Люциус Мадиган был ирландцем, приехавшим в Канаду, чтобы совершенствоваться, но любил говорить, что в новой стране оказался в худшем положении, чем был в Старом Свете. Месяцев за шесть до настоящих событий он нанялся домашним учителем в семью Уайтоков. Дважды за эти месяцы он не являлся на службу по причине запоев, но по возвращении вел себя так кротко и выглядел таким нездоровым, что был прощен. Он был выпускником Дублинского университета и поездил по Европе. И Филипп, и Аделина с большим уважением относились к его образованию. Так или иначе, его время в «Джалне» подходило к концу, так как детей в скором времени отправляли в школу-пансион в Англии.
Мадиган по природе был несговорчив. Ему было почти физически больно согласиться с любым человеком по любому вопросу. Однако с детьми он был мягок. Их увлекали противоречивые мнения учителя. Он умолял их простить ему недостатки, потому что они, все трое, были единственными в мире людьми, мнение которых он ценил. Однажды Николасу, повторившему услышанные от учителя крамольные речи как свои собственные, досталась сильная затрещина от отца.
Мадиган был очарован Люси Синклер. У нее была неординарная внешность, новая для него; его завораживали медлительные элегантные движения ее рук. Этому мужчине была необходима женщина, чтобы возвести на пьедестал и поклоняться, но если она приносила разочарование, то из объекта поклонения превращалась в объект презрения. Несколько ранее такой женщиной была Амелия Базби – она предпочитала свое второе имя первому, Эбигейл: он поклонялся ей, пока она его чем-то не оскорбила. Теперь ее пышная фигура и громко высказанные мнения отталкивали его. Она ценила его невысоко из-за привычки к выпивке, но он был намного умнее ее братьев, и ей было не только стыдно, но и жаль, что она его потеряла.
В Люси Синклер он нашел идеальный объект для поклонения. Если Кертис Синклер что-то и заметил, то виду не подал. Внешне он был спокоен и очарователен, как и положено джентльмену с Юга.
– Ах какие манеры у этого человека! – восклицала Аделина, обращаясь к Филиппу.
– А что не так с моими манерами? – требовал ответа ее муж.
– У него манеры офицера кавалерии, – уклончиво парировала она.
В начале Гражданской войны в США Люциус Мадиган был в согласии с Севером, то есть настолько в согласии, насколько позволяла его натура. Узнав, что в составе Северной армии были ирландцы, он с жаром заметил:
– О, эти парни будут сражаться за свободу!
Но когда он почувствовал ненависть Илайхью Базби к Югу, его мнение изменилось – он терпеть не мог Илайхью Базби. Все связанное с Люси Синклер должно было вызывать восхищение или по крайней мере нуждалось в его защите. Базби, можно сказать, восхищенно поклонялся Линкольну. Люциус Мадиган его высмеивал.
– Он относится к тем, – говорил Мадиган, – кто сидит с дружками в кладовке продуктового магазина, остругивает палку и отпускает соленые шутки.
Он прямо так и сказал младшим Уайтокам, когда в тот же день гулял с ними в роще. Последние слова заставили Августу отвернуться, ее щеки залил румянец.
– Моя дорогая, – виновато сказал учитель, – простите, с языка сорвалось. Мне не следовало при вас это говорить.
Николас подмигнул сестре, что только увеличило ее смущение.
– Не могли бы вы повторить, мистер Мадиган? – попросил маленький Эрнест. – Я не расслышал.
Учитель пропустил эту просьбу мимо ушей и начал в возвышенной форме говорить о красоте деревьев. Среди ветвей сновали желтые зяблики, изящные лазурные птички и черно-золотые иволги. Среди леса была заросшая цветами поляна. Августа и Эрнест бросились их рвать.
Николас обратился к Люциусу Мадигану:
– Будь я взрослым, я бы пошел воевать. Только вот не знаю, на какой стороне. Все наши друзья за Север, а мама с папой и вы – за Юг.
