батискафе, принять ванну, помыться в душе, поплавать, поплавать с рыбами, порезвиться с акулами, поболтать с моллюсками, поваляться с лобстерами, побеседовать с Ионой, побывать в животе у кита, порулить с рыбой-лоцманом, полевиафанить, отрастить плавники, наклюкаться, окунуться, облепиться моллюсками, отлепить от себя моллюсков, засолиться, залезть в рассол, шлепнуться о воду животом, потралить, порыскать на дне, подышать водой, съесть воду, спустить воду, постираться в машинке, сесть в субмарину, уйти на глубину, опуститься на дно океана, всосать его, всосать воду, подышать водой, подышать H2O, сжижиться, раствориться, расплющиться, облиться, пролиться, обрызгаться, опи́саться, опи́сать, попасть под «золотой дождь», углубиться, превратиться в эмульсию, закрыться раковиной, стать устрицей, соскребнуться ракелем, растопиться, растаять, стать бескрайним, отложиться глубинной бомбой, подорваться торпедой, насытиться, принять ванну, ороситься, впасть в реку, впасть в ручей, наводниться, побыть Ноем, погрузиться на подводной лодке, универсально раствориться —
ad aqua infinitum[54].
То, что Первый толчок проигнорировало целое поколение людей с унцией мозга, – это миф. Впрочем, как и большинство мифов, он имеет под собой некоторые реальные основания, которые затем были преувеличены. Заключаются они в том, что Первый толчок поверг людей в глубокий шок – а как могло быть иначе, если уровень моря за десять лет поднялся на десять футов? Этого уже было достаточно, чтобы исказить береговые линии по всему миру, а также доставить серьезные неудобства всем крупнейшим дерьмовым портам и их дерьмовой торговле. Торговле контейнерами, которые миллионами циркулировали на дизельных кораблях и грузовиках, перемещавших все, что нужно было людям, что производилось на одном материке и потреблялось на другом. Торговцы искали наивысшей прибыли, только прибыль заботила людей того времени. Таким образом, само игнорирование последствий горения углерода высвободило лед, что привело к повышению уровня моря. А это повышение и нарушило мировую систему сбыта и вызвало упадок, нанесший еще больший ущерб тому поколению, что столкнулось с миграционным кризисом. А кризис тот, если выразить его в популярной в то время единице, оценивался в пятьдесят ураганов «Катрина». Приятного было мало, но еще меньше приятного в полном разладе мировой торговли. Так что да, Первый толчок стал катастрофой высшего порядка, привлек внимание и, разумеется, повлек перемены. Люди перестали сжигать углерод, хотя до толчка считали, что, конечно, откажутся сжигать его, но не сейчас, когда-нибудь. Они, образно говоря, закрыли дверь в конюшню в ту же секунду, когда из нее сбежали лошади. Четыре лошади, если точнее.
Но было, конечно, поздно. Глобальное потепление, начавшееся задолго до Первого толчка, к тому времени уже было не остановить никакими силами. Поэтому, несмотря на «изменение всего», несмотря на обезуглероживание ускоренными темпами, какими его следовало провести пятьюдесятью годами ранее, их все равно поджаривало, как жуков на сковородке. Даже забрасывание в атмосферу миллиардов тонн диоксида серы (имитация извержения вулкана, чтобы преломить немалую долю солнечного света и снизить температуру на один-два десятка лет), что было проделано в 2060-х – к большой радости и/или со скрежетом зубов, – оказалось недостаточным, чтобы остановить потепление. Тепло уже достигло глубин океана и за короткий срок никуда бы не делось – как бы настойчиво люди ни пытались играть в глобальный термостат, воображая, что наделены божественной силой.
