Нирвана чувств. Рубиновые сумерки - читать онлайн

Глава 1. Сообщение

Атмосфера главы:

Sia – Midnight Decisions;

Florence + The Machine – The End Of Love;

Claude Debussy – Clair de Lune;

Metallica – Nothing Else matters.

Четыре красных нуля с циферблата электронных часов осуждающе смотрели на меня. Пора было бы войти в роговые врата сновидений1, но, видимо, не сегодня…

– Сэми, мы ведь увидимся летом? Помнишь, ты говорил, что должен забрать какие-то документы у бабушки? – Я лежала на животе и с детской нетерпеливостью болтала ногами в ожидании положительного ответа. – То есть ты сможешь приехать на летних каникулах?

– Она нам почтой в марте еще выслала, – отстраненно произнес Сэм и резко решил закончить телефонный разговор: – у меня завтра контрольная… Поэтому я собирался лечь спать, – его голос звучал неубедительно, точно он не хотел возвращаться к этой теме.

Я не стала его неволить, а успокоила себя, как и всегда, мыслью, что Сэм устал от усердной учебы в последние месяцы и не хочет тратить драгоценное время на обсуждение поездки, которая может не состояться. Уверена, его родители уже распланировали лето за него.

Намеки на сон испарились, когда на экране мобильного высветилось уведомление о сообщении от Сэма, и я на него по привычке нажала, не подозревая о трагичном содержании.

Сэми ♥ [23:32]: Дорогая Вероника, я давно хотел тебе сказать, что наши отношения зашли в тупик! Любовь на расстоянии – это очень сложно, я так не могу. Еще нашел девушку, в которую влюблен без памяти, и родители решили, что лучше нам остаться в Нью-Йорке! Прости, я не сдержал обещания… Надеюсь, мы сможем иногда списываться, чтобы знать, как идут твои дела?

Кто вообще заканчивает сообщения о разрыве таким странным вопросом?

Я несколько раз перечитала текст, хотела найти между строк скрытый смысл. Понять, почему он так поступил со мной. А после дрожащими охладевшими пальцами попыталась что-то напечатать, но каждый раз прибивала мелькающий курсор к левому углу. Эмоции взяли верх. Я отшвырнула телефон в сторону, оставив сообщение без ответа, и выплеснула чувства, уткнувшись лицом в подушку. Так и пролежала в полном оцепенении и непонимании произошедшего с полчаса… Тело колотило, и боль в груди не давала сдвинуться с места. Как дальше жить? Столько совместных планов и мечт, столько всего… Может, это пранк, или Сэм проспорил одногруппнику? Пожалуйста, пусть я проснусь, и все это сообщение окажется сном…

Но на мои призывы ни Гипнос, ни сын его Морфей не отзывались. В мыслях, словно виниловая пластинка, вращалось по кругу воспоминание, крепко вросшее в пестрое полотно памяти.

Просторное помещение актового зала освещали огромные прожекторы, будто мы на стадионе, а не в закрытом пространстве школы. Деревянный пол противно скрипел от прорезиненных подошв кроссовок учащихся, ударяя раскатистым эхом по ушам, и слепил яркими бликами на лакированной поверхности. Все зеленые пластиковые стулья трибун были заняты, как и восседающие на них подростки – своими «важными» делами. Только парочка заинтересованных в первом рядке наблюдала за происходящим в самом центре зала, межуясь с учителями, изображающими искренний восторг успехами их воспитанников.

Перед нашим квартетом выступал мой близкий друг, Мэттью Морено, пороча имя великого Клода Дебюсси. Нет, Мэтт играл великолепно для своих шестнадцати, но не в том месте и не для тех людей. Он точно сражался нотами, извлекаемыми из-под длинных утонченных пальцев, с гулом зала, стараясь заполучить должное внимание и преодолеть вопиющее отсутствие хорошей акустики. Однако его «бой» слушали исключительно знакомые из дружеского уважения и мы, коллеги музыканты, правда, в половину уха, вспоминая свои партии. Я могла только догадываться о досаде друга, наблюдая за его молочным затылком. Но Мэтт определенно злился, продавливая клавиши чуть сильнее, чем это требовалось для чистого исполнения. Молоточки, полуприкрытые крышкой рояля, послушно отзывались ударами по струнам, бесславно растворяясь «лунным светом»2 в какофонии не умолкающих перешептываний, смешков и постоянных перемещений по скрипящему полу.