– Я вообще против войн, – заявил Мадиган. – В Ирландии жизнь не была сладкой. И в эту страну я приехал не для того, чтобы оказаться вовлеченным в дела, не имеющие для меня никакого значения.
– Но ведь принципы у вас есть?
– Ни черта, – ответил Мадиган. – Были раньше, да сплыли, когда я увидел в Ирландии голодающих крестьян.
Эрнест подбежал к ним с охапкой цветов.
– Мистер Мадиган, – начал он, – вы бы хотели освободить рабов?
– Они все избалованы, – сказал Мадиган. – Пришлось бы им в Канаде зарабатывать на кусок хлеба, тогда узнали бы, что такое настоящий труд.
– И все же они рабы, – заметил Николас.
– Только не после прокламации Линкольна. Могли бы уйти все как один, но понимают, что живут в изобилии.
Детей интересовали южане со своими темнокожими рабами, только о них и шел разговор. Мальчики искали повод, чтобы порасспросить рабов об их жизни, но те мнений не высказывали. Их темнокожие лица-маски ничего не выражали. Августа же была до того замкнутой, что ей даже и в голову не приходило выведывать, что чувствуют другие.
По пути к дому дети наткнулись на отца и миссис Синклер. Филипп не без гордости показывал гостье фруктовый сад, который посадил по приезде в «Джалну».
– Я заказал саженцы в Англии, и они уже принесли довольно приличный для молодых деревьев урожай. Какой у меня оранжевый пиппин «кокса»![3] Ничего вкуснее я в жизни не ел.
– Пиппин, вот как? – удивилась миссис Синклер. – Хотелось бы попробовать.
– У меня есть и отличные канадские сорта. Мелкие яблоки «сноу»[4] – настоящее лакомство. Красные, с белой мякотью, нежные, как груши, с тонкими красными прожилками. Они созреют только поздней осенью, но скоро появится ранний «белый налив». Из него получается чудесный соус, густой, как масло, отлично идет с уткой. Деревья наши болезнь не берет, а что касается насекомых-вредителей – их уничтожают птицы. – Филипп Уайток без умолку и с видимым удовольствием рассказывал о выращиваемых культурах.
– А сколько человек работает у вас на земле? – поинтересовался Кертис Синклер.
– Шесть. Все отличные работники.
– У меня на хлопковых полях трудится более сотни, и все они нужны, чтобы выполнить работу, для которой потребовалось вполовину меньше белых работников. А еще нужно одеть и прокормить их большие семьи.
– Боже мой! Я бы не мог себе такое позволить.
– Хорошо, если хлопок удается продать, но бизнесу вредят янки своими оцеплениями. Это те, кто сделали деньги и до сих пор делают. Именно они изначально и продали нам рабов. – В словах Синклера слышалась едва сдерживаемая горечь.
– Да, я знаю, – сказал Филипп, хотя на самом деле знал об этом очень мало.
Некоторое время они шли молча.
– Офицер Уайток, – наконец сказал Кертис Синклер, – кажется, ваши симпатии – на стороне Конфедерации.
– Да, именно так.
– Янки разрушили нашу страну. У моего отца большие земельные владения, более семисот темнокожих. Некоторые разбрелись, но подавляющее большинство осталось, чтобы их кормили и одевали. Все возрасты: старики, дети. – Нерешительно помолчав, он поднял ясные глаза и взглянул прямо в свежее лицо хозяина дома. – Офицер Уайток, у меня есть некий план. Я участвую в одном предприятии, которое, надеюсь, положит конец деятельности янки в районе Великих Озер.
Глаза Филиппа расширились от удивления.
– Никогда не слышал ничего подобного, – заметил он.
– Но это правда, и позднее я расскажу вам подробности. А сейчас хочу узнать, согласитесь ли вы, чтобы участвующие в нашем предприятии люди приходили сюда, чтобы обсудить со мной дела. Это бы меньше бросалось в глаза, чем встреча в отеле. Если вы хоть сколько-нибудь возражаете против того, чтобы я таким образом воспользовался вашим гостеприимством, скажите лишь слово, и мы вместе с женой покинем ваш дом.
