Приняв ванну, Викки примостилась на краешке кровати и достала единственную имевшуюся у нее фотокарточку отца. Во время войны людям было, наверное, не до фотографий. И Викки берегла этот снимок как зеницу ока. При взгляде на него в горле всякий раз вставал ком. Фотография была старой и зернистой, на ней был запечатлен широкоплечий темноглазый мужчина с горящим взглядом. Интересно, чем в тот день занимался ее отец? О чем думал в тот момент, когда было сделано фото? И кто его снимал? Элиза? Эх, знать бы, о чем тогда говорили ее родители и какими они были! Ни мать, ни дедушка Жак никогда не отвечали на вопросы Викки об отце, а ей не терпелось узнать как можно больше. Они явно гордились Виктором, но, возможно, им было слишком больно о нем говорить.
В дверь постучали. Ахмед принес прохладительный напиток. Когда он ушел, Викки бросила взгляд на кровать под темным шелковым покрывалом. Комната была словно пропитана лесными ароматами, а точнее, запахом лакрицы. Все это как нельзя лучше располагало ко сну, но пора было идти на ланч. И Викки, выбрав наугад фиолетовый кафтан, поспешно переоделась.
Она направилась по коридору в центральную часть дома, миновав комнату, похожую на библиотеку или кабинет, с кожаными креслами, книжными шкафами и кофейным столиком, инкрустированным перламутром и слоновой костью. Бабушку она нашла в гостиной. Клеманс стояла лицом к окну, у ее ног послушно лежали две большие черные с коричневым подпалом собаки.
– Изумительный вид, – проронила Викки, нервно покосившись на собак.
Клеманс улыбнулась чуть более искренне, чем раньше, словно за прошедшие несколько часов сбросила с плеч тяжелый груз.
– Значит, тебе нравится мой дом?
– Дом чудесный! Никогда раньше такого не видела.
– Здесь была разрушенная крепость, построенная еще в четырнадцатом веке. Я купила ее несколько десятилетий назад. Тут не было ни канализации, ни электричества. На реконструкцию у меня ушли многие годы. – (У Викки на языке вертелась тысяча вопросов, но она не знала, с чего начать.) – Органические формы отражают особенности моей любимой традиционной марокканской архитектуры, и я по мере возможности старалась использовать геометрические узоры и цветочные мотивы, характерные для исламского искусства… Ну а теперь познакомься с моими мальчиками, Коко и Вольтером.
– Вольтер? Французский просветитель? – рассмеялась Викки.
– А почему нет? – пожала плечами Клеманс. – Это босероны. Они уже немолодые, но очень сильные. Сказочные охранники, и при этом достаточно чувствительные и умные. – Она с улыбкой погладила собак.
Викки бочком подошла поближе к «мальчикам» и остановилась на безопасном расстоянии.
– А чем тут так дивно пахнет? – спросила она.
– Кедром, эвкалиптом и ладаном. Наверное, так должна пахнуть амброзия, да?
– Амброзия?
– Ну да. Благоухание, достойное небесных чертогов. У меня дома везде так пахнет. Тебе нравится?
– Очень.
– В саду растут бугенвиллея, плетистые розы и, конечно, жасмин. Сад – мое самое любимое место. Я выращиваю лимонный тимьян и розмарин, хотя у меня есть и дикий шалфей, и можжевельник, и много чего другого.
Напоенный дивными ароматами воздух действовал как наркотик, вызывая легкое головокружение. И Викки охватило чувство благоговения перед этой утонченной женщиной. Ее роскошный сад, смотревшийся особенно эффектно на фоне дикой красоты сурового горного ландшафта, не мог не вызывать восхищения.
– Сады учат нас понимать бренность жизни. Я покажу их тебе потом, – продолжила Клеманс. – За ланчем ты сможешь попробовать блюда магрибской кухни и марокканские напитки. Надеюсь, тебе понравится. – (Викки вежливо улыбнулась.) – В течение многих веков страны Северной Африки назывались Магрибом, или Страной заходящего солнца.
