Воспоминания о той ночи накатывают океанской волной и тянут меня за собой. Кислый вкус темноты и всхлипы, словно эхо из бездонной шахты. Я так долго старалась избавиться от них, но не учла, что места тоже обладают памятью. Стоя на полутемной площадке возле квартиры, в которой выросла, я пыталась отпереть дверь. Ключи выскользнули из рук и со звоном упали на пол. Все оказалось сложнее, чем я думала. «Вдохни поглубже – и храбрости прибавится», – говорил мне в детстве папа. Сейчас же мне было двадцать пять, я стояла перед запертой дверью и снова чувствовала себя ребенком.
Подняв ключи, я сделала еще одну попытку. Потом толкнула двери, и они заскрипели. В квартире было сумрачно. Там, снаружи, раскаты грома сотрясали небо, а по крышам барабанил дождь. Сиротливое солнечное пятно замерло на мебели, покрытой многолетней пылью. Я застыла посреди заброшенной комнаты, глядя на паутину в углах моего бывшего дома. Включив свет, я провела рукой по пыльному письменному столу. «Это всего лишь квартира», – убеждала я себя. Но в ней осталось столько связанных с детством вещей – мой письменный стол, за которым папа учил меня читать, и диван, где мы сидели всей семьей перед телевизором.
В спальне стояла моя кровать – тщательно заправленная, какой я ее оставила. Я слышала наш смех, вдыхала запах детства – запах приготовленной ааи[1] еды, которой она с такой любовью кормила меня, – цветочное благоухание шафрана в пулао[2], дал[3] с куркумой, сладкий аромат расгуллы[4]. Нет, конечно, все эти ароматы давно уже выветрились, оставив лишь затхлый душок запертых комнат и похороненных секретов.
Я отдернула занавески, выпустив облачко пыли. За окном лил дождь, и капли покачивались в колыбелях листьев. На улице все было таким же, как одиннадцать лет назад, когда мы с папой уехали отсюда в Лос-Анджелес, – гудящие и сигналящие машины, рикши, лай бродячих собак, трущобы вдали. Чемоданы я оставила у порога. Сейчас, глядя в окно, я поняла, почему папа никогда не делал попыток ни продать, ни сдать эту квартиру. Уже одиннадцать лет наш дом был в Америке, но папа надеялся когда-нибудь вернуться сюда и отправиться на поиски Мукты. Ведь, в конце концов, именно отсюда ее похитили.
Говорят, время лечит любые раны. Я в это не верю. Годы проходят, и я с удивлением замечаю, как самые невинные мелочи воскрешают воспоминания о тех ужасных временах или как моменты, которые изо всех сил стараешься забыть, навсегда врезаются в память.
В тот день я вышла из квартиры, твердо решив отыскать ответы. Таксисты выстроились в очередь – каждый ждал, надеялся, умолял сесть к нему в машину. Есть в этом городе нечто, чего мне никогда не забыть. Я вижу, чувствую, слышу это повсюду – застывшие на человеческих лицах мечты, запах пота и грязи, гул хаоса в воздухе. Это случилось здесь – стены обрушились, машины смело с дороги, осколки стекла пронзили наши жизни, а наши близкие превратились в воспоминания. Я остановилась, перед глазами появилась ожидающая меня где-то ааи. Она взяла меня на руки, и ее подведенные глаза наполнились слезами. Пока взрывы не забрали ее, все было иначе.
– Мадам, я везти вас, куда вы пожелать, – выкрикнул какой-то таксист.
– Нет, нет, сюда! – замахал руками другой.
Я кивнула одному из таксистов, и тот торопливо уселся за руль. Когда я залезла в машину, заморосило, влага висела в воздухе.
– Отвезите меня в отделение полиции в Дадаре, – сказала я.
– Мадам из-за границы? Это понимать, потому что вы так говорить. Я отвезти вас в самый наилучший отель в Мумбаи. Вы…
– Отвезите меня в полицию, – строго повторила я.
Больше водитель ничего не говорил и только мычал, подпевая едва не разрывавшим динамики болливудским песням. Копавшиеся в мусоре обитатели трущоб и уличная ребятня бросали свои занятия и бежали за машиной. Несмотря на морось, город накрывала волна зноя, а ветер пах гарью, карри и нечистотами. Пешеходы по-прежнему разгуливали в опасной близости от проезжей части, рядом что-то бубнили рикши, а побирушки, прося милостыню, стучали мне в окно. На тротуарах, как и раньше, сидели нищие, чья крыша над головой была простым куском брезента, женщины громко торговались с рыночными лоточниками, а мужчины с отсутствующим видом слонялись по улице. На стенах над ними пестрели болливудские плакаты с рекламой новых фильмов.