– Я с радостью предоставлю здесь место для ваших встреч с друзьями. – Филипп говорил с осторожностью, до конца не осознавая возможных последствий подобного проекта.
– Они не то чтобы друзья, – заметил Кертис Синклер. – Просто не желают видеть, как страна погибает в руках янки.
Филиппу было невдомек, о чем идет речь, но, будучи по натуре оптимистом, он предпочел бы обезопасить своих друзей. Сейчас обоих прогуливающихся мужчин обогнали дети в сопровождении учителя. Эрнест вгрызался белыми зубами в твердое зеленое яблоко. Филипп тут же отобрал его у мальчика и смачно шлепнул ребенка по заду.
– Тебе хорошо известно, – сказал он, – что от незрелых фруктов болит живот. Ты же не хочешь, чтобы твои стоны ночью мешали гостям спать?
– Я забыл. – Эрнест опустил голову.
Ему хотелось загладить свою вину. Он вклинился между мужчинами, взял за руку отца и, секунду помедлив, Синклера.
– Гасси говорила Эрнесту, чтобы не ел, – сказал Николас.
– Наверное, он не слышал, – вступилась девочка.
– Я постоянно делаю то, чего делать не должен, – сказал Мадиган. – И от своих учеников иного не жду.
– Не самые подходящие для их ушей речи, – возразил отец.
– Простите, сэр, но если я водружу себя на пьедестал, разве они будут мне доверять?
Филипп повернулся к дочери:
– Гасси, ты доверяешь мистеру Мадигану?
– А как же иначе, – спросила она, – ведь он целый день у меня перед носом?
– Как невежливо, – сказал Филипп, – немедленно извинись.
– Я отказываюсь, – горячо возразил Мадиган, – чтобы передо мной извинялись. Я не замечаю невежливости. Более того, я ее одобряю.
– Если бы я назвал вас лжецом, – спросил Николас, – что бы вы ответили?
– Я бы сказал: умница, сообразил, что к чему.
Тут все переключили внимание на выбежавшего им навстречу Неро.
Это был огромный пес с черной волнистой шерстью и кротким выражением морды. Наследник Нерона уже сам старел и тяжелел, но пока был активным и теперь радостно прыгал вокруг детей. Они резвились вместе с ним. Мадиган и ребята с собакой отстали.
– Мои несмышленыши, – сказал офицер Уайток, – совсем от рук отбились. Слава богу, скоро отправим их в школу.
– Отправьте их лучше во Францию, – предложил Кертис Синклер. – Я учился именно там.
– Так вы говорите по-французски?
– Да.
– У меня франкоговорящий канадец работает. Он бы с удовольствием с вами поговорил на родном языке. Кстати, он отличный резчик по дереву.
Теперь к ним снова присоединились дети и Неро, и все вошли в залитый закатными лучами дом. Филипп направился в большую спальню с примыкающим холлом, которую занимал вместе с Аделиной. Она расчесывала свои длинные волосы. У него всегда вызывали восхищение эти волосы, которые были рыжее гладких спелых каштанов. Только ей он об этом не сказал – скромностью она и так не отличалась, – а только спросил:
– Что ты наденешь к обеду?
– Вот это платье из зеленой парчи.
– Надо же, одеваться к обеду, – сказал он, положив ладони на изножье расписанной кожаной кровати с изображением чудесной композиции цветов и фруктов, среди которых виднелись хитрые рожицы обезьян. Кровать они привезли из Индии, как и сидевшего на спинке в изголовье пестрого попугая. – Одеваться к обеду, – повторил он, понимая, что она не услышала его слов из-за закрывших уши волос, – это страшное неудобство. Зачем сельскому джентльмену одеваться к обеду?
