Зигберт Вильциг родился 11 марта 1926 года и был седьмым из восьми детей Софии Зоммерфельд и Исидора Вильцига, проживавших в городке Кроянке в Западной Пруссии в Германии. Родители Зигберта получили начальное образование в местной светской школе. Исидор был улыбчивым, красивым мужчиной с хорошим чувством юмора и любил читать газеты. Его жена София предпочитала книги. Когда Зигберту было пять лет, мать высказала ему свои ожидания: мальчик должен был хорошо учиться в школе и всегда соблюдать кашрут.
Как и другие еврейские семейства в Кроянке, Вильциги скорее бы остались голодными, чем согласились съесть некошерную пищу или заниматься делами в шабат. Если, например, клиент стучал в дверь местного ювелира в пятницу после захода солнца, то есть когда уже начался шабат, ювелир не открывал, даже если бизнес всю неделю шел неудачно.
Помимо обычной школы, Зигберт дважды в неделю посещал занятия в хедере – религиозной школе, где местный раввин обучал детей основам иудаизма и иврита.
Родной город Зигберта находился почти на самой восточной границе Германии – километрах в пятнадцати от полоски земли, именуемой Польским коридором. Этот коридор был отрезан от Германии по итогам Первой мировой войны в соответствии с положениями Версальского мира, ампутировавшего у Германии 13 % ее территории. Эта уступка германской земли полякам вызвала в Кроянке презрение к полякам как среди евреев, так и неевреев. Жители Кроянке обвиняли поляков и в растущей бедности городка: изменение границы привело к оскудению торговли. 3500 жителей городка работали на немногочисленных оставшихся предприятиях: фабриках одежды, красильных фабриках, пивоварнях, в гончарных мастерских, а также на кирпичном и черепичном заводах. Отец Зигберта Исидор покупал и продавал металлолом и овчину – этого хватало на скромную жизнь в городке, в котором стоимость недвижимости была одной из самых низких в Германии.
С ранних лет Зигберт привык действовать с замечательной уверенностью. Когда ему было шесть и он только начал ходить в школу, христианские мальчишки из деревни прокричали ему в лицо: «Убирайся в Палестину, du kleine Jude Schweinehund! Еврейский выродок!» Он посмотрел прямо на них и закричал в ответ: «Вы христиане, так убирайтесь в Рим!» – и убежал по грязным дорогам, петляя между домами и парикмахерскими, и добрался до леса, прежде чем его смогли догнать.
В рабочие дни он часто трусил рядом с деревянной повозкой своего отца Исидора по дороге на соседние фермы. Его возмущало, когда невежественные, полные ненависти фермеры высмеивали его отца и заставляли давать более высокую цену за металлолом и овчину только потому, что тот был евреем. Однажды Зигберт с отцом остановились у фермы километрах в восьми от городка. Рядом со старым деревянным амбаром стоял фермер и смотрел на них. У его ног была стопка овечьих шкур на продажу. Пока Исидор торговался с фермером по поводу цены на шкуры, Зигберт подошел ближе к амбару и заглянул в открытое окно. Он увидел, что сыновья фермера забивают там свиней, разделывают туши на куски и кладут конечности и внутренние органы в мясорубку высотой им по пояс. Зигберт допустил ошибку, решив зайти в амбар, чтобы посмотреть поближе. Сыновья фермера увидели его, схватили, подняли за ноги и стали раскачивать над зазубренным лезвием мясорубки. «Сейчас сделаем еврейский фарш», – смеялись они. Когда Зигберта наконец поставили на пол, он с плачем выбежал из амбара.
С этого времени Зигберт избегал детей и подростков и старался водить компанию со взрослыми. Когда занятия в школе заканчивались, он отправлялся по магазинам и трактирам Кроянке, где мужчины и женщины общались, вели дела и разговаривали о взрослых проблемах. Он наблюдал за их карточными играми и учился судить по их лицам и жестам, у кого карты хорошие, а у кого не особенно. Мать научила его тому, что сама знала о взрослой жизни, например «никогда не занимать деньги у бедняка», и называла его настоящим пронырой за тот интерес, который он проявлял к взрослой жизни. Деревенские мальчишки в выражениях не стеснялись и за то, что он все время совал нос в дела взрослых, звали его помойной хрюшкой.