Морено, поставив жирную точку резкой «ля», захлопнул клавиатурный клап и на ходу мотнул небрежно головой в коротком поклоне. Мистер Вилсэк, директор школы, тот самый человек, что организовал это показательное надругательство над классической музыкой, вскочил с сиденья и повернулся к трибуне лицом, усердно аплодируя. Подростки нехотя подхватили. К сожалению, мой Сэм Оливер, смеющийся где-то на третьем ряду снизу со своим другом Каллумом, даже не повернул блондинистой головы. Он, полностью поглощенный беседой, бездумно хлопал ладонями друг о друга, направляя руки куда-то в сторону директора. Неужели его совсем не впечатлила талантливая игра Мэттью?

Мы с остальными участниками квартета не стали испытывать судьбу: если французы стерпели бы такое унижение, то немцы с австрийцами – однозначно нет. Часто во время репетиций перед настоящими конкурсами меж изображений нотных станов в моей голове проглядывалась сцена: будто вот-вот, распахивая дверь музыкального класса, самолично ворвутся воскресшие из мертвых Бах, Бетховен, Моцарт, Вагнер и прочие великие. Они в ярости сотрут эту школу с лица земли и Чарлстон вместе с ней, вопя хором: «Играйте свой расхлябанный джаз, а к нам не лезьте!», просто потому, что какая-то четверка подростков среднечкогого владения инструментами набралась наглости сыграть их творения. Дабы не будить давно почивших гениев и не обрушать на себя их гнев, мы склонились к каверу на Metallica.

– Следующим выступит виолончельный квартет учащихся десятого класса с композицией «Nothing Else Matters»! – звонко и четко объявила миссис Кларк, чем наконец отвлекла Оливера от хохочущего Каллума.

Я ждала взгляда Сэма, тогда еще не осознавая, что вскоре выбранная песня превратится в гимн, полуночную молитву, своеобразный манифест для моего маленького мира на ближайший год. Находясь под всеобщим очарованием Оливера, любой, даже короткий его взгляд я принимала желанным подарком, как и тот неотрывный в актовом зале.

Однако после прочтения сообщения я осознала, что он был уже тогда холодным, чужим, больше походя на легкое замешательство, чем на восхищение, влюбленность или поддержку, что мозг так старательно дорисовывал в момент игры. Может, у Сэма уже давно что-то щелкнуло, но почему-то открыться он осмелился только сейчас…

Смычок осторожно трогал струны, заставляя мою виолончель Ариэтту тихо, проникновенно петь, пытаясь охватить гудящий зал. Остальные участники квартета атаковали с флангов, но мощи четырех инструментов не хватало. Звук нещадно терялся, искажался и затухал. Замечания учителей путались с жужжанием подростков, еще больше сбивая. Кто придумал устраивать концерт классической музыки в таком неподготовленном месте? Ребекка справа от меня сдалась и, схватив свою виолончель, убежала в слезах. Мы с ребятами кинули вслед немое осуждение и продолжили битву. Однако когда я обернулась к трибунам, меня ранила внезапная пропажа Сэма и Каллума из числа зрителей, намного глубже, чем потеря Ребекки.

Почему год назад меня это не смутило? Не смутило то, что Оливеру было плевать на мои увлечения, а тем более на музыку, как один из способов общения со мной? Почему, Вероника?

Я нашла силы доскрести смычком вторую часть композиции, но без прошлого воодушевления. Он не удосужился даже объясниться и сделал вид, что ничего не произошло, встречая меня у выхода с прежней улыбочкой.

Строчки сами вспыхивали в голове, вынуждая забыть о ночном покое. Они звучали неуместно, абсурдно до ненависти к своей близорукости и истерического хохота, переходящего в слезы.

Помню, Мэттью тогда заключил:

– Мы славно метали бисер перед свиньями, кроме Ребекки!

Кажется, Морено глаголил истину, и мой парень оказался в числе этих свиней… Но почему? В какой момент произошел заветный щелчок?