Услышав его, она спросила:
– А хорошо, если бы ты вышел к обеду, окутанный ароматами конюшни? Нет, делая все возможное, мы поступаем правильно. Синклеры это ценят. То чудесное платье, что было на ней вчера, она купила в Париже еще до войны. Что касается остальной одежды, она говорит, что та вся превратилась в лохмотья, а обувь – дырявая.
– Может, отдашь ей пару своей обуви?
– Моей? Ты разве не заметил, какие у нее маленькие ножки?
Он сказал, что не заметил.
Она просияла. Обвила руками шею мужа, поцеловала его.
– Любимый мой, – воскликнула она.
Он не знал, чем так угодил ей, и даже не пытался понять. Она продолжала:
– Для Люси большое горе, что у нее нет детей. Сегодня она из-за этого расплакалась, хотя, как она говорит, они разорены – их землю захватили янки, и детям оставить будет нечего.
– И хорошо, что нет, – заметил Филипп.
– Хорошо ввиду его уродства, ты считаешь. А ты заметил, какие у него красивые руки?
– Не хватало еще твоих, Аделина, нежностей в его адрес. Я этого не потерплю.
Филипп снял верхнюю одежду и в одном белье расположился перед мраморным умывальником. Мрамор был черный с блестящим отливом, а большой кувшин, раковина, мыльница и полоскательница были кремового цвета с ярко-красными розами. Филипп налил в раковину воды, хорошенько намылил руки мылом жены «Кашемировый букет», вымыл лицо и шею. Раскрасневшись, красавец Филипп вскоре был одет и готов к выходу в столовую.
Их гости, Синклеры, спускались по лестнице, Люси поддерживала бархатный шлейф. Они проследовали в столовую, куда через открытые окна врывался теплый бриз. На столе не было привычной для южан пищи, но шотландская похлебка, жареная утка с яблочным соусом, молодой картофель, свежий горошек и спаржа были превосходны. Открытый малиновый пирог со сливками из молока джерсейских коров все признали очень вкусным. Кофе показался Синклерам ужасным, но они пили его и улыбались.
На обеде также присутствовала чета Лэси. Он был британским контр-адмиралом в отставке, но все называли его «адмирал». Они жили на скудные средства и дом имели маленький, и вела эта пара себя, как, по их мнению, подобало их чину. Оба были вежливы, хотя и немного холодны. Оба были небольшого роста, полноватые, светловолосые и, как говорится, «миловидные». Внешне они были разительно похожи, хотя и не находились в кровном родстве. Именно внешнее сходство изначально стало причиной их взаимного влечения, и они обрадовались, когда их дети тоже оказались похожи на родителей.
Прежде чем пригласить их, Филипп Уайток специально заранее удостоверился, кому симпатизируют Лэси. После первого бокала вина адмирал Лэси полушепотом, но горячо обратился к Люси Синклер:
– Мадам, я всю жизнь янки не выношу.
– Ах, адмирал, – откликнулась она своим мягким южным выговором, – я бы обняла вас за эти слова!
Это услышала миссис Лэси. Потрясение отразилось на ее лице, которое еще больше порозовело, а рот принял форму буквы О. Адмирал счастливо заулыбался, не придавая значения чувствам жены, и повторил:
– Всю жизнь их не выношу.
– Они наживаются на этой войне, в то время как мы все теряем, – сказала Люси Синклер.
Кертис Синклер считал, что тему разговора нужно сменить на что-то полегче, так как боялся, что жена вот-вот расплачется. Поэтому он принялся расхваливать жареную утку.
– Должен вам сказать, – начал он, – что незадолго до отъезда из Ричмонда миссис Синклер за индейку платила семьдесят пять долларов.
Послышались возгласы изумления, а Аделина воскликнула:
– Как бы я хотела попасть в Ричмонд! Меня очаровало само название. Такое романтическое, такое культурное, не то что здесь у нас – дебри, да и только.