Именно океанское тепло растолкало Первый толчок, а позднее привело и ко второму. Сейчас некоторые говорят, что не знали, не ожидали этого, но нет – всё они знали. Палеоклиматологи посмотрели на ситуацию и увидели, что уровень CO2 взлетел с 280 до 450 частей на миллион менее чем за 300 лет – быстрее, чем когда-либо за пять миллиардов земной истории (можем мы тут сказать «антропоцен», ребята?). Тогда они изучили геологическую летопись на предмет ближайших аналогов столь беспрецедентного события и сказали: «Ого! Срань господня! Народ, уровень моря поднимается! В эемский период[55] температура выросла вдвое меньше, чем у нас сейчас, и это сразу же вызвало быстрый и значительный подъем уровня моря!» А потом вместили это во фразу, которую уместно было бы наклеить на бампер: «Рекордный выпуск CO2 вызовет существенный подъем уровня моря!» Они публиковали статьи, кричали и размахивали руками; особенно практичные и рассудительные писатели-фантасты выпустили несколько мрачных книг о возможных последствиях, а остальная часть цивилизации продолжала поджигать планету, как «Горящего человека»[56]. Правда. Вот насколько тех болванов заботили их внуки, вот насколько они верили своим ученым, при том, что при малейшем проявлении простуды тут же бежали за помощью к ближайшему из них, то есть доктору.
Что ж, ладно, ведь нельзя же как следует представить катастрофу, пока она не случится. У людей для этого просто неподходящий склад ума. Если бы можно было, вас бы постоянно парализовало от страха – ведь бывают и гарантированные катастрофы, нависающие над людьми и неотвратимые (например, смерть). Поэтому эволюция любезно создала вам расположенное в стратегическом месте слепое пятно в сознании – неспособность вообразить будущие несчастья в правдоподобном ключе. Благодаря ему ваш организм может продолжать функционировать, каким бы бесцельным это функционирование ни было. Это апория, как сказали бы греки и находящиеся среди нас интеллектуалы, – «не-видение». Так что это хорошо. Полезно. Только катастрофически ужасно.
В общем, в 2060-х вслед за Первым толчком люди столкнулись с большим упадком, и, конечно, в том поколении встречались такие, примерно один процент от общего населения, которые по чистой случайности перенесли трудности довольно неплохо. Они считали все это актом созидательного разрушения, равно как и все дурное, что их не касалось. Чтобы справиться с бедой, всем людям, по их мнению, требовалось просто взять с них пример и смириться с необходимостью жесткой экономии – чтобы бедные стали еще беднее, – и признать полицейское государство с широкой свободой слова и сумасбродным укладом, где мягко стелют, да жестко спать, – и вуаля! И шоу будет продолжаться! Людей так просто не возьмешь!
Но притормозите немного – и те из вас, кому не терпится вернуться к повествованию о похождениях отдельных людей, могут перелистнуть сразу к следующей главе, – притормозите, читатели с более широким кругозором и большей гибкостью ума, и задумайтесь, почему вообще Первый толчок случился. Диоксид углерода захватывает тепло в атмосфере вследствие хорошо изученного парникового эффекта; он закрывает промежуток в спектре, где отраженный свет возвращался в космос, и преобразует его в тепло. Это как продержать окна в машине закрытыми весь жаркий день, вместо того чтобы чуть приспустить их. Наверное, этого достаточно для объяснения, если вы еще не уловили суть. Так вот, это захваченное в атмосфере тепло легко преобразуется и естественным образом попадает в океан, нагревая воду. Та циркулирует, и со временем нагретая поверхностная вода опускается глубже. Не на самое дно, вовсе нет, просто глубже поверхности. Само тепло слегка расширяет воду в океане, чуть-чуть поднимая уровень моря, но это не самое главное. Самое главное – эти более теплые течения циркулируют повсюду, в том числе вокруг Антарктиды, которая представляет собой, по сути, большой ледяной торт. Очень большой ледяной торт. Если этот лед растопить и наполнить получившейся водой океан (хотя она так и так туда попадет), уровень моря поднимется на 270 футов выше, чем был в начале голоценовой эпохи.
