Я не знала, долго ли плакала, не помнила, долго ли у меня болело там, внизу, и когда эта боль утихнет, я тоже не представляла. Сейчас же я помню лишь, что лицо мое намокло от слез. Я думала, будто случившееся – наказание за то, что я утаила все от аммы.
– Ну будет тебе, – проговорил мужчина, – в первый раз все девочки плачут. – Он надел рубашку и затянул ремень.
Я лежала на кровати, глядя на потолок, такой же голый, как моя кожа. Даже когда мужчина открыл окна и в комнату заглянуло солнце, тепло его лучей не тронуло меня. Мужчина вышел, за дверью его ждала Мадам. Едва заминдар переступил порог, она протянула руку, и он сунул ей несколько банкнот. Она спрятала их и махнула рукой, подзывая Сакубаи. Войдя в комнату, та накрыла меня белой простыней, по которой тут же расплылось кровавое пятно.
– Пойдем, милая моя, – проговорила она несвойственным ей ласковым тоном, – мы все через это прошли. – Она завернула меня в сари. – Сможешь идти?
Я кивнула, и мы медленно двинулись к двери. Кажется, я не знала, что со мной происходит, я словно покинула собственное тело и теперь откуда-то извне наблюдала за его движениями.
Сакубаи подсадила меня в повозку, и мы отправились домой. Я больше не обращала внимания на знакомые дома и не слышала шелеста листвы. Впоследствии я решила, что во время той поездки детство покинуло меня. Мне запомнилось лишь, как телегу затрясло и я проснулась, но потом, видно, снова заснула, потому что в следующий раз меня разбудил чей-то удивительно знакомый голос.
Когда мы въехали на деревенскую площадь, небо заволокло темными тучами. Деревенские жители столпились перед храмом – они глазели на женщину, осыпавшую их проклятьями.
– Мы заживо гнием, а виноваты в этом те из вас, кто принадлежит к высшим кастам! Все вы прикрываетесь ее именем – говорите, что это, мол, богиня Йелламма вас заставляет. Вы и мою дочь погубили!
Амма – это была она. Она стояла перед толпой, ее руки дрожали от слабости, а усталое лицо исказила страдальческая гримаса. Я рванулась было к ней, но Сакубаи остановила меня. Судя по всему, селян такие речи сильно разгневали.
– Кто разрешил тебе так с нами разговаривать? Ты оскорбляешь традиции. Богиня накажет всю нашу деревню! – крикнул кто-то.
По небу прокатились раскаты грома, засверкали молнии. Амма осыпала собравшихся ругательствами, каких я не слышала от нее никогда в жизни. Я видела, как толпу, подобно лесному пожару, охватывала злоба, слышала сердитые голоса, разжигающие гнев зевак.
– Шлюха… какое право ты имеешь оскорблять нас? Богине нельзя перечить…
Один из них поднял руку, и на спину аммы опустилась латхи. В следующую секунду амма уже лежала на земле. Собравшиеся стояли ко мне спиной, я видела лишь их руки, сжимающие латхи, – они поднимались и с глухим стуком опускались. Наверное, я все-таки вырвалась, потому что помню, как расталкивала толпу, пробираясь вперед, и как я увидела ее, лежащую в луже крови. Я подошла и легла рядом. Она посмотрела на меня и, превозмогая боль, улыбнулась и сжала мою руку. С неба закапало. Роняя на наши лица капли дождя, небо оплакивало нас. В эту минуту я поняла, что потеряла амму, что дождь пришел, чтобы забрать ее у меня. Навсегда. Дождь превратился в ливень, стирающий все вокруг. Помню, я смотрела, как дождевая вода мешается с кровью и превращается в красноватый поток. Мои глаза закрылись, и меня окутала тьма.
Открыв глаза, я увидела вентилятор на потолке и желтые светильники на стенах. Я была в деревне, но в чьем-то чужом доме. Тело, покрытое кровоподтеками, пронзала невыносимая боль. Надо мной склонился какой-то старик с кустистыми бровями и маленькими глазками. Озабоченно нахмурившись, он вгляделся в мое лицо, а потом погладил по голове. Его руки, которые жизнь испещрила сеточкой морщин, дрожали.
– Прими вот это лекарство. – Я никак не могла взять в толк, чего он хочет, и ему пришлось повторить это дважды.
Я попыталась соединить обрывки воспоминаний. Вот амма, она лежит на земле в луже крови. Дождь. Я хотела заговорить, рассказать этому старику, что человека, которого я любила больше всех на свете, теперь уже нет, но старик прижал к губам палец:
– Тсс… тсс. Молчи. Я доктор, а докторов надо слушаться.
Я вновь заснула, а когда проснулась, утренние птахи уже разлетелись по гнездам и наступила ночь. За дверью кто-то несколько раз назвал мое имя. Сперва голос звучал где-то далеко, он эхом отскакивал от стен, добираясь до комнаты, где я лежала. Потом послышались шаги и какая-то женщина спокойно и по-матерински заботливо проговорила:
– Ты же сотрудничаешь с той организацией в Бомбее и помогаешь детям. Помоги и ей. Она ребенок. Если ты бросишь ее здесь, то сам знаешь, что ее ждет. Она будет жить, как все эти женщины. Забери ее, умоляю.