– Но у вас все есть, – возразила Люси Синклер. – Красивая мебель, изысканное белье, великолепное серебро! Не могу передать, как мы всему этому удивились – ведь мы представляли себе, что здесь стоят бревенчатые домики, а вокруг шныряют индейцы и волки.
Уайтоки не знали, радоваться им или нет. Филипп сказал:
– Такие условия вы найдете лишь намного севернее или западнее.
– Если хотите увидеть дикую природу, миссис Синклер, поезжайте в Ирландию, – предложил Люциус Мадиган с дальнего конца стола, где сидел вместе с учениками.
– У нас в армии Каролины служит много солдат ирландского происхождения, – сказала она, – и лучше них не сражается никто.
– Мой дед, маркиз Килликегган, – вставила Аделина, – тоже отлично сражался. За свою жизнь он сражался на дуэли семь раз.
– Маркиз? – широко раскрыв глаза, выдохнула Люси Синклер. – Так ваш дед был маркизом?
– Да, именно, – ответила Аделина, – и пьяницей горьким, даже для ирландского маркиза.
– Удивительно, как мама до сих пор не рассказала вам о дедушке-маркизе. Обычно она рассказывает про него сразу, – подал голос Николас.
Аделина вполне могла бы рассердиться. Вместо этого она с довольным видом рассмеялась вместе со всеми.
Маленький Эрнест, решивший, что уже слишком долго пребывает в забвении, объявил тонким голоском:
– Пока не приехали гости, мы обедали в полдень, а ужинали вечером. А почему сейчас не так?
– Да потому, что так, как сейчас, намного изысканнее, глупыш, – пояснил Николас.
Аделина сердито взглянула на сыновей.
– Будете дерзить – пойдете вон из-за стола, – пригрозила она.
Филипп спокойно добавил:
– В «Джалне» мы ведем сельскую жизнь. Вообще, в этой непростой части мира по-другому нельзя.
Мадигана, похоже, рассмешила какая-то шутка. Он беззвучно смеялся, но никто не обращал на него внимания. Адмирал Лэси рассказывал о первых годах после переселения в Канаду. Ему никогда не надоедали ни эти воспоминания, ни звук собственного голоса. Хотя в Гражданской войне в США он твердо стоял на стороне Юга, все же считал, что они плохо вели кампанию, и Кертис Синклер был с ним согласен.
После десерта три женщины и Августа перешли в гостиную. Учителя с двумя мальчиками поглотил темный газон с отблесками лунного света. Оставшиеся за столом мужчины наполнили бокалы портвейном.
– Я восхищаюсь вашей выдержкой, мистер Синклер, – заметил Филипп Уайток, – сомневаюсь, что смог бы сам держаться как вы.
– И для меня такое было бы невозможно, – согласился адмирал Лэси. – Я бы порывался что-то сделать.
– Вы имеете в виду, – уточнил Синклер, – что не бросили бы свою страну на произвол судьбы, сбежав за границу.
Адмирал немного смутился.
– Вам лучше, чем мне, известны пределы ваших возможностей, – скользнув взглядом по горбу Кертиса Синклера, сказал он.
Красивая рука южанина сжимала хрустальную ножку бокала.
– Нам, южанам, – сказал Синклер, – есть за что поквитаться. Нам недостаточно, как некоторым, сжечь свой дом и покинуть пожарища плантаций. Среди нас есть те, кто способен на большее, чем просто разрушить свою собственность. – Он замолчал и испытующе вгляделся в лица собеседников.
– Не сомневайтесь, наши симпатии на вашей стороне, за что бы вы ни взялись, – заверил Филипп Уайток.
– За исключением вступления в ряды армии Конфедерации, – с жаром добавил адмирал и осушил свой бокал. – Я сделаю все, что в моих силах. Но я стеснен в средствах. Денег дать не могу.
– Мы не без средств, – заносчиво ответил южанин. – Прошлой весной в бою убили офицера армии Федерации, полковника Далгрена. При нем нашли приказ штаба отдать на разграбление и сжечь Ричмонд. Этого мы им не простили и никогда не простим.