Несмотря на все сложности, многие евреи, в том числе и Вильциги, гордились тем, что их семьи столетиями живут в Германии. Вильциги обитали в стране на протяжении более шести поколений; отец Зигберта, как и другие евреи в этом регионе, во время Первой мировой войны был солдатом и считал себя в первую очередь германцем, а уж затем евреем. Все изменилось после прихода к власти Гитлера в 1932 году. Раввин Лео Бек, выступая в 1933 году на конгрессе еврейских организаций, заявил: «Тысячелетняя история германского еврейства близится к концу»[7]. В небольших городках и деревнях немецкие евреи больше не могли игнорировать нарастающую угрозу нацизма.
В 1936 году для евреев вести дела в Кроянке стало невозможно. Ненавистники евреев распространяли слухи о том, что тот или другой еврей позволил себя антинацистские замечания, и такие доносы были для мэрии достаточным основанием, чтобы отобрать у еврея бизнес. Вильциги бежали в Берлин: ходили слухи, что евреи все еще могут продержаться в немецкой столице. Вскоре там должны были пройти Олимпийские игры, и под пристальным вниманием всего мира и зарубежной прессы берлинцы, как бы они ни ненавидели евреев, должны были вести себя смирно.
Сначала дела Вильцигов после переезда в Берлин действительно пошли в гору: они стали торговать одеждой. Зигберт посещал начальную школу, где училось 1500 еврейских детей. После школы он два года ходил в ремесленное училище. Все изменилось, когда германское правительство стало ограничивать евреев во всех аспектах частной и общественной жизни. С 1936 года еврейским детям было запрещено посещать школу, так что образование Зигберта внезапно подошло к концу. Бизнес у евреев отобрали или просто закрыли, а еврейских мужчин начали направлять на принудительные работы на заводы и фабрики.
К 1938 году большинство мужчин, способных носить оружие, уже состояло в германской армии. Оставшихся в промышленности было явно недостаточно, чтобы удовлетворить потребности той самой армии. Полиция отлавливала всех, кого могла, и старых и молодых, отправляла их на рабский труд на фабриках и заводах и накладывала серьезные наказания за отсутствие на работе или недовыполнение плана.
В 1943 году шестнадцатилетний Зигберт был на ночной смене на ламповом заводе Вебера, когда в цех вошел офицер и арестовал его. На офицере была коричневая шерстяная куртка с деревянными пуговицами – стандартная униформа обычной полиции, а не черная одежда с блестящими медными пуговицами, какую носили эсэсовцы, работники гитлеровской тайной полиции. По своему опыту Зигберт знал, что большинство полицейских не были членами нацистской партии, так что этот парень, вероятно, был обычным полицейским, который просто делал свою работу. Кроме того, как решил Зигберт, если бы это был офицер СС, он отвез бы Зигберта в полицейский участок на легковой машине. А они поехали на грузовике – по пустым улицам мимо темных зданий.
«Я не хочу в тебя стрелять, – сказал полицейский. – Но если ты попытаешься убежать, мне придется».
«Хорошо, слово чести, – ответил Зигберт. – Ты можешь делать со мной все, что тебе нужно. Стрелять тебе не придется. Я буду сидеть здесь, рядом с тобой». Он протянул полицейскому свою грязную руку, и тот пожал ее. Руки Зигберта были грязными после трудового дня. Ламповая фабрика Вебера больше не делала лампы. Мощности переоборудовали под производство оружия, которое требовалось германской армии на войне.
В течение двух предыдущих лет Зигберт работал по шесть дней в неделю по двенадцать часов в день. Половину месяца у него была дневная смена, вторую половину – ночная. По большей части на заводе делали алюминиевые оболочки для бомб, которые поставлялись в Африку в армию фельдмаршала Роммеля[8]. Работа Зигберта заключалась в том, чтобы крепить оболочки мин на моторизованное колесо, которое вращалось, как вертикальный токарный станок. Когда оболочка поворачивалась, Зигберт вдавливал твердый стальной резец в металлическую поверхность оболочки, проделывая желобки. Из-под резца вырывались острые спиральные опилки, и иногда, чтобы замедлить работу, он бросал пригоршню опилок в отверстие, где станок смазывался маслом, чего порой было достаточно, чтобы сжечь мотор. При этом нужно было быть очень осторожным: если бы это заметил рабочий-нееврей, на него бы донесли.