Растопить весь лед Антарктики – это большое дело, и быстро это не произойдет, даже в антропоцен. Но всякий антарктический лед, соскальзывающий в океан, уплывает прочь и оставляет за собой еще больше места для соскальзывания. А в XXI веке, как и за три-четыре миллиона лет до этого, много льда в Антарктиде было нагромождено на склонах бассейнов, то есть в гигантских долинах, что клонились прямо в океан. Лед скатывается вниз так же плавно, как вода, только медленнее; хотя если он скатывается поверх слоя жидкой воды – то не так уж и медленнее. Так вот, весь этот лед, нависавший над краем океана, оставался на месте и не соскальзывал слишком быстро, потому что на уровне воды или сразу под ним находились ледяные опоры, которые фактически его удерживали. Они лежат прямо на земле, придавленные собственным весом, образуя, по сути, длинные дамбы, опоясывающие всю Антарктиду, – дамбы, удерживающие огромные бассейны от нависающих сверху льдов. Однако эти опоры на границах огромных ледяных бассейнов держались главным образом благодаря своим передним кромкам, закрепленным под водой у самого берега, и собственному весу, но еще и потому, что цеплялись за скальные шельфы, низко вздымавшиеся в воде. Такие шельфы считались результатом воздействия льда в предыдущие эпохи. Эти внешние края дамб ученые прозвали «опорой опор». Красиво, правда?
Так вот, эти опоры опор были невелики по сравнению с теми массами льда, что они сдерживали, и не были укреплены, а просто лежали себе на мелководье у берегов Антарктиды, этого материка – ледяного торта в десять тысяч футов толщиной и полторы тысячи миль в диаметре. Вот и посчитайте, если среди вас есть любители арифметики, хотя для остальных ответ уже дан выше – уровень океана поднимется на 270 футов. И те быстро нагревающиеся приполярные течения, что упоминались ранее, проходили примерно в километре-двух ниже поверхности, то есть представьте себе, как раз на том уровне, где находились опоры опор. И хотя лед находился на суше или на мелководье, но, когда под него попадает вода, он начинает плавать на поверхности. Как всем нам хорошо известно. Если хотите подтверждения этого феномена, проверьте на своем коктейле.
Итак, первая опора опор отплыла в устье ледника Кука – она сдерживала бассейн Земли Виктории и Земли Уилкса на востоке Антарктиды. В том бассейне одном было достаточно льда, чтобы поднять уровень моря на двенадцать футов, и хотя сразу он съехал не весь, за следующие двадцать лет он соскальзывал быстрее ожидаемого, пока в воде не оказалось больше половины. Лед сходил и просто плыл по течению, быстро тая в соленой воде.
Гренландия, кстати, сыгравшая во всем этом немаловажную роль, тоже таяла все быстрее и быстрее. Ее ледяная шапка была аномалией – она осталась от крупнейшей полярной ледяной шапки времен последнего ледникового периода, но находилась гораздо южнее, что можно было объяснить лишь ее возрастом. По сути, она запоздала со своим таянием примерно на десять тысяч лет, но лежала в огромной ванне из горных хребтов, которые сохраняли ее форму и охлаждались сами. Однако лед таял на поверхности и падал вдоль трещин на дно ледников, где в береговых грядах, как в дырявых ваннах, прорезались крупные каньоны, и в итоге таяли и гряды – примерно в то же время, когда бассейны Виктории и Уилкса обвалились в Южный океан. Вероятно, именно из-за этого таяния льда в Гренландии к юго-востоку от нее в океане образовалась область пониженной температуры. Что могло вызвать там охлаждение океана, удивлялись и спустя десятки лет. Говорили, мол, как загадочно, а потом снова продолжали сжигать углерод.
Таким образом, Первый толчок был вызван прежде всего бассейнами Виктории и Уилкса плюс Гренландией плюс Западной Антарктидой, внесшей менее крупный, но вызвавший последствия вклад: ее бассейны почти полностью находились под водой, вследствие чего у них быстро разрушились опоры и они всплыли на поверхность и унеслись от берега. Столько льда откололось и плюхнулось в воду! Годы крупнейшего подъема, 2052–2061-й, – и вдруг океан разом поднялся на десять футов. О нет! Как такое могло случиться?
