Снова наступила весна, и небо поднялось высоко над островами, ветра дуют холодные, обманчивые, лишь ненадолго приносящие тепло. Кулики-сороки вернулись, и теперь расхаживают возле берега, похожие на черно-белых куриц, кивают головами, зарываются клювом в песок и ковыряются, ковыряются в нем и знай себе балаболят, кулик-сорока – птица тупая, но она приносит весну. Посредине фьорда ветер внезапно стихает. Ханс Баррёй спускает парус и садится на весла. Тогда Мария тоже хватается за весла, усаживается позади мужа и стучит ему по спине кулаком, пока тот не рявкает, что ему больно и что бабьё – дьявол его раздери – толком и грести не умеет. Барбру и Ингрид смеются. Одетые в синее и желтое платья, они сидят на брошенной на ахтерштевне овчине, по разные стороны от маленького чемоданчика и бездействующего румпеля.
– Гребешь криво.
– Ладно гребу, – огрызается Мария и приподнимает весло. Лодка резко поворачивает. Барбру снова смеется, хотя знает, что дальше будет: они собираются от нее избавиться.
Пришвартовавшись напротив фактории, они выходят на дорогу, Ханс с чемоданом впереди, за ним Барбру с Ингрид, а замыкает процессию Мария. Сегодня она тоже принарядилась, словно чтобы подчеркнуть всю значимость момента, решительность, в прошлый раз все пошло наперекосяк, и сейчас никто из них ни слова не говорит. Снова остановка возле мелочной лавки, снова леденец, после чего путь продолжается до дома священника, где их встречает пасторша Карен Луисе Малмберге, которая всего три года назад носила фамилию Хюсвик. Она выглядит удивительно юной рядом со своим супругом, пастором Юханнесом Малмберге, он-то успел дважды овдоветь до того, как Карен Луисе вошла в его дом и жизнь. Она бездетна, зато он нет, у него пятеро сыновей, и все они учатся где-то в городе, в семинариях. Уехав из дома, они словно бы забыли дорогу назад и больше не возвращаются.
На Карен Луисе светлое платье и белый фартук, а на ногах – и чулки, и туфли, хотя она просто дома. Она знакомится с Барбру – пожимает ей руку и приветствует ее, она порхает по дому в приподнятом настроении, словно с радостью ждала их. Она показывает им гостиные и спальни, мебель, и швейную машинку, и утюг, и ведет их в комнату, где Барбру будет спать – светлую комнату с оклеенными обоями стенами, комодом, маленькой вазочкой для цветов и фарфоровой ночной вазой с синей печатью на дне.
Карен Луисе рассказывает про обязанности Барбру.
Их немного, и вообще такое впечатление, будто пасторше просто нужна компания, возможно, подружка, тем более что они ровесницы. На беленькой кухне Карен Луисе берет поваренную книгу размером с Библию и интересуется, умеет ли Барбру читать.
На этот вопрос никто из них ответа не дает.
Карен Луисе просит прощения и говорит, что это глупый вопрос, открывает главу про варенье и принимается рассказывать, какое варенье Барбру будет варить. В окно она показывает на целую армию больших и маленьких плодовых кустов, которые шестью стройными рядами тянутся до белого штакетника в противоположном конце по-весеннему бурого сада: черная смородина, красная смородина, крыжовник, а на холме малина, которая и у них на Баррёе тоже есть, подхватывает Барбру, и красная смородина, и она, Барбру, знает, сколько сахара надо…
Ханса Баррёя тянет присесть.
Он плюхается на стул, бесцельно стоящий между двумя гостиными, вроде как для красоты, это Хансу внезапно в голову пришло – вряд ли же на этом стуле кто-то хоть раз сидел. Но Ханс сел и не поднимается. Он наклоняется вперед и, закрыв лицо руками, упирается локтями в колени, как будто выискивает на самом дне размышлений какой-то ответ, однако не находит, и тут у него вдруг появляется ощущение, что остальные умолкли и смотрят на него.
Ханс поднимает голову и что-то говорит, спрашивает, где пастор.