Зигберт предположил, что это и могло быть причиной ареста. Симпатичная немка-христианка, работавшая рядом с ним, определенно знала, чем он порой занимается. Но он надеялся, что донесла на него не она: порой она оставляла ему немного хлеба в бумажном пакете и, как он хотел верить, флиртовала с ним – обычные фантазии шестнадцатилетнего подростка о романе с женщиной вдвое старше его. До того как начать работать на фабрике Вебера, он был знаком с красивой девушкой по имени Мариан, чья семья жила в модном пригороде Берлина Шарлоттенбурге. Раз в месяц днем в воскресенье Зигберт и Мариан проводили время вдвоем в уголке местного еврейского кладбища, где никто не мог бы их обнаружить. Потом он подумал и о другой девушке, которая работала рядом с ним на фабрике Вебера, всегда смотрела на него с обожанием и всегда носила темно-зеленое пальто. Однако сейчас было не время думать о девушках.
Полицейский наклонился к нему и прошептал: «На тебя есть данные».
Какие данные? Зигберт не мог понять. Сведения о нарушениях, содержащиеся в полицейском участке, в 1943 году были достаточным основанием для депортации еврея из Берлина. Тут он вспомнил, что пятью годами раньше, когда ему было одиннадцать, его застали выходящим из кинотеатра. Евреям запрещалось посещать подобные публичные заведения. В то время фильмы с Ширли Темпл собирали в кинотеатрах настоящие толпы. Немцы особенно полюбили светловолосую голубоглазую американскую чудо-девочку. Немецкие производители игрушек продавали коллекционные куклы Ширли Темпл. Табачная компания Ross Verlag предлагала «бонусные карточки» с Ширли Темпл в каждой пачке сигарет Zuban. Зигберт не особенно интересовался Ширли Темпл, но перед каждым сеансом в кинотеатрах крутили выпуски новостей, а их стоило посмотреть. В новостях рассказывалось, что происходит в остальном мире, а чем больше он будет знать об остальном мире, тем выше его шансы на спасение.
Зигберт нашел способ попадать в кинотеатры. Вместо того чтобы вышить желтую звезду Давида на куртке, как предписывалось всем евреям законом, он прикалывал ее булавкой, так что при покупке билета просто откреплял ее от одежды. После сеанса он снова прикалывал звезду, перед тем как выйти из здания, но в тот раз полиция поджидала прямо у кинотеатра и видела его манипуляции. Один полицейский подозвал его, осмотрел звезду и укололся булавкой. Хотя Зигберт был еще слишком мал, чтобы удерживать его надолго, и вскоре был отпущен домой, этот инцидент был занесен в полицейские протоколы. И вот сейчас он вновь был арестован, сидел в грузовике, представлял себе, как нацисты его убьют, и думал, не отправят ли его в одном из тех вагонов для скота, о которых шептались уже многие. За несколько лет до этого, когда полиция взялась за евреев, полицейские явились к ним на квартиру. Они увидели на стене гостиной медаль, полученную его отцом Исидором Вильцигом за Первую мировую войну, и молча удалились: с героями войны, даже с евреями, нужно было считаться. Но это произошло до «Хрустальной ночи» (Kristallnacht) в ноябре 1938 года, когда нацисты разгромили витрины еврейских магазинов, сожгли синагоги и арестовали 30 тысяч еврейских мужчин, включая старшего брата Зигберта, Джо, отправив их в концентрационные лагеря. Куда бы Зигберта сейчас ни везли, он понимал, что военные заслуги отца ему уже не помогут.
Грузовик остановился перед ветшающим доходным домом, где семья Вильциг жила со времени переезда в Берлин. Обитатели дома собирались на улице, вынося все, что могли взять с собой: еду, одеяла, простыни, посуду, профессиональные инструменты и личные вещи. Полицейский взял его за руку и велел присоединиться к какой-нибудь группе людей в ожидании депортации.
