Марк Андреевич Туров был знатоком своего дела. Он разбирался в произведениях искусства в высшей степени профессионально, был востребован и хорошо известен в своих кругах. Он страшно не любил дилетантов и никогда не имел с ними никаких дел, зачастую отказываясь даже от выгодных предложений. Он привык разговаривать с деловыми людьми на равных, то есть они должны были разбираться в тех вопросах, которые желают с ним обсудить.
Эдуард и Анжелика Садовские были в числе уважаемых им клиентов, или даже партнеров, так как эта молодая парочка и Марк Андреевич дарили людям счастье становиться обладателями уникальных ценностей, которые выискивались порой невесть где и обретали новую жизнь.
Деньги тоже здесь крутились хорошие, антиквариат ценился очень высоко в мире знающих и понимающих в нем толк любителей и коллекционеров.
Но в этот раз Анжела с Эдиком удивили Турова своей растерянностью и неуверенностью по поводу иконы 17 века, которую принесли ему на оценку.
– Марк Андреевич, миленький. Что это за мазня? Доска впечатляет, но изображение – это же ужас какой-то, – говорила Анжела, а Эдик подтвердил:
– Нам принесли на продажу, но мы даже не знаем, как оценить этот шедевр. Помогите пожалуйста.
Туров взял икону в руки, внимательно осмотрел и попросил оставить на день-другой.
– Разберемся, – сказал он авторитетно. – Я боюсь, что эта уникальная икона просто испорчена поновлением.
Этот термин был широко известен в кругах реставраторов и означал обновление оригинальной живописи на иконе путем нанесения на рисунок либо нового сюжета, либо нового изображения. Чтобы лучше закрасить потускневший от времени рисунок и потемневшую олифу, краски использовались густотертые, масляные, которые наносили изрядный вред иконе, порой не подлежащей восстановлению.
Лика с Эдиком впали в уныние.
– А можно хотя бы попытаться восстановить первоначальный слой? – спросила Лика с надеждой в голосе.
Марк Андреевич подумал, рассматривая икону пристально и с пристрастием и наконец ответил:
– Анжелочка, голубушка, ну конечно можно попробовать. Давайте так, я сделаю анализ поверхностной краски, олифу тут, видимо, не применяли, оценю риски и дам вам знать. Ну и рекомендации для реставрации, если какие понадобятся, тоже постараюсь дать. Может быть все и не безнадежно.
Эдик подошел к вопросу с другой стороны.
– Марк Андреевич, во сколько вы оцените эту икону в том виде, в котором она есть? Нам надо с ее поставщиком рассчитаться. А уж после восстановления мы ее с вами оценим отдельно, учитывая ваш интерес, разумеется.
– Не знаю, Эдик. Надо посмотреть по-хорошему, что за школа у этих реставраторов, какая техника, ну ты же понимаешь, так на вскидку не скажешь.
– И все же, долларов пятьсот?
– Давай подождем до завтра. Просто не хочу вводить тебя в заблуждение.
На том и расстались.
– Чего ты насел на него? – спросила Лика мужа, когда они вышли из мастерской. – Мы и так выглядели, как болваны, не смогли понять, что к чему. А ты еще ценой озаботился. Подождет Женя, задаток у нее, а остальное выплатим, когда будет ясность и определенность в этом вопросе.
– Ладно, согласен. А ты возьмешься за реставрацию? Ведь если мы ее восстановим, то ее стоимость возрастет во сто крат.
– Ой, Эдик. Подожди ты с подсчетами. Для меня сейчас гораздо важнее, подлежит ли она восстановлению и каков прогноз на успех. От этого зависят твои сто крат. Наберись терпения, как ребенок, ей богу!
Звонок в антикварный магазин к вечеру следующего дня заставил Эдика вздрогнуть, так как он был в напряжении. Весь день он ожидал известий от Марка Андреевича и изрядно нервничал. Лика успокаивала его с утра, но потом уехала по делам, у нее была запланированная встреча в музее, и он остался один. Вернулась она совсем недавно, как раз перед звонком Турова.
Марк Андреевич, как всегда, чинно поздоровался, поинтересовался, как идут дела, а затем приступил к деловой беседе.
– Ну что, Эдуард Георгиевич, вы, похоже, отыскали шедевр. Да, да! Эта вещь абсолютно уникальна. Конец 17 века, предположительно «Спас Нерукотворный».