Просто сама скорость изменений меняется, вот как. Скажем, скорость таяния каждые десять лет удваивается. Через сколько десятилетий нам хана? Не так уж много. Это как сложные проценты. Или, если помните, как в той старой истории о великом императоре Моголов, который согласился отплатить спасшему ему жизнь крестьянину зернами риса – сначала положив одно, потом два, потом четыре, и так каждый раз удваивая, пока не заполнятся все клетки на шахматной доске. Возможно, отплатить таким образом ему посоветовал великий визирь или главный астроном, а может, и хитрый крестьянин, но непредусмотрительный император сказал, мол, конечно, это очень выгодно, кому нужен этот рис; и начал выкладывать плату, считая зерна, как его научила одна женщина из сербских дервишей. Заполнив пару рядов на доске, он увидел, как его поимели, и приказал отрубить голову то ли визирю, то ли астроному, то ли крестьянину. А может, и всем троим – это было бы как раз по-императорски. Один процент людей звереет, когда их активы оказываются под угрозой.
Вот так произошел Первый толчок. Тот еще вышел сюрприз. А что же Второй, спрашиваете? Не спрашивайте. Это было то же самое, только вдвое сильнее, потому что все уже было ослаблено, ведь тепла стало больше, а океан поднялся. Главным образом он случился потому, что в бассейне Авроры разрушилась опора и его лед стек в Тоттенский ледник. А бассейн Авроры был даже крупнее бассейнов Уилкса и Виктории. Потом уровень моря поднялся на пятнадцать футов, потом на двадцать, и опоры опор ломались по всей Антарктиде. После этого, как говорили, опоры вытолкнуло в океан, и гравитация уже играла со льдом во всех бассейнах Восточной Антарктиды и льдом, лежащим ниже уровня моря в Западной Антарктиде, и он весь быстро таял, встречаясь с водой. И даже когда он еще оставался твердым и плавал у поверхности, часто в форме столовых айсбергов размером с целые страны, он уже вытеснял из океана столько же воды, сколько и после таяния. Почему так – оставим решать читателю; а решив, вы можете выбежать голым из ванной и кричать: «Эврика!»
Следует добавить, что Второй толчок по своему воздействию оказался гораздо хуже Первого: общий подъем уровня моря достиг приблизительно пятидесяти футов. Вот это действительно растрепало побережья по всему миру, вызвав кризис беженцев, оцененный в десять тысяч «Катрин». У берегов проживала восьмая часть мирового населения, и все они были так или иначе непосредственно затронуты, равно как и все рыболовство и аквакультура, приносившие треть всего продовольствия человечества, плюс прибрежное (то есть, по сути, неорошаемое) сельское хозяйство, равно как и транспортировка всех их продуктов судами. А с нарушением мировой торговли, разбитой в пух и прах, появилась и та дребезжащая неолиберальная история мирового успеха о том, как много всего делалось немногими. Никогда еще так много не делалось столь немногими для столь многих!
Все случилось очень быстро, за последние годы XXI века. Апокалипсис, армагеддон – называйте как хотите. Часто использовался термин «антропогенное событие массового вымирания». Конец эры. Хотя с точки зрения геологии скорее конец эпохи, периода или эона, но это нельзя было определить, пока оно не закончится полностью, поэтому выражение «конец эры» останется приемлемым еще порядка миллиарда лет, после чего можно будет изменить название соответствующим образом.
О, конец начала! Созидательное разрушение, так ведь? Установить полицейское государство, еще более жестко экономить, закручивать гайки и жить дальше. Вычистить все – и получить отличную возможность для инвестиций!
Это правда, что недавно затопленные побережья, поначалу брошенные, были быстро заняты вновь отчаявшимися падальщиками, приживальщиками, бродягами и прочими «водяными крысами», как их теперь называли. Таких людей было много, и многие из них были теми, кого вы назвали бы радикализованными своим опытом. И хотя базовые услуги вроде электричества, воды, канализации и охраны порядка исчезли сразу, там оставалась еще инфраструктура – на новом мелководье или в зонах между приливом и отливом. И как неотъемлемая часть естественной человеческой реакции на трагедии и катастрофы тут же начались суды. Многих беспокоил статус затопленной территории, которую следовало признать тем, чем она была фактически и даже, пожалуй, технически, то есть юридически, – она была мелководьем океана, а значит, не могла регулироваться теми же законами, что и ранее, когда она являлась несомненной сушей. Но поскольку там все было разрушено, населению Денвера, к примеру, было все равно, какой статус обретет затопленная территория. Как и населению Пекина, которое могло оглянуться на Гонконг, Лондон, Вашингтон, Сан-Паулу, Токио и прочие города по всему миру и сказать: «О боже! Вот это вам досталось, ну что же, удачи! Мы постараемся помочь всем, чем можем, особенно здесь, у себя в Пекине, но и во всех прочих городах тоже, и по сниженной процентной ставке, если подпишете здесь».