– Как подло, – провозгласил адмирал Лэси. – Не лучше «железнобоких» Кромвеля.
– Даже хуже, – согласился Филипп. – Так каков ваш план действий?
Однако Кертис Синклер ретировался. Нервно барабаня пальцами по столу, он тихо произнес:
– Для того чтобы рассказать о наших планах, мне потребуется некоторое время, а миссис Уайток уже, конечно, ожидает нас в гостиной. – Было понятно, что он не собирался продолжать разговор. Вскоре трое мужчин присоединились к дамам.
Филипп Уайток заметил, что в комнате царила нерадостная атмосфера. Люси Синклер сидела на голубом атласном канапе, красивыми складками струилось парижское платье, из-под которого виднелся кончик крошечной туфли. Она радостно восклицала, любуясь красотой слоников, сделанных из слоновой кости, которых Аделина сняла с полки, чтобы показать. Миссис Лэси сидела в стороне и с неодобрением смотрела на остальных. Не взглянув на нее, муж подошел прямо к Люси Синклер. Кертис направился к стоявшей возле шкафчика Аделине. Филипп уселся рядом с миссис Лэси.
– Неужели, – возбужденным шепотом спросила она, – все южанки ведут себя так кокетливо?
– Тсс, – прошептал он в ответ, – она может услышать.
– О чем вы тут шепчетесь? – воскликнула миссис Синклер. – Надеюсь, не о нас с дорогим адмиралом.
– Я вот думаю, – сказала миссис Лэси, – что после всего вами пережитого ожидала бы от вас больше сдержанности.
– Ах, – возразила миссис Синклер, – если бы вы знали меня раньше, то увидели бы огромную разницу. Однако у меня веселый нрав, и когда попадаю в хорошую компанию…
Разговор удачно перебили вошедшие через французские двери с террасы в комнату учитель и дети. Легкий летний бриз раскачивал занавески, и в комнате вместе с ароматом хвои ощущалась темнота ночи, едва нарушаемая горсткой далеких звезд и взошедшей над ущельем молодой луной. Козодой в исступлении жалобно и настойчиво тянул три свои ноты.
– Эрнест, – воскликнула Аделина, – тебе пора спать.
– Я пришел, чтобы пожелать всем спокойной ночи, – вежливо и сдержанно произнес мальчик и подошел к матери.
Она раскрыла ему объятия.
– Иди же, поцелуй меня поскорее и на этом закончим. – Она намеренно говорила с ирландским акцентом и картинно вела себя с ребенком, будто защищая его от всевозможных опасностей, подстерегающих его в жизни.
– Прекрасные дети! – заметила Люси Синклер, обращаясь к адмиралу. – Как я завидую родителям! Для нас с мужем это большое горе – не иметь детей. Как бы я любила дочь!
– У меня две дочки, – гордо сказал адмирал, – и один сын. Он служит в Королевском флоте.
Аделина звонко поцеловала Эрнеста.
– А теперь, – сказала она, – попрощайся со всеми остальными.
Нисколько не сопротивляясь, Эрнест обнял и поцеловал всех по очереди. Ему очень хотелось подольше оставаться в гостиной, при свете люстры. Обняв Люси, он сказал:
– Я могу прочитать «Бинген на Рейне»[5].
Люси обдало сладким дыханием ребенка. Она прижала его к себе и сказала:
– Прочитай для меня, ладно? Я обожаю декламацию.
Миссис Лэси, увидев объятие, подумала: «Уже до маленьких мальчиков добралась».
– Можно, мама? – спросил Эрнест.
– Можно, – величественно ответила Аделина, – только слова не забудь, а то опозоришься.
– Не забуду, – уверенно пообещал он. Встав так, чтобы быть лицом к зрителям, он начал тонким голоском:
В Алжире умирал легионер, солдат,
Без женских слез, забот, что были нарасхват.
Жизнь в теле полумертвом теплилась едва,
Склонился друг над ним, чтоб разобрать слова[6].