В сопровождении собак они прошли в столовую, где стоял пряный запах экзотических специй, от которого буквально текли слюнки. И все же Викки ощутила смутное беспокойство, поскольку еще никогда не пробовала блюда африканской кухни.
Когда они сели за стол, Клеманс как бы невзначай спросила:
– Может, ты все-таки объяснишь, что тебя сюда привело?
На секунду Викки задумалась. В тот день, когда она призналась, что подумывает о поездке в Марракеш, чтобы встретиться с Ивом Сен-Лораном, дедушка Жак, убеленный сединой нелюдимый старик, задал ей тот же самый вопрос. «Я хочу стать его ученицей, – ответила Викки. – Если потребуется, я готова ползать по полу его мастерской, подбирая за ним булавки».
Жака явно встревожило заявление внучки, хотя она так и не поняла почему. Однако он погладил девушку по щеке, назвав mon chou[4], что всегда ее умиляло.
Викки сделала глубокий вдох:
– Я приехала познакомиться с Ивом Сен-Лораном. Ну и конечно, с вами.
Клеманс пристально посмотрела на внучку, словно пытаясь что-то для себя уяснить:
– И это все? Значит, тебя не Жак послал?
Викки озадаченно покачала головой, и на этом вопрос был закрыт. И тем не менее ей казалось непостижимым, что могло связывать ее угрюмого деда с такой утонченной женщиной, как Клеманс. Впрочем, дедушка Жак всегда говорил, что чужая душа – потемки. Интересно, как он там? И какие чувства испытывает сейчас к Клеманс? Он наверняка мечтает о встрече с ней, хотя, возможно, все еще сердится из-за того, что много лет назад она не вернулась с ним во Францию. Кто его знает.
На ланч подали тушеную курицу по-мароккански, приготовленную в тажине, круглом, плоском керамическом сотейнике с конусообразной крышкой, с нежнейшим кускусом, который Викки нашла восхитительным.
– Итак, ты училась в художественном колледже в Лондоне, да? – спросила Клеманс.
– Да. Я получила диплом модельера в колледже искусств и дизайна Святого Мартина. Если точнее, диплом по искусству и дизайну. И место в аспирантуре при L’Ecole de la Chambre Syndicale de la Couture Parisienne[5].
Клеманс, казалось, взвешивала в уме заявление внучки.
– Тогда мне трудно понять, почему ты решила вместо Парижа приехать сюда.
– Нет. Не вместо, – ощетинилась Викки. – В Париже меня ждут только в сентябре. Поэтому я решила для начала расправить крылья и попробовать встретиться с Ивом Сен-Лораном. А здесь у меня больше шансов, чем в Париже. – Увидев, что Клеманс нахмурилась, Викки поспешила добавить в свое оправдание: – Он блестящий дизайнер. В Лондоне Марракеш считается центром креатива и свободы.
Клеманс наклонила голову, но, похоже, осталась при своем мнении, и Викки по-прежнему не могла для себя уяснить, что на самом деле думает бабушка.
Тем временем подали десерт.
– Ух ты! Выглядит потрясающе! – воскликнула Викки.
Клеманс передала внучке ее порцию:
– Это печенье с миндальной змеей, посыпанное сахарной пудрой. Иногда они смазывают печенье теплым медом. – В комнате на мгновение стало тихо, поскольку и хозяйка, и гостья были заняты едой; нарушив молчание, Клеманс поинтересовалась: – Ну как, нравится?
– Объедение! – ответила Викки с набитым ртом.
Она всегда была сладкоежкой и легко набирала вес, из-за чего ее постоянно дразнили.
Посмотрев на внучку немигающим взглядом, отчего та беспокойно заерзала на стуле, Клеманс внезапно спросила:
– А Жак что-нибудь говорил насчет меня?
И хотя подобная прямолинейность несколько ошарашивала, Викки спокойно ответила:
– Да так, ничего особенного. Просто сказал, что вы живете здесь. – (Клеманс медленно кивнула.) – Я совсем недавно узнала о вашем существовании, а поскольку у меня было время до сентября, решила приехать сюда.