Возможно, некоторые чувствовали, что кое-какими социальными экспериментами на затопленной кромке можно было бы выпустить пар из некоторых разгневанных людей, – социальный пар, благодаря которому, может, даже получилось бы внедрить что-нибудь полезное. Так, выражаясь бессмертными словами Бертольда Брехта, они «отрешили народ и избрали другой», то есть переехали в Денвер и предоставили разбираться со всем «водяным крысам». Эксперимент жизни в сырости. Ждать и смотреть, как справляются эти безумцы, и если все хорошо, то выкупать их. Все как всегда, верно? Вы, воодушевленные авангардисты и смельчаки, и без того это знаете, в каком бы году ни читали это – в 2144, 2312, 3333 или 6666-м.
Так что вот. Трудно поверить, но все это было. Выражаясь чьей-то бессмертной фразой, история – это просто проклятие за проклятием. Только если это сказал Генри Форд, вычеркните. Хотя он сказал, что история – это чушь. А это совсем не одно и то же. Да и вообще, вычеркните и то, и то – все дурацкие и циничные выражения по этому поводу. История – это человечество, пытающееся взять себя в руки. Что, конечно, нелегко. Но, может быть, станет легче, если уделять чуть больше внимания определенным деталям, например собственной планете.
Но хватит уже мне вам рассказывать! Вернемся к нашим отважным героям и героиням!
Поэт Чарлз Резникофф проходил по манхэттененским улицам около двадцати миль в день.
Некий Томас Дж. Кин, 65 лет, прошел по каждой улице, авеню, аллее, площади и дворовой территории острова Манхэттен. Это заняло у него четыре года, за которые он преодолел 502 мили, охватив 3022 квартала. Сначала он прошел по улицам, потом по авеню, потом по Бродвею.
«Почему вы еще не на улице, не боретесь за защиту окружающей среды?»
«Потому что мы боремся за недвижимость», – ответила я.
– Ты читал «В ожидании Годо»?
– Нет.
– А «Розенкранц и Гильденштерн мертвы»?
– Нет.
– А «Поцелуй женщины-паука»?
– Нет.
– А…
– Джефф, хватит. Я ничего не читал.
– Ну, некоторые кодеры читают.
– Да, читают. Я читал «Поваренную книгу R-программиста». И «Все, что вы хотели знать об R». И «R для чайников».
– А мне не нравится R[57].
– Поэтому мне и пришлось столько о нем прочитать.
– Только зачем? Мы не так много им пользуемся.
– Я использую его, чтобы понять, что мы делаем.
– Мы и так знаем, что делаем.
– Это ты знаешь. Или знал. За себя я не так уверен. И вот к чему это нас привело. Так много ли ты на самом деле об этом знал?
– Не знаю.
– Вот видишь.
– Слушай, R никогда бы не объяснил мне, почему мы оказались здесь. Вот что я знаю.
– Да не знаешь ты.
Джефф осуждающе покачал головой:
– Поверить не могу, что ты не читал «В ожидании Годо».
– Годо был кодером, я полагаю?
– Да, пожалуй, что так. Это не раскрывается. Но чаще всего предполагается, что Годо – это бог. Типа кто-то говорит: «Это бог», то есть «God», а кто-то другой: «О!», а если сложить их вместе, будет «Годо». А потом просто добавляешь французского акцента, и все.
– Что-то я не жалею, что не читал эту книгу.
– Ну да, то есть я хочу сказать, сейчас, когда мы здесь, книга не кажется такой уж необходимой. Она кажется лишней. Но ее хотя бы быстро можно прочитать. А здесь мы долго. Сколько мы уже здесь?
– Двадцать девять, кажется, дней.
– Да, это долго.
– А кажется – еще дольше.
– Что правда, то правда. Но это же всего месяц. Бывают еще более долгие сроки.
– Разумеется.
– Но нас ведь должны искать, да?
– Надеюсь.