И так далее, до конца, без единой ошибки.
Все зааплодировали, Эрнест покраснел и бросился к матери.
– Кто же в этих краях научил его декламировать так эмоционально и внятно? – поинтересовалась Люси Синклер.
– Жена нашего настоятеля, – пояснила Аделина, – женщина чрезвычайно одаренная. Она обучает детей декламации и игре на фортепиано.
– Фортепиано! – воскликнула Люси. – Кто же из них играет?
Оказалось, что Николас. Опущенные глаза и поджатые губы выдавали его смущение.
– Давай же, – велела Аделина, – сыграй нам ту красивую пьесу Шуберта.
– Нет, мама, – он замотал головой, – я не могу.
– Как же, ведь ты на днях играл ее мне и девочкам, – сказала миссис Лэси.
– Это другое дело.
– Сейчас же подойди к инструменту, – приказал отец.
Николас поднялся и с унылым видом уселся за фортепиано. Он сыграл пьесу почти без ошибок.
– Сколько огня, какой финал! – вскричала Люси Синклер.
– Моя жена разбирается, – сказал Кертис, – ведь она училась музыке в Европе.
– Пусть и она нам сыграет, – предложила Аделина.
– Если бы я выбирал, что мне больше по душе, так это музыкальный вечер, – объявил адмирал, который вообще не различал мелодии.
– Лично мне нравится декламация, – не согласилась миссис Лэси.
– Ах, вы еще не слышали, как читает наша дочь, – сказала Аделина.
Николас, который удостоился аплодисментов за свою игру, вернулся к учителю и молча сел на диван у двери.
– Гасси, – сказал офицер Уайток, – встань и прочитай нам «Атаку легкой бригады»[7].
Без тени улыбки и полная девичьего достоинства Августа встала и нашла подходящее место, вдали от зрителей, чтобы читать громко и с выражением. Несмотря на юный возраст, у нее была яркая внешность, бледное, но пылкое лицо и черные волосы аккуратными кольцами до талии. Произнося слова: «Долина в две мили – редут недалече… Услышав: “По коням, вперед!”» – она слегка взмахнула правой рукой и устремила взгляд вдаль – «Под жерла орудий подставлены груди – Но мчатся и мчатся шестьсот»[8].
Люси Синклер не выдержала и расплакалась. От ее эмоций глаза адмирала наполнились слезами. Аделина обняла Люси за плечи и погладила по спине. Люси рыдала:
– Какое благородство, какой героизм. Ты, Гасси, прочитала великолепно.
– Мне всегда хочется плакать, когда слышу эти стихи, – призналась Аделина, – но слезы мне даются трудно.
Люциус Мадиган, будто бы говоря сам с собой, произнес:
– Не понимаю, зачем славить трагическую ошибку. Лучше уж о ней забыть.
– А что бы вы сделали, если бы у вас был приказ? – спросил учителя Николас.
– Убежал бы подальше, и как можно быстрее, – без заминки ответил тот.
Так как он был ирландцем, ответ посчитали смешным. Все, кроме Люси, рассмеялись. Она утирала слезы. Миссис Лэси взглянула на нее без всякой симпатии. Какое имеет она, американка, право растрогаться стихами «Атака легкой бригады»!
– Вот бы мистер Мадиган, – сказал маленький Эрнест, – спел нам какую-нибудь ирландскую песню.
– Ах да, пожалуйста. – Аделина просила с сильным чувством. – Хотя у меня от них сердце разрывается. – Она всегда говорила так, будто ее разбитое сердце было в Ирландии, хотя на самом деле радовалась, что уехала из страны. Конечно, она любила семью, но не ладила с отцом. – Миссис Синклер, думаю, вам саккомпанирует. Она так хорошо играет. Пальцы бегают по клавишам, будто ручеек по камешкам.
Вскоре все зачарованно слушали превосходный ирландский тенор Мадигана, исполнявшего «Последнюю розу лета»[9].