Тем утром в полиции инспектор Правин Годболе сказал мне, что Мукту продали в услужение в состоятельную семью и что с тех пор она живет у них в рабстве. Я представила, как Мукта, съежившись, сидит в углу, вздрагивая от прикосновений и надеясь, что кто-нибудь спасет ее.
– Это она, – с уверенностью заявил он, – у нее зеленые глаза, как у девочки на вашей фотографии. К нам обратились из благотворительной организации и попросили провести обыск в этой квартире и спасти девушку. Мне сказали, что ее зовут Мукта, а семья эта жила на той же улице, где находится ваша квартира. Какой, напомните, у вас адрес? – Он открыл папку и прочитал вслух: – «Жилищный кооператив Виджайя». Ну да, вот он.
– Вы уверены? – спросила я.
– Разумеется, – ответил он. – Там уже наши люди.
Меня же не оставляли сомнения. Неужели отыскать человека спустя одиннадцать лет действительно так легко? «Может, мне просто повезло?» – говорила я себе.
Я ехала в полицейском джипе в район, где никогда прежде не бывала. Джип мчался по узким переулкам, резко поворачивал, лишь чудом не сбивая пешеходов, едва успевающих отскочить в сторону. Когда мы наконец доехали, меня почти укачало.
– Это здесь. – Инспектор Годболе махнул водителю рукой, джип пристроился за другой машиной и остановился на небольшой парковке перед жилым комплексом.
Позади засигналил огромный грузовик. Инспектор открыл дверцу и вышел из машины.
– Ждите здесь, – сказал он мне, словно обращаясь к ребенку.
Глядя, как он бежит вверх по ступенькам, я захотела выскочить и рвануться следом за ним – добежать до квартиры, постучаться и позвать Мукту. Она узнает меня, я обниму ее, увезу домой и расскажу, как сожалею обо всем, что произошло. Во мне жила надежда.
Сверху послышались крики и плач. Полицейские вывели из квартиры мужчину в наручниках и потащили его к джипу.
– Я ей ничего не сделал! – повторял арестованный. Одеться он не успел, так что ничего, кроме нижнего белья, на нем не было.
Следующей инспектор Годболе вытолкнул из квартиры девушку. Спускаясь по лестнице, она дрожала и ежилась. На лбу у нее зияла глубокая рана, под глазом виднелся синяк, а на правой щеке алел кровоподтек.
– Мукта?! – закричала я.
Девушка на секунду задержала на мне взгляд, но тут же отвела глаза. Она была зеленоглазой. Я пошла к ней навстречу.
– Мукта? – повторила я и взяла ее за руку. Она вырвала руку.
– Я не Мукта. И не лезь не в свое дело, – прошипела она и залезла в полицейскую машину. Девушка была совсем молодой, почти подростком. Это была не Мукта.
– Она сказала, что ее зовут не Мукта.
Инспектор пожал плечами, словно и так уже знал об этом.
– И ей всего лет восемнадцать. А Мукте, когда ее похитили, было пятнадцать. Значит, сейчас ей двадцать шесть. Я же говорила… Я, наверное, как-то неясно выразилась…
– Мадам, послушайте… Даже одну девушку спасти нелегко. Вы же видели, какую работу нам пришлось проделать сегодня. И таких случаев много. Вы приехали из Америки и, возможно, не понимаете, что тем, кто согласится искать эту девушку… как уж там ее зовут… Мукту… полагается вознаграждение.
Он выжидающе посмотрел на меня и кашлянул. Другие полицейские терпеливо ждали в машине.
– Так что скажете, мадам? – Его глаза алчно заблестели.
Я глубоко вздохнула. Значит, все, что произошло сегодня утром, было проделано только ради того, чтобы заставить меня раскошелиться. А девушка в джипе? Если бы не мои поиски, ее вообще вряд ли спасли бы. А может, они просто-напросто все подстроили? Заплатили этой девушке и разыграли спектакль, чтобы я согласилась на взятку. Можно отказаться и не платить ему, и тогда мне никогда не отыскать Мукту. Нет, так не пойдет. Со вздохом положив в конверт несколько тысячных купюр, я протянула его инспектору.
– Постарайтесь помочь мне.
– Хорошо. – Он кивнул и пошел к машине.
Я поймала такси. Оглянувшись, я увидела, что девушка по-прежнему смотрит на меня, и вспомнила себя восьмилетнюю, когда в нашей жизни появилась та зеленоглазая девочка.
Все эти годы я нередко вспоминала тот день, когда впервые увидела Мукту. Это произошло в 1988-м, в том году мне исполнилось восемь. Солнце едва начало клониться к закату. Было воскресенье, и мы ждали папу, уехавшего на выходные в свою родную деревню. Мы с соседскими мальчишками играли в крикет, но игра меня не занимала – я то и дело поглядывала на ворота, надеясь первой увидеть папу.