Джефф вздыхает.
– Я вставил несколько аварийных команд в ту часть, что отправил, кое-какие отложенные крипты, и некоторые из них скоро сработают.
– Но люди и так узнают, что мы пропали. Какой будет тогда толк от твоих призывов о помощи? Они просто подтвердят то, что все уже будут знать.
– Так они будут знать, что мы пропали не без причины.
– И что это за причина?
– Ну, если я не ошибся, это будет информация, которую мы разослали людям, на которых указали.
– Которую ты разослал людям, на которых указал?
– Ну да. Они получат информацию, станут изучать проблему, и, может быть, это приведет их сюда, к нам.
– Сюда, на дно реки.
– Ну, кто бы нас сюда ни посадил, у него наверняка сохранились об этом какие-то записи.
Матт с сомнением качает головой.
– Вряд ли это то, что люди склонны записывать или о чем говорят.
– А что, они просто подмигивают друг другу? Или общаются на языке жестов?
– Вроде того. Понимают друг друга так. Без записей.
– Ну, тогда нам стоит надеяться, что это не так. Плюс у меня вживлен чип, и оттуда исходит сигнал по навигатору.
– И далеко он доходит?
– Не знаю.
– А сам чип большой?
– С полдюйма, может. Его можно нащупать сзади на шее.
– Тогда, может, футов на сто? Если бы ты не был на дне реки?
– А вода ослабляет радиоволны?
– Не знаю.
– Ну, я сделал все, что мог.
– Ты позвонил в Комиссию и не сказал мне – вот что ты сделал. В Комиссию и в какие-то скрытые пулы, если я правильно тебя понял.
– Это была просто проверка. Я же ничего не украл и не сделал такого. Это было все равно что отправить донос.
– Рад слышать. Потому что сейчас мы с тобой сами сидим в скрытом пуле.
– Я хотел проверить, получится ли у нас сделать врезку. И получилось, так что все хорошо. Я даже не уверен, из-за этого ли мы теперь здесь. Мы же писали для них систему безопасности, и я оставил там скрытый канал, которым только мы и могли воспользоваться, и никто другой никак не мог его обнаружить.
– Да, но похоже, ты все равно считаешь, что мы здесь из-за этого.
– Просто я не могу придумать ничего другого, что объяснило бы наше положение. В смысле, я уже давно не доставал сам знаешь кого. И никто не услышал того свистка. Я хотел, чтобы это прозвучало как туманный горн, а получилось как собачий свисток.
– А как насчет тех шестнадцати штрихов к мировой системе, о которых ты говорил? Что, если системе это не понравилось?
– А откуда она могла узнать?
– Ты же вроде говорил, что у системы есть самосознание.
Джефф какое-то время пристально смотрит на Матта.
– Это была метафора. Гипербола. Символизм.
– А я-то думал – программирование. Все программы объединены в какую-то руководящую всеми программу. Вот как ты сказал.
– Как Гея, Матт. Как Гея – это все живое на Земле под воздействием всего прочего, камней, воздуха и остального. Как облако, может быть. Но и то и другое – метафоры. И там, и там на самом деле никого нет дома.
– Ну, если ты говоришь… Но смотри, ты врезаешься, пусть по своему тайному каналу, но уже в следующий момент мы сидим запертые в контейнере, будто в каком-то лимбе. Может, облако убило нас и мы сейчас мертвы.
– Нет. Это было «В поисках Годо». Мы просто в контейнере. Где-то окруженные водой, которая шумит снаружи, и все такое. С плохим питанием.
– В лимбе тоже может быть плохое питание.
– Матт, я тебя умоляю. Ты что, после четырнадцати лет совершенно не буквалистского мышления сейчас решил добить меня метафизикой? Я не уверен, что это вынесу.
Матт пожимает плечами:
– Ну, это так таинственно, только и всего. Очень таинственно.
Джеффу остается на это лишь кивнуть.
– Расскажи мне еще раз, к чему должна была привести твоя врезка.
Джефф выставляет перед собой руку для большей убедительности.
– Я собирался сделать метаврезку, чтобы с каждой сделки, проведенной на ЧТБ, по пункту отчислялось в оборотный фонд Комиссии.