Наверное для новосибирцев здесь все обыденно и привычно. А вот у меня от избытка впечатлений захватило дух.
И когда вышел из станции метро «Заельцовская» возле Приборостроительного завода, впервые увидел новосибирские троллейбусы. Большие. Ярко-салатовые. Придававшие улице особый колорит.
И когда стоял на площади Калинина, вертя головой в разные стороны. Лишь пронзительный звон трамвая вывел меня из оцепенения и заставил отскочить в сторону.
– Раззява! – прокричал мне водитель трамвая через приоткрытое окно. Однако мне это ничуть не испортило настроение.
Часа через три после осмотра достопримечательностей города, и уже изрядно подуставший, я увидел собор Александра Невского, изысканность постройки которого, признаться, удивила.
Я на добрых полчаса застрял, разглядывая памятник императору Николаю II и цесаревичу Алексею, стоящий у входа в собор, и молча любовался им.
– Красиво? – спросил меня мимо проходивший наблюдательный дедушка.
– Очень! – ответил я.
Так чем же интересен Новосибирск лично для меня? Здесь, на Николаевском проспекте (после 1920 года – Красном) жили мой прадед, прабабка и их трое детей. Самый младший, Саша – это мой дед.
Как рассказывала моя бабка Катя, Красный проспект в основной своей части идет от начала площади Свердлова до улицы Гоголя и представляет собой фрагмент старинного Барнаульского тракта, который проходил между Барнаулом и Томском. Дорога тогда была грунтовая, а на месте будущего города находилась развилка. Позже построили железнодорожный мост, и строители использовали этот фрагмент тракта.
Помню, что меня удивило из рассказа бабы Кати: Красный проспект был по своей сути постоянно растущей в направлении севера территорией. Вырубали лес на большие расстояния, в результате чего образовывалось свободное пространство, которое быстро застраивалось. А вырубки продолжались дальше.
В начале Красного проспекта находилась Старобазарная площадь. Вокруг площади были нарезаны первые кварталы и улицы. Красный проспект был центральной линией города и доходил до Вагановской улицы. Застройка же шла по правой стороне тогда еще Николаевского проспекта. Там позже построят стоквартирный дом. Бабушка еще упоминала об аллее на Красном проспекте, которая являлась остатками бульвара, заложенного еще в 1912 году. А в 1980 году в связи со строительством метро аллею снесли, но – нужно отдать должное – позже восстановили.
И на вот этом вот Красном проспекте жил мой прадед. И одна семейная легенда как раз связана с семьей прадеда.
Весна 1941 года. Перед домом, когда-то большим, светлым, полным веселья и детского смеха, Саша и Коля увидели работающую на огороде маму, мою прабабку Анастасию.
– Мама! – голос Саши предательски дрогнул.
– Сыночки мои! – в глазах счастье, радость; капают слезы. Саша и Коля целуют маму, плачут, уже не скрывая своих слез, снова смеются, не выпуская ее из своих крепких объятий.
– Как папа? – спросил Николай, внутренне съеживаясь и ожидая худшего.
– Плохо! Умирает он! – и столько боли и тоски увидели в глазах матери, что предательски задрожали коленки у Саши, а сердце у Николая забилось сильнее…
Сильный, веселый, голубоглазый отец превратился в худого бледного старика с запавшими щеками.
– Ребята мои, скоро меня не станет. Я хочу рассказать вам правду о себе, которую я скрывал много лет.
Отец закашлялся.
– Я… – тихо продолжал рассказывать отец, – впервые приехал в Новониколаевск в мае 1909 года. Молодой поручик. Да, я тогда служил в императорской армии.
Наступила тягостная пауза, но вскоре отец продолжил.
– Возбужденный от переполнявших меня впечатлений, я с интересом осматривал город, на мгновение забыв о печальной цели своего приезда. Умер мой близкий друг – сослуживец Дмитрий Балабин. И я ехал с этим известием к его вдове, которая несколько месяцев назад родила девочку. Я внутренне содрогался, понимая весь ужас предстоящего разговора.
И весь оставшийся путь я уже не обращал внимания на православный храм с золотыми куполами. Даже дом из красного кирпича на пересечении двух улиц, у которого половина находилась на одной улице, а вторая на – другой, не привлек моего внимания. Я в голове репетировал детали предстоящего разговора.
Но когда приехал, понял что все пошло не так. По большим карим глазам молодой женщины я понял – она уже все знает. Тогда это был самый тяжелый разговор в моей жизни…
Отец снова умолк. Каждое слово давалось ему с большим трудом.
– И что было дальше? – спросил Николай.
– А дальше был пожар! Горел город. Начали загораться одно за другим деревянные здания. Ветер разносил головни. Пожар полыхал, охватывая все больше улиц. Огонь распространился из центральной части города к Оби. Над улицами повисли черные тучи дыма. Началось самое страшное – паника. Дым от пожара был виден на десятки верст. Я участвовал в тушении того пожара. Лизу, вдову моего друга, свалила нервная горячка, и за семь дней она умерла, оставив меня с трехмесячной девочкой-сиротой. О приюте не могло быть и речи. Так у меня появилась старшая дочь Лиза, а у вас – сестра.
В комнате послышался вздох изумления.
– В декабре 1917 года, – продолжал отец, – я уже был штабс-капитаном. Командиром роты на Румынском фронте. Там я примкнул к отряду Михаила Гордеевича Дроздовского. Этот отряд формировался в местечке Яссы в Молдавии. Задачей отряда было прорваться к Добровольческой армии генерала Корнилова. В конце мая 1917 года с боями мы дошли до Дона и соединились с генералом Корниловым. 31 октября 1917 года генерал Дроздовский был ранен пулей в ногу. Пустяковая по меркам войны рана вызвала заражение крови. Дроздовский умер 1 января 1919 года в ростовском госпитале. Дальше были бои, грязь, потери, отступления. Пока мы не отошли до Севастополя. Здесь мы в начале осени 1920 года хоронили генералов Дроздовского и Туцевича.
Отец умолк, переводя дыхание, было слышно, как тяжело он дышит. Молчаливые и бледные стояли у кровати отца Александр и Николай.
– Я хочу окончить свой рассказ, – заговорил отец. – Дроздовского и Туцевича отпели в соборе. А потом из похоронной процессии остался один священник. Он шагал впереди, за ним шли сотни людей, но казалось, что никого не было, таким было молчание.