Он часто ездил в заграничные командировки и привозил мне подарки, которыми я очень дорожила, но вовсе не оттого что их привезли из дальних стран, а потому что подарил их мне мой папа. Работа и заботы не мешали ему думать обо мне, и для меня это значило немало. Может статься, папе казалось, что предвкушение подарка немного разбавит горечь моей тоски, но даже подарки не утешали меня. Когда папа уезжал, я каждый день просыпалась с единственным желанием – увидеть его лицо, забраться к нему на колени и послушать, как он вслух читает мне стихи. На этот раз он поехал в деревню навестить родителей и обещал, по своему обыкновению, вернуться с подарком.
Увидев, как привратник открывает ворота, я забыла об игре и со всех ног бросилась к папе. Девочку у него за спиной я не заметила.
Папа взял меня на руки и чмокнул в лоб.
– Что ты привез мне из деревни? – спросила я.
– Сегодня ничего, Тара.
Голос его звучал устало. Он даже не пообещал привезти мне что-нибудь в следующий раз и за то, что вернулся с пустыми руками, тоже не извинился. Мысли его были заняты чем-то другим, а меж бровей пролегла морщинка. Хотя на меня это было и непохоже, донимать его расспросами я не стала и допытываться, почему он без подарка, – тоже. Вместо этого я обняла его за шею, и он понес меня домой. Именно в этот момент я и заметила щупленькую девочку с узелком в руках и серьезным личиком. В тот вечер она стала частью нашей жизни… Помню, как лучи заходящего солнца золотили ее фигурку, как болтались из стороны в сторону ее тоненькие косички с красными ленточками и как переливались бриллиантовым блеском ее зеленые глаза. Она беспомощно посмотрела на меня и отвела взгляд.
Кумушки, что присматривали за игравшими на площадке детьми, зашушукались. Медленно переставляя ноги, девочка поднялась следом за нами по лестнице. И вот она уже стоит посреди нашей гостиной.
– Кто это? – Ааи вышла из кухни и с ног до головы оглядела девочку. Та отступила, а на глаза у нее навернулись слезы.
– Она поживет у нас какое-то время, ладно? – сказал папа. – А потом я пристрою ее в приют.
– Как тебя зовут? – спросила ааи девочку.
Но девочка, едва сдерживая слезы, лишь смотрела вниз, себе под ноги. Ааи задала ей еще несколько вопросов, но девочка молчала, только иногда кивая или качая головой. Мне показалось, что она шевелит губами, но я ни звука не услышала.
– Она вообще говорить не умеет? Она что, немая? – спросила ааи папу. – Как ее зовут?
– Ее зовут Мукта. Она просто не привыкла к городу. Ничего, пусть привыкает. – Папа уселся на диван и развернул газету.
– Надеюсь, она недолго будет привыкать. – Ааи вздохнула и пробормотала еще что-то, подталкивая девочку в сторону кухни.
– Давай поселим ее в кладовой? Ты же на прошлых выходных там прибралась? Пусть у нее будет своя комната.
– Ты что, серьезно? – удивилась ааи.
– Ну да. Собственная комната – это здорово!
– Поселить ее в кладовой? – переспросила ааи.
Папа кивнул, и ааи опять вздохнула, на этот раз громче.
– Можешь жить вот тут, – сказала она девочке.
Вот так Мукта и поселилась в нашей маленькой квартире, в крохотной каморке.
Наша квартира была не так просторна, как другие в этом комплексе. Помимо гостиной и кухни там еще было две спальни, одна из которых принадлежала моим родителям, а другая, рядом с кладовкой, – мне. Поначалу если у нас с новой девочкой и было что-то общее, то это стена между нашими комнатами. Я слышала, как по ночам она плачет, ее рыдания то стихали, то становились громче. Время от времени я вылезала из постели и подходила к двери кладовой, но так и не решилась постучаться и предложить помощь. Вместо этого я сказала папе, что по ночам девочка плачет. Он потрепал меня по щеке.
– Ничего, не волнуйся. Тут все новое, и ей не по себе. Не страшно, она привыкнет.
Помочь я ничем не могла, но подумала, что, возможно, девочка плачет, потому что ей не нравится ее новая комната – тесная, темная и мрачная, с облупленной краской на стенах, мне она казалась пещерой какого-то чудовища. Если память мне не изменяет, то солнца в этой комнате почти не бывало, хотя по ночам луна изредка заглядывала туда.
Шли дни, мы мало-помалу привыкали, ее приглушенные рыдания и сдавленные всхлипы постепенно слились с другими повседневными звуками – шумом машин, стрекотанием сверчков и далеким собачьим лаем. Девочка еще долго ни слова не говорила, и соседи, окликая ее, бормотали под нос что-то странное. Возможно, наша собственная жизнь – тихая и уютная – мешала нам разглядеть печаль в ее глазах.