«Печатные машинки тоже берите! – кричал офицер СС растущей толпе людей. – И головки швейных машинок! Вас переселяют в безопасное место, где всем найдется работа!»
Зигберт понимал: нельзя верить ничему, что говорят нацисты. Он опасался самого худшего.
В одной из групп, ожидавших депортации, Зигберт увидел отца, мать и старшего брата Вилли. Рядом стояла его самая старшая сестра Марта, вместе с мужем и семилетним сыном. Другие братья Зигберта, Луис и Мартин, ждали погрузки в другой группе. У всех были чемоданы и сумки с едой. Полиция сгоняла всех в открытые грузовики. Зигберт забрался в один из грузовиков и увидел, что все его родственники тоже разошлись по грузовикам. Караван тронулся.
Через двадцать минут грузовики прибыли на окаймленное деревьями поле, где по выходным в теплую погоду Зигберт частенько наблюдал за тем, как богатые берлинцы ездят верхом. С полем граничила железнодорожная ветка. Эсэсовцы стали выталкивать людей из грузовиков и приказали строиться вдоль ветки, крича, что скоро придут поезда и увезут их в новое место проживания. Народу было очень много, и Зигберт потерял из виду своих родных. Издалека он увидел девушку в темно-зеленом пальто, одинокую и потерянную, а еще дальше заметил прекрасную Мариан из состоятельной шарлоттенбургской семьи – она стояла вместе с родителями. Мариан помахала ему, приглашая присоединиться. Зигберт помахал в ответ, но затем, подумав, бросился к девушке в темно-зеленом. Он напомнил себе, что она тоже происходила из бедной семьи, и все, чего она хотела, – это держать его за руку. Он почувствовал гордость, когда предпочел ее богатой и прекрасной Мариан.
«Теперь уже неважно, что со мной будет», – прошептала ему девушка в темно-зеленом пальто.
«Я не был ни принцем, ни Альбертом Эйнштейном, – рассказывал Зигги Нартелям, – но она смотрела на меня так, как будто я был тем и другим. Она не знала, где ее семья. У нее никого не было, и теперь она знала, что я ее не оставлю».
Этим людям пришлось провести на поле три дня, прежде чем приехал поезд. Зигберт и девушка в зеленом пальто доели всю еду, что была у них в карманах. На третий день поезд все же прибыл. Охранники стали вталкивать людей в вагоны для скота – по восемьдесят, по девяносто, по сто человек и более – и всунули в руку каждому по куску хлеба. Никто не знал, насколько долгим окажется путешествие. Сколько им предстоит продержаться на этом куске хлеба? Зигберта и девушку в темно-зеленом пальто впихнули в один вагон для скота, людей тесно прижали друг к другу, поезд тронулся. Сквозь щели видна была табличка: «НАПРАВЛЕНИЕ – КРАКОВ».
Поезд ехал медленно. Прошли сутки, другие, третьи. Воды не было. В вагоне для скота ехало больше сотни человек, хотя он был бы слишком тесен и для пятидесяти, и большинству пришлось простоять все четыре дня поездки. Только тонкий луч света проникал сквозь щели в деревянных досках стены вагона. Поезд ни разу не остановился. Облегчались прямо в ведро, которое быстро переполнилось, и его зловонное содержимое разлилось по деревянному полу. Зигберт видел, как умерли несколько пожилых людей – одни от голода, другие, возможно, от недостатка воздуха: окон в вагоне для скота не было. От боли и страха многие стонали. Зигберт и девушка в темно-зеленом пальто не теряли друг друга из виду.
Через четыре дня поезд остановился на запасном пути где-то в Польше. Была ночь. С лязгом отворились двери, и в лицо стали резко светить рефлекторные лампы. Охранники в униформе по-немецки скомандовали всем выстроиться вдоль длинной платформы; тех, кто двигался недостаточно быстро, избивали на месте.
«Если вас там не было, – вспоминал Зигги через много лет, – вы просто не сможете представить себе этот чудовищный кошмар».
Зигберт услышал, как другие узники произносят название этого места: Освенцим (Аушвиц-Биркенау).