Дальше в разговоре последовала терминология, больше понятная Лике, чем Эдуарду, и он передал ей трубку. У девушки засияли глаза, она слушала своего собеседника то ли с восторгом, то ли с благоговением, ничего не говорила, а лишь кивала и иногда посматривала на мужа глазами, полными счастья.
Наконец разговор подошел к концу, и Эдуард схватил Лику за плечи:
– Ну что? Есть потенциал?
– Есть! – уверенно заявила она и пересказала в подробностях и деталях весь разговор с Марком Андреевичем.
Он сводился к тому, что икона поддается восстановлению, и это самое главное, но работы с ней предстоит немерено.
– Понимаешь, я бы взялась, но у меня нет необходимых именно для этой работы инструментов. Покупать их смысла нет, так как хорошие стоят очень дорого, и в этом случае лучше отвезти икону на реставрацию в Москву, в мастерскую «Дома антиквариата», как советует Туров, он обещал договориться.
– Ясно, а цена? Сколько она будет стоить, хотя бы приблизительно, он не сказал?
– От миллиона до полутора миллионов рублей, в зависимости от степени повреждения оригинального изображения и качества его восстановления.
– Обалдеть! – воскликнул Эдик. – Это почти двадцать тысяч долларов даже за вычетом расходов на ее реставрацию! Лика, это же классно! Надо соглашаться на все условия.
Молодые люди еще порассуждали на тему реставрации иконы и перешли к самому главному вопросу: кому ее продать.
– Мои клиенты больше интересуются ювелиркой, старинной посудой. Иконы, конечно, тоже покупают, но не дороже, чем за пятнадцать-двадцать тысяч. Это были самые дорогие, по-моему. На прилавок такую вещь тоже не выставишь. Надо искать покупателя, – задумчиво произнес Эдуард.
– Ты знаешь, моя практика показывает, что в процессе обращения подобных вещей в соответствующих кругах, покупатель, как правило, находится сам. Она попадет в «Дом антиквариата», а там охотников за такими раритетами хоть отбавляй. Она к нам и не вернется, я почти уверена.
Вечером состоялась встреча с Марком Андреевичем Туровым, с которым Садовские оформили договор на реставрационные работы, обговорили детали, его маржу, а затем спросили, какова все же реальная стоимость иконы в ее теперешнем виде.
– Нам надо рассчитаться с поставщиком, так сказать.
– Ну в пределах тысячи долларов, я думаю. За большую цену ее у них никто не купит. Она замалевана и не один раз, так что раскопки понадобятся, там слоя три, не меньше.
Молодые люди приуныли, а что, если восстановить не удастся? Но Марк Андреевич, без клятв и торжественных обещаний все же заверил их, что профессионалы должны справиться.
Дома весь этот разговор был в подробностях передан Татьяне, при этом Эдик заметил невзначай:
– Ну вот тебе и квартира на Маршала Жукова.
– События не опережай пожалуйста, – ответила сестра. – Сглазишь. Но за хорошие новости спасибо. Ну и вы в долгу не останетесь.
– Ребята, мы делим шкуру неубитого медведя, – полушутя сказал Лика и поставила на кофейный столик бутылку шампанского и три фужера. – Эдичка, открывай! За предстоящий успех, а точнее, за надежду на него.
С утра Эдуард позвонил Жене. Он попытался объяснить ей, что необходима реставрация, что с окончательной оценкой и оплатой надо подождать, но та с этими доводами, мягко говоря, не соглашалась.
– Нет, Эдуард, как там тебя, Григорьевич. Так не пойдет. Я вам вещь отдала, получила лишь задаток, поэтому, либо возвращайте мне икону, либо доплачивайте остальное. Сегодня же!
– Хорошо, – тут же согласился Эдуард, не став даже уточнять свое отчество, – нет проблем. Вечером встретимся, я вам отдам остальные четыреста долларов. Встречаемся в торговом центре у интернет-кафе в семь вечера.
Эдик проговорил всю эту фразу очень уверенным, деловым тоном и тут же отключился, чтобы не выслушивать какие-либо возражения или уточнения со стороны своей собеседницы.
Женя призадумалась.
«Больно уж легко он согласился. Такой честный и порядочный что ли? А сеструха на нарах парилась. Надо тут быть похитрее и затребовать у этих жуликов побольше».
Эти же мысли она высказала Семену по телефону, так как тот был в рейсе, но будущий муж оказался более лояльным.
– Евгения, ты не напрягай и не налегай. У меня этого добра вагон и маленькая тележка. Нам с ним еще дело иметь придется, может, и не раз. Угомонись и соглашайся на все его условия.