Ааи сделала попытку обучить девочку некоторым домашним премудростям – готовить еду и мыть посуду, подметать и мыть полы, стирать одежду и развешивать ее, – но девочка оказалась неуклюжей, все валилось у нее из рук. От малейшего стука она вздрагивала, а стоило ааи слегка пожурить ее, как на глазах у нее выступали слезы. Вскоре ее беззвучные ночные рыдания сменились воплями. Помню, как-то раз в родительской спальне зажегся свет, после чего кто-то прошагал мимо моей комнаты в кладовку. Вскочив с кровати, я бросилась следом и увидела, что Мукта скрючилась на полу, а папа брызжет ей в лицо водой. Когда кошмары отступили и Мукта проснулась, она забилась в угол, лихорадочно оглядываясь вокруг, словно искала что-то.
В одну из таких ночей нас поднял с постелей стук в дверь. На улице дул ветер, и, когда папа отворил дверь, нас обдало холодом. Выглянув из-за папиной спины, я увидела рассерженных соседей. Один из них, лысый мужчина с редкими кустиками волос на плешивой голове и заспанными глазками, сказал – впрочем, довольно вежливо, – что своими криками и стонами девочка накликает на наш дом зло.
– И вообще, – добавил он, – она же немая. Как тогда ей удается кричать?
Стоявшая рядом с ним женщина перекрестилась и предположила, что девочка одержима дьяволом. На это папа рассмеялся и ответил, что дьявола не существует, а если даже кто-то рыдает и стонет, то ничего страшного в этом нет. Сперва все они разговаривали с папой почтительно, вполголоса, но затем один из соседей вдруг громко выпалил:
– Сделайте с ней что-нибудь. Сколько можно будить нас посреди ночи?
Это придало храбрости всем остальным.
– Нам завтра с утра на работу!
– Точно. Она же не в себе, ее лечить надо. С таким ребенком нам покоя не будет.
– Сводите ее к целителю, что сидит возле храма, – посоветовала одна из женщин, – я слыхала, ему достаточно дотронуться до человека – и все недуги как рукой снимет.
– Я не собираюсь таскать ее по всяким шарлатанам, – твердо ответил папа. – Просто ей здесь не по себе – и в городе, и в этом доме. Но она привыкнет.
На минуту собравшиеся умолкли, но потом кто-то снова заворчал, и все опять раскипятились. Из своей квартиры вышел разбуженный дядя Анупам.
– Что случилось? – спросил он, протирая глаза. Кто-то из соседей шепнул ему, дядя Анупам похлопал того по плечу и ответил: – Ладно, приятель, разберемся. А сейчас спать пора. – Он взмахнул рукой, и соседи начали разбредаться по квартирам.
Когда все разошлись, папа с дядей Анупамом еще долго стояли на балконе и обсуждали случившееся.
– Может, и правда сводить ее к доктору, – вздохнул папа.
Обращался ли папа в больницу – не знаю, но я не видела, чтобы он повел Мукту к врачу.
– Эта девочка не нашего круга, – напоминала мне ааи каждый вечер, укладывая меня спать, – твой папа вбил себе в голову всякие странные идеи о равенстве, но в обществе все по-другому. И нам не следует забывать о своем месте.
В то время я всегда выполняла папины просьбы. Каждый раз, приводя домой бездомного ребенка, папа отводил меня в сторону и говорил:
– Будь с ним доброй. Перед Господом все мы равны.
То же самое он сказал, когда у нас поселилась Мукта.
Ааи появление Мукты встревожило, а во мне девочка пробудила немалое любопытство. Мне ужасно хотелось расспросить ее о моих бабушке и дедушке, ведь родом-то она была из той же деревни, что и папа. Как-то среди дня я вошла на залитую солнцем кухню, где Мукта нарезала овощи. Я подошла к ней, обдумывая, как правильнее задать вопрос, и остановилась возле раковины, выжидая, когда Мукта поднимет голову и посмотрит на меня. Не дождавшись, я спросила:
– А в твоей родной деревне хорошо было? Ты не скучаешь?
Она действительно подняла голову и посмотрела на меня, но так, словно мои слова причиняли ей боль, а затем продолжила резать овощи. Лишь царапанье ножа о деревянную доску нарушало тишину между нами.
– Я просто хотела узнать про деревню, только и всего. Но если тебе не хочется рассказывать… – Не договорив, я пожала плечами. Предложение повисло в воздухе, как и моя обида. Я направилась к двери, но подумала, что папа наверняка захотел бы, чтобы я поступила иначе. Поэтому я повернулась и сказала: – Мы с Навином и другими мальчишками пойдем на площадку. Если захочешь, приходи с нами играть.
Она изумленно взглянула на меня. Я ожидала увидеть на ее лице улыбку, но зря, и решила, что Господь, отправляя Мукту в этот мир, не научил ее улыбаться.