По этим улицам папа водил меня в детстве гулять. Однажды ааи взяла меня с собой на базар, где я, по ее примеру, пыталась торговаться. Этой же дорогой мы с Муктой и папой ездили на такси в Азиатскую библиотеку. С каким восторгом я показывала Мукте море и сад, знакомила ее с моим миром. Сколько раз она несла мой рюкзак, провожая меня в школу, или сидела рядом на скамейке в парке, прихлебывая ледяной гола[5]. Сейчас, сидя на заднем сиденье такси, я чувствовала, как желудок сжался в комок. От этих воспоминаний я словно оцепенела: дыхание перехватило, совершенное мною преступление душило меня. Я наклонилась к окну и постаралась вдохнуть.
– Мадам, вот полиция, – сказал водитель, сбавив ход.
Когда такси остановилось, мелкий дождь уже превратился в настоящий ливень, и дворники яростно терлись о лобовое стекло. Выйдя, я оказалась по колено в луже. По зонтику забарабанил дождь. Я расплатилась с таксистом. Чуть поодаль, возле мусорных баков, дети в дождевиках с визгом плескали друг в дружку грязной водой.
В знакомом участке я уселась на скамейку в углу и положила сумку на колени. Одиннадцать лет назад мы с папой просиживали тут часами, силясь понять и осмыслить случившееся. Сейчас, среди людей в очереди, я мечтала, чтобы папа сидел рядом. В каком-то смысле он и сейчас был со мной: в сумке лежала урна с его пеплом. Исполняя последнюю волю отца, я привезла сюда его прах, чтобы развеять над Гангом.
Рядом располагался стол, заваленный документами, из-за которых выглядывала макушка полицейского, а позади первого еще один стол, за ним тоже сидел дежурный. Он вел прием посетителей, выслушивал жалобы и делал пометки. Их третий коллега устроился в кресле неподалеку, уткнувшись в газету. Быстро просеменив мимо меня, чайвалла, разносчик масала-чая[6], расставил по столам стаканы с бурой жидкостью. Снаружи донесся вой сирен, и полицейские втащили в отделение двоих мужчин в наручниках.
Женщина передо мной со слезами умоляла полицейского побыстрее отыскать ее пропавшего сына; полицейский, позевывая, сделал несколько пометок, после чего выпроводил посетительницу. Наконец очередь дошла до меня, и я уселась перед дежурным. Тот потер глаза.
– Что у вас? – Судя по голосу, он устал.
– Я хотела бы поговорить с вашим начальником, старшим инспектором.
Он оторвался от экрана и прищурился:
– И о чем же, мадам?
На деревянной доске за его спиной таблица: количество убийств и похищений за год, с пометкой о раскрытых.
– О похищении, случившемся одиннадцать лет назад. Тогда украли девочку. Заявление написал мой отец.
– Одиннадцать лет назад? – Дежурный изумленно вытаращил глаза. – И разыскать ее вы решили сейчас?
Я кивнула.
С любопытством глядя на меня, он тоже кивнул:
– Ладно, подождите.
Полицейский поднялся, подошел к какой-то двери и постучал, а когда та открылась, показал на меня и что-то прошептал. Открывший дверь инспектор взглянул на меня и шагнул навстречу.
– Инспектор Правин Годболе. – Он пожал мне руку и сообщил, что занимает должность старшего инспектора.
– Я… У меня… Я разыскиваю похищенную девочку. Пожалуйста, помогите мне. Я… я только что прилетела из Америки.
– Прошу вас подождать несколько минут, у меня сейчас посетитель. А потом займемся и вашим делом.
В кабинет старшего инспектора я попала лишь спустя пару часов. За это время успела съесть припасенный сэндвич и понаблюдать за дежурным, который принял еще нескольких посетителей. Я с радостью выпила стакан предложенного чайваллой чаю. Ожидание меня не пугало. Я чувствовала облегчение, пусть и мимолетное: наконец-то у меня есть возможность поговорить не просто с кем-то, а с человеком, занимающим достаточно высокую должность, а значит, способным помочь.