Мне представилась пожилая седовласая женщина.
– Но, ааи, куда же мне ее забрать? – пророкотал в ответ мужчина. – В Бомбее я работаю с беспризорниками и сиротами, а у нее есть бабушка. Не могу же я отнять ее у бабушки…
– Послушай, бабушка только испортит ей жизнь. Полицейские собираются арестовать тех, кто убил ее мать и поступил так с девочкой. Но ты и сам знаешь, чем это закончится. В тюрьму они никого не посадят. Деньги здесь решают все проблемы. Так какова же судьба этой девочки? Ты мой сын, и я рассчитываю на твою помощь. Если ты не увезешь ее, помощи ей ждать неоткуда. – Женский голос звучал мягко, но настойчиво.
Мужчина покорно вздохнул.
Шаги стали громче. В комнату кто-то вошел. Пожилая женщина присела ко мне на кровать, заправила мне за ухо выбившуюся прядь волос и ласково улыбнулась.
Я хотела спросить, куда подевалась Сакубаи и почему она не пришла ко мне. Я бы тогда закричала на нее – спросила бы, почему она не спасла амму. Но слова не складывались. Вместо этого я вспомнила вдруг, как амма умирала. Как ее дыхание становилось все слабее и слабее, как она закрыла глаза – медленно, будто не желая уходить. Не желая покидать меня. Она крепко сжимала мою руку, а лицо ее превратилось в одну сплошную кровоточащую рану. Но глаза ее я помнила. И я навсегда запомню страх, который увидела в ее взгляде, страх, что моя жизнь сложится так же, как и ее.
– Ну ладно тебе, перестань. Не бойся. Они тебя не тронут, и бабушка твоя тоже будет держаться подальше. – Женщина вытерла мне слезы.
Она с надеждой взглянула на мужчину, ожидая, видно, что тот скажет что-нибудь, но он лишь беспомощно посмотрел на меня, покачал головой и снова вздохнул.
– Милая моя, ты поедешь вместе с этим сагибом в Бомбей и станешь там жить вместе с его семьей. Во всем его слушайся. Поняла, милая? – спросила она.
Я кивнула.
Перед отъездом я издалека увидела погребальный костер аммы. Языки пламени взмывали прямо в небо, а тело аммы лежало на бревнах. Удивительно – неужели живое когда-то тело и правда превратится в дым, неужели от улыбающегося лица останется только пепел? Жрец прочел мантру, слова которой растворялись в пустоте и улетали вместе с пламенем. Возле костра не было ни души, даже Сакубаи не явилась. Никто не пел поминальных песен и не пришел попрощаться с аммой. Никто, кроме нас с сагибом. Он заплатил жрецу, а потом, когда жрец покинул нас, стоял поодаль и смотрел на огонь. Дождавшись, когда пламя погасло, сагиб отвернулся и зашагал прочь, оставляя позади обугленные останки. Я двинулась следом. В тот момент сагиб и признался, что заплатил Сакубаи и попросил ее оставить меня в покое.
– Так будет лучше, – улыбнулся он.
Моя жизнь круто изменилась, однако первые дни я жила словно в тумане, все вокруг утратило смысл. Я никогда не задавалась вопросом, почему все это случилось именно со мной. У меня не хватало сил даже оплакивать смерть самого близкого мне человека. Я чувствовала себя пустым ведром, брошенным в море и плывущим туда, куда толкают его волны. Как мы добрались из нашей деревни до бомбейского поезда, я не помню. Может, на телеге, а может, на автобусе до станции. От нашей поездки на поезде у меня остались лишь обрывки воспоминаний: вот бегут вдоль поезда лоточники, предлагая пассажирам самосы, чай и холодные напитки, вот ветер обдувает мое лицо, а вот сагиб – его лица я почти не помню, – он угощает меня печеньем и, поправив очки, утыкается в книгу.
Все это произошло в 1988 году, и с тех пор жизнь моя стала меняться. Поезд приехал на бомбейский вокзал и остановился, а я выглянула в окно. Амма столько рассказывала про этот город. Здесь живет мой отец. Мы с сагибом подошли к дверям, но другие пассажиры тоже устремились к выходу и оттеснили нас. Меня это встревожило – толпа на платформе, и столько людей вокруг, некоторые из них спешили на поезд, другие нетерпеливо дожидались следующего поезда. Мне казалось, что все они знали, что произошло со мной в ту ночь в доме заминдара, что они примутся с осуждением качать головой и плеваться. Я представляла их взгляды и сгорала от стыда. Прячась за спиной сагиба, я опустила глаза и уткнулась в узел с одеждой. Однако когда решилась все же поднять голову, то осознала, что прохожим нет до меня никакого дела.
Сагиб приподнял меня и усадил на заднее сиденье такси, и тело мое вдруг заполнила ужасающая пустота, тут же сменившаяся паникой: за окном замелькал город – гудели автобусы, ревели машины, попрошайки стучались в стекло. От этого мельтешения мне хотелось закричать, выплеснуть ужас, но я заставила себя сидеть тихо. Такси остановилось перед огромным домом, и привратник бросился открывать нам ворота. Я едва дышала, так что сагиб взял меня за руку и почти втащил в двери, в мир, где моя жизнь изменилась навсегда.