Как ни странно, Клеманс не стала расспрашивать о Жаке и ни словом не обмолвилась о своем сыне Викторе. Чтобы перевести разговор в нужное русло, Викки сказала:
– Я не знала своего отца. О чем ужасно жалею. – И, не дождавшись ответа, предприняла еще одну попытку: – Виктор и моя мать участвовали во французском Сопротивлении. Вы в курсе?
Но Клеманс, внезапно окаменев, резко сменила тему:
– Детка, послушай меня, в Марокко ты должна быть предельно осторожной. Здесь все совсем не так, как выглядит с первого взгляда. И люди не совсем такие, как кажется.
– Что?
– Я прожила в Марокко всю свою жизнь. Видишь ли, я происхожу из семьи высокопоставленных государственных служащих и землевладельцев, поэтому знаю, о чем говорю. Здесь очень неспокойно из-за политики местных властей. Надеюсь, все изменится к лучшему, но на данный момент малейшее несогласие подавляется. Любой открытый оппозиционер режиму подвергает себя большой опасности.
Викки едва не рассмеялась:
– Но я-то тут при чем?
Клеманс пропустила слова внучки мимо ушей:
– К тому же здесь существует определенная враждебность по отношению к приезжим из Европы, наводнившим страну. Поэтому тебе лучше вернуться во Францию.
Викки удивленно посмотрела на бабушку:
– Нет! Я не могу отсюда уехать.
– Ты меня не слушаешь.
– Я проделала такой путь, чтобы встретиться с Ивом Сен-Лораном. Я хочу на него работать. – Викки не сказала, что, помимо всего прочего, не уедет отсюда, пока не узнает получше свою новую бабушку.
Голос Клеманс стал ледяным.
– Сомневаюсь, что смогу отвечать за твою безопасность.
– Я аполитична.
– Ты не представляешь, с чем можешь столкнуться. И не поймешь, с кем имеешь дело.
– Вы хотите, чтобы я уехала? – Викки была на грани слез.
– Это было бы желательно.
– Но я ведь только что приехала.
Клеманс, похоже, смягчилась:
– Послушай, моя дорогая, думаю, я сумею помочь тебе встретиться с дизайнером. Он вполне демократичный человек. Никакой шумихи, никаких формальностей. Живет в маленьком доме в старой части города. Его вилла называется Дар-эль-Ханч, или Змеиный дом. Я также слышала, он проводит много времени в студии в Пальмераи. Это в получасе езды на север от площади Джемаа-эль-Фна. Там, среди пальмовых деревьев, расположено несколько роскошных, правда в основном заброшенных, французских вилл.
– Вы действительно сумеете мне помочь?
– Возможно. Хотя и не сразу, так как он здесь наездами.
– Как я уже сказала, в Париже меня ждут только в сентябре.
Клеманс тяжело вздохнула:
– Хорошо. Но если мне удастся познакомить тебя с Ивом Сен-Лораном, обещай, что уедешь домой, как только сделаешь то, зачем приехала в Марокко.
В столовую вошел Ахмед и вручил Клеманс небольшой пакет. В ответ на ее вопросительный взгляд Ахмед объяснил, что пакет принес какой-то молодой марокканец. Покосившись на Викки, Клеманс положила пакет на стол – похоже, не желая открывать его в присутствии внучки. Интересно, что скрывала Клеманс? А она определенно что-то скрывала. Викки это нутром чувствовала. Как-никак ее воспитывала мать, хранившая в секрете свое прошлое и наотрез отказывавшаяся довериться дочери, несмотря на все мольбы и уговоры. И вот теперь по иронии судьбы настал черед Викки хранить секреты как от матери, так и от Клеманс. На самом деле ни мать Викки, ни ее отчим понятия не имели о существовании еще одной бабушки, и Викки не собиралась им об этом рассказывать. По крайней мере, до тех пор, пока не узнает все то, что хотела узнать.