Женька недовольно пробурчала что-то в ответ, но решила все же поступить по-своему. Она тут же отправила сообщение Садовскому, которое было более, чем кратким: «500, не 400».
Эдуард усмехнулся, но решил поставить наглую девицу на место. Отвечать он не стал, а вечером отправился на встречу в условленное место.
– Вы, Евгения, видимо никогда не имели дело ни с бизнесом, ни с деловыми людьми, не так ли? – сказал он девице после короткого приветствия. – Есть такое выражение, условленная цена или стоимость. Эта та сумма денег, которая оговаривается в самом начале сделки и изменению подлежит только в самом крайнем случае: при возникновении неизвестных ранее фактов и обстоятельств.
Женька стушевалась, но быстро нашлась:
– А я с вами никакой договор не подписывала на первоначальную стоимость, поэтому могу ее менять. Моя мама не согласна на ту цену, которую вы предложили, вот вам и обстоятельства, – постаралась она разговаривать на равных, почти как бизнес-вуман.
– Послушайте, вы пытаетесь меня обмануть, но у вас ничего не выйдет. Эта икона представляла бы собой очень важную культурно-историческую ценность, если бы не была окончательно испорчена. Кто-то из ваших родных, если это икона вашей матери, как вы утверждаете, испортил ее.
– Че-го?! Как это испортил? – спросила Женька, растягивая слова. – Никто ее не портил, чего вы мне тут туфту гоните?
– Это не туфта, вот взгляните.
И Эдуард протянул Женьке заключение Марка Андреевича, где было четко указано, что икона, как историческая ценность, подверглась порче путем нанесения на оригинальный слой дополнительных слоев краски с целью изменить первоначальный сюжет и рисунок.
– Это заключение специалиста, о котором я вас предупреждал на нашей первой встрече. Видите слова «подверглась порче».
– И что это значит? – недоверчиво переспросила Женька.
– А то и значит, что тот, у кого она хранилась, взял и нарисовал на исторически ценной иконе новое изображение, нарисовал неумело, грубыми масляными красками, и испортил ее. Кто это сделал? Ваша мама или бабушка с дедушкой? Кто будет отвечать?
Женька слегка растерялась. Слова «кто будет отвечать» воскресили в ее памяти неприятные часы допросов и разбирательств с правоохранительными органами, и она сникла.
– Ой, да ладно! Нашли художников. Мои предки никогда и карандаша-то, не то что кисточки, в руках не держали. Это не они.
– А кто? Вот то-то и оно-то. Не они. И икона эта никогда вашей маме не принадлежала, мы знаем, из каких она мест, даже предположительно из какой церкви. А от Винницы и Кубани это ой как далеко.
Женька попыталась что-то сказать, но Эдуард ее опередил.
– Значит так. В том виде, в каком она есть, она и пятисот долларов не стоит, но я обещал, я их вам заплачу. Расследованием того, как она к вам попала, я заниматься не буду, это не входит в круг моих интересов.
– А зачем же она вам, если она такая испорченная? Перепродадите за сколько? – не унималась Женька.
– Я не собираюсь ее перепродавать. Моя задача попробовать восстановить ее первоначальный вид и историческую ценность и вернуть в церковь, где ей и место. А уж будут мои труды оплачены или нет, я предполагать не могу.
Женьке такой расклад был непонятен, но вникать она не стала.
– Ладно, не хотите заработать, это ваше дело. Но у меня еще кое-что есть. Но вы, по ходу, не тот человек, с кем можно иметь дело и договариваться о цене.
– Почему же? Я разве вас обманул? – не согласился с ее выводами Эдуард. – Обещанную сумму принес, документ о непригодности предоставил, все по-честному.
– Ну да. Короче, захотите взглянуть на товар… ну, на исторические ценности, я имею в виду, позвоните. У меня этого добра вагон и маленькая тележка, – повторила Женька слова Семена.
– И все от мамы? – спросил Эдуард.
– Да вам-то какая разница? Кто-то скелеты в шкафу хранит, а мы вот исторические ценности. Да и то дело, чего пылятся? Пусть вернутся в церковь, о цене договоримся. Только опять, чтобы с документом, все честь по чести.
– А то! Бизнес – дело серьезное, Женя. И не терпит суеты и обмана. Вот вам остаток, четыреста долларов. На остальное когда можно будет взглянуть?
– Я позвоню сама лучше. Может, в следующем месяце.