Глаза у инспектора Годболе были умными и проницательными, и у меня появилась надежда, что от его взгляда не укроется то, что осталось загадкой для других. Он пригласил меня присесть. На столе лежала его полицейская каска с гербом и девизом: «Сатьямэва джаяте» – «Лишь истина побеждает».
– Чем я могу вам помочь?
Представившись, я села, открыла бумажник и вытащила фотографию. Мукта и я, совсем юные, возле Азиатской библиотеки. Инспектор взял снимок и вгляделся в него.
– Это ее я разыскиваю. Девочку на фотографии, – сказала я.
– Которую? – уточнил полицейский, всматриваясь в снимок.
– Та, что справа, это я. А другую похитили одиннадцать лет назад.
Брови у него поползли вверх:
– Одиннадцать лет назад?
– Э-э… Да. Ее похитили из нашего дома в 1993 году, сразу после взрывов. Когда это произошло, я была рядом, в той же комнате, что и она.
– Значит, вы видели похитителя?
Я замялась.
– Нет… Почти не видела, – солгала я.
Инспектор кивнул.
– Ее звали… зовут Мукта. Она была… сиротой. Мои родители удочерили ее. – Я пустилась в объяснения: – Папа был очень добрым и в свободное время сотрудничал с приютами и разными благотворительными организациями – помогал с усыновлением сирот. Иногда он приводил таких детей к нам домой. Папа подбирал на улице беспризорников или привозил из деревни детей из нищих семей, и те жили у нас дома. Один, иногда сразу двое. Спали они на кухне, ааи готовила для них еду, а через несколько дней папа устраивал их в детский дом или в приют. Папа всегда пытался помочь. А Мукта… он так старался. В ее родной деревне с ней случилось какое-то несчастье. И она долго молчала, отказывалась говорить. Она…
– Ясно, ясно, – перебил инспектор, – мы попробуем ее отыскать.
Мне захотелось сказать ему, что Мукта, в отличие от других детей, остававшихся у нас самое большее пару недель, прожила с нами пять лет. Была нам настоящим другом. Захотелось рассказать, как она любила читать стихи и как боялась отбойных молотков. И как нам с ней хотелось вырасти рядом.
– Мисс Тара?
– Мой… мой отец тогда написал заявление. О том, что… О похищении.
Инспектор глубоко вздохнул, потер щетинистый подбородок и поднес снимок к глазам. Фотография, обтрепанная и поцарапанная, превратилась в замороженное во времени воспоминание, в котором мы обе улыбались фотографу.
– Мисс Тара, все это случилось очень давно. Сейчас она… выросла! Более свежих снимков у нас нет, а без фотографии искать человека очень сложно. И тем не менее я подниму ее дело. Для этого мне надо будет связаться с отделом, который занимается поиском без вести пропавших. А почему вы вообще спустя столько лет решили искать эту нищую деревенскую девочку? Она украла что-то из вашего дома? Какую-нибудь фамильную драгоценность?
– Нет-нет, просто… Папа так старался подыскать всем остальным детям семью. По-моему, папе казалось, будто Мукта – единственная, кого ему не удалось уберечь. Он так и не простил себе этого. Нам говорили, что ведутся поиски. Мне же папа сказал, что Мукта мертва. Возможно, так ему сообщили в полиции. Не знаю. После этого папа увез меня в Америку. Я… я не знала, что она жива. После его смерти я нашла в его столе документы. Он долго разыскивал ее. И все то время, пока он искал, я считала ее мертвой. Ему бы хотелось, чтобы я продолжила поиски.
– Мадам, когда такие дети пропадают, их никто не ищет. Посмотрите, сколько детей разгуливает по трущобам – до них никому нет дела, и даже когда они исчезают, то никого это не волнует.
Я молча смотрела на него. Одиннадцать лет я мысленно возвращалась к той летней ночи, к тем мгновениям, когда в моих силах было предотвратить случившееся. Я знала, кто ее похитил. Всегда знала. В конце концов, это была моя идея. Но инспектору я об этом не сказала, иначе одним признанием мне было не ограничиться. Как бы то ни было, я не собиралась рассказывать ни о причинах, побудивших меня к этому поступку, ни о похитителе. Мне хотелось лишь найти Мукту.
Инспектор помахал фотографией и громко вздохнул.
– Дайте мне пару дней. Я подниму ее дело. У нас зарегистрировано много подобных случаев. Дежурный запишет ваши показания. – Он вызвал дежурного и попросил его проводить меня.