– Он на самый север острова поехал, – отвечает жена священника, – по какому-то делу к…
Они говорят про тех, к кому поехал Юханнес Малмберге, оказывается, Ханс их знает. Когда Карен Луиса ведет гостей дальше и Ханс снова остается один на бесполезном стуле, он, наконец, понимает, чего искал, вскакивает и бежит за ними в следующую гостиную, хватает сестру за руку и тащит ее во двор, не обращая внимания, что Барбру сопротивляется и хочет остаться в этом красивом доме. Немного погодя за ними выходят и все остальные – выстраиваются на каменном крыльце и удивленно смотрят на Ханса. Мария, укоризненно глядя на него, что-то кричит.
– Хочу тута остаться! – вопит Барбру.
– Нигде ты не останешься, – заявляет брат. Он тянет ее за собой к воротам, останавливается и отдувается, дожидаясь, когда Мария с Ингрид их нагонят. Мария с чемоданом в руках спрашивает, в чем дело, а взгляд у нее полон прежней укоризны, почти скорби.
– Ни в чем, – отрезает Ханс.
Они молча идут мимо мелочной лавки, но сегодня ничего не покупают, спускаются к фактории и садятся в ялик. Ханс Баррёй видит, что ветер не только переменился, но и усилился, теперь дует юго-западный. Он поднимает парус, торопится быстрее добраться до острова. А потом и дождь начинается, и чем дальше от устья фьорда, тем дождь больше похож на ливень. Барбру с Ингрид прячутся под овчиной. По крайней мере, они там пересмеиваются, и на этот раз у Ханса и в мыслях нет прятаться от чьих бы то ни было глаз, с какой вообще стати, даже от Марии, которая сидит, отвернувшись от дождя, и вода стекает по ее длинным каштановым локонам, и те становятся все темнее, словно водоросли. И обычной спасительной улыбки у нее на лице он не видит.
Ливень не прекращался до ночи, но потом сильный ветер вытолкал его к западу и на север, буря унялась, и воздух пропитался холодом. Небо очистилось, и дождь больше не хлестал в окно, когда Мария открыла глаза и увидела, что кровать пустая. А пошарив рукой, Мария обнаружила, что кровать еще и холодная.
Она встает, бежит к Барбру и Ингрид и просит их одеться и пойти с ней на кухню, где еще не протоплено. Они спрашивают, что случилось. Ответа у Марии нет. Они топят и завтракают вместе с Мартином, тот тоже ничего не говорит, а после завтрака идет в лодочный сарай, ялика там не находит, и Мартин садится чинить сети, не закрывая дверей, чтобы все время иметь обзор на север, где фактория, церковь и деревня, он работает молча, выжидая, старательно, пока наконец не замечает косой парус, пилой рассекающий плотное море, это возвращается, зарываясь носом в волны, ялик, а времени уже вечер.
Ханс Баррёй спускает парус, ялик утыкается в каток и останавливается. Пошатываясь, Ханс перешагивает через две банки, а на форпике наклоняется, поднимает какой-то брыкающийся кулек и выносит на берег маленькую свинью, которая тут же принимается бегать по белому ракушечному пляжу и вопить. Свинья обошлась в двенадцать крон, у нее всего одно ухо, а на лбу черное пятно, смахивающее на отверстие от пули. Имя ей можно дать, какое заблагорассудится. Еще Ханс привез леденцы в коричневом мешочке. Его он протягивает Барбру, после чего идет в лодочный сарай и из подборной веревки делает для свиньи привязь: завязывает с одного конца петлю и протягивает веревку Ингрид, а та стоит и смотрит на свинью, которая жует траву.
– Только учуди мне такое еще хоть раз, – говорит Мария и, не глядя больше ни на него, ни на свинью, разворачивается и идет к дому стряпать ужин. Ее супруг смотрит ей вслед с такой улыбкой, какой Ингрид прежде не видала. Девочка замечает, что мать злится весь оставшийся вечер и почти весь следующий день. Однако затем происходит нечто невидимое, и напряжение спадает. Свинью нарекают Кашкой.