– Благодарю вас. – Я поднялась, но в дверях обернулась: – Я буду очень признательна, если вы мне поможете!
Инспектор поднял голову и слегка кивнул, после чего вновь погрузился в работу. С показаниями дежурный управился за несколько минут.
Выйдя из полиции, я остановилась на крыльце, глядя на припаркованные рядом служебные машины, на полицейских с папками в руках, на посетителей, нетерпеливо дожидающихся своей очереди, и внезапно вся эта затея показалась мне совершенно безнадежной. Почему я вообще решила прийти сюда и попросить о помощи? Ведь они даже не стали задавать мне вопросов. Помню ли я день, когда это произошло? Слышала ли я что-то необычное перед тем, как поняла, что происходит? Сколько времени было на часах в спальне? Почему преступник не похитил заодно и меня? Почему я не кричала? Почему я не разбудила папу, ведь он спал в соседней комнате? Задай они мне их – и я не смогла бы удержаться от признаний.
Я прикурила, сделала несколько затяжек и выпустила дым через нос. Двое стоявших на крыльце женщин-полицейских наградили меня неодобрительным взглядом. Я улыбнулась. Курящих женщин встретишь здесь нечасто. Свою первую сигарету я выкурила в Лос-Анджелесе вместе с Брайаном, когда мне было восемнадцать. С Брайаном, моим женихом и когда-то – великой любовью, которого я без излишних страданий оставила в Лос-Анджелесе. Будь все по-прежнему, в этот самый момент мы с ним валялись бы на пляже, глядя на лижущие песок волны. Но с Брайаном покончено. Посмотрев на безымянный палец без кольца, я вздохнула, бросила окурок и наступила на него ногой.
Я вышла в уличный шум, под влажный ветер. Не обращая внимания на раны на грязных ногах, ко мне торопливо заковыляла шестилетняя девочка в лохмотьях. Она протянула руку и с мольбой посмотрела на меня. Я заглянула в ее полные надежды глаза, и она словно уцепилась за мой взгляд. Другие дети собрались чуть поодаль и с любопытством наблюдали за мной. Порывшись в сумочке, я отыскала несколько рупий и протянула их девочке. В следующий миг меня окружила толпа ребятишек. Я раздала им еще несколько купюр, и дети с восторженным визгом бросились врассыпную.
– Есть тут где-нибудь ресторан? – спросила я одного из мальчишек, и на его темном лице засияла ослепительная улыбка.
– Вон там, мадам. Лучший масала-чай… Очень вкусный, очень хороший. – И он помахал мне на прощанье.
В это время дня в ресторане было почти безлюдно. Я положила сумочку на стул и заказала чай с сэндвичем. Мальчики лет десяти-двенадцати протирали столы, и на их влажные поверхности тут же садились мухи. Официант принес мне стакан чая. Тучи на небе расползались, между ними проглядывала синева. Когда я впервые увидела Мукту, она сидела у нас в кладовке, темной и грязноватой, и смотрела в окошко, не сводя глаз со звезд, словно искала среди них что-то. Я вспомнила ту ночь, когда родители спали, а я прокралась в ее комнату. Она вновь глядела на небо. Мукта обернулась, удивленная моим появлением.
– Чего ты все высматриваешь? – спросила я.
– Смотри, – ответила она, показывая в окно, – и сама увидишь.
Я вошла в комнату, уселась подле нее и посмотрела на звезды, алмазами поблескивающие на ночном небе.
– Амма[7] говорила, что после смерти мы превращаемся в звезды. Она сказала, что когда умрет, то станет звездой и будет за мной присматривать. Но там их так много, видишь? И которая из них амма, я не знаю. Может, если смотреть подольше, я наконец это пойму. А она подаст мне знак. Ты в такое веришь?
Я пожала плечами:
– Не знаю. Если ты сама в это веришь, значит, так оно и есть.
– Это все правда, – прошептала она, – надо только присмотреться.
Мы сидели и разглядывали звезды на безоблачном темном небе. В ту ночь, как и много ночей после, я допоздна пробыла у нее. Шли годы, а мы по ночам сидели в темной комнатке и в лучах лунного света говорили о нашей жизни. Так мы спасались от мира. Мукта научила меня смотреть на небо как на сцену, где облака превращались в разных персонажей, меняли форму, наползали друг на дружку. Небо рассказывало нам больше историй, чем книги, больше, чем рисовало воображение.