Три дня не ела, два дня не спала и всё время думала о ней. Необходимые хозяйственные приготовления если и отвлекали, то недостаточно. В груди то и дело поднималось предгрозовое облако паники, искрящее молниями: «Она едет ко мне!»
Я уже знала наизусть все ее трещинки – по многочасовым онлайн-разговорам, по откровенным фотографиям и еще более откровенным видео. Я знала ее секреты и фантазии, которыми она ни с кем прежде не делилась (даже о любимом место в норвежском лесу, где она исследовала себя под аккомпанемент пошлых песенок кумира). А она знала все мои (даже о родинке в труднодоступном месте). А еще мы обе узнали о себе и друг о друге столько нового, о чем ни одна из нас не догадывалась на протяжении прошлых сорока и тридцати лет соответственно. Или догадывалась, но не имела шанса подтвердить или опровергнуть догадку. Наше обоюдное открытие в общих чертах сводилось к одному: как это удивительно и невероятно – влюбиться в кого-то, будто тебе снова пятнадцать, страстно желать исследовать другую душу и тело, угадывать в чертах другого свои собственные черты. Пусть с нашего знакомства прошло каких-то полгода, а с момента признания в любви – того меньше, но казалось, мы обе шли к этой встрече всю жизнь.
Только теперь я осознала, что все месяцы наивных мечтаний и романтическо-эротических иллюзий наконец станут явью, а все предгрозовые облачка соберутся вместе, набухнут и сгустятся в одну грозную грозовую тучу, которая накроет мой мирок и погребет под потоками воды всё, что было до.
Я не помню, как прошла первая половина того дня. Кажется, только поставила в духовку яблочную шарлотку да привела себя кое-как в порядок. Надела ее любимое, зеленое платье – с кроссовками смотрелось оно немного странно, но недавнее растяжение связок диктовало свои правила моды. Захватила воды и пару батончиков-мюсли, не для себя – для нее: знала, ей предстоит нелегкий перелет, а в меня всё равно еда не лезла. Купила сразу пачку билетов на метро – «из аэропорта буду возвращаться уже не одна, о, боже…»
Зато всегда буду помнить вторую половину дня: переполненный зал аэровокзала, не видавший реновации с самого открытия в семидесятых и больше похожий на гигантсткий ангар; неудобный высокий стул в кафе – я верчусь на нём юлой, пытаясь не упустить малышку за головами встречающих; ее сообщение в мессенджере «Я прилетела»; и последние пятнадцать минут томительной тревоги перед тем, как я увидела ее прелестную тёмную головку. Она вышла совсем одна и тут же растерялась, забегала глазами по лицам людей, столпившихся за ограждением, заозиралась и, так и не обнаружив меня, направилась к выходу. Тут я, стараясь не переходить на бег, полетела к ней стрелой. До самого моего последнего шага она не замечала меня и только ахнуть успела, когда я накинулась на нее с объятиями.
Мы прижались друг к другу и держали так друг друга крепко, пока не пришли в себя. Когда мы наконец разлепились, я хотела было ее поцеловать – хотя бы в щёку, но вокруг было столько народу и она имела вид столь обескураженный и трогательно-беззащитный, что я не отважилась. Вместо этого я схватила ее пальчики, заключила в замочек со своими и повела к выходу. В голове восторженно трепыхались лишь две мысли: «Какая же она ма-а-аленькая!» и «Бог ты мой, что за гладкая, нежная кожа у неё!»
Всю дорогу до автобуса мы не переставая переглядывались и пересмеивались, не расцепляя рук. Смущение, радость и невозможность поверить в реальность происходящего – этот ядрёный коктейль плескался внутри и бился о стенки моей черепной коробки. Так, нелепо хихикая, мы и ехали до дома (я совсем забыла использовать свою гениальную заготовку при посадке в автобус: «Lady, step inside my Huyndai!» – мозг находился в плотной и надежной отключке). Болтали о какой-то чепухе, мелочах: «Как полёт?», «Что там Внуково?» – заглядывали друг другу в лицо, она восхищалась моим зелёным городом.
Я специально стала подниматься первой по лестнице – чтобы потизить ее видом снизу на мои ноги и то, что под юбкой. Не уверена, оценила ли она мой коварный маневр. Мои коварные намерения: войдя за порог, сразу зажать ее в углу – также не сработали. Вместо этого я, как и положено гостеприимной и не очень отчаянной домохозяйке, предложила чай с пирогом и еще мучительных тридцать минут разговоров о том о сём.
С чайной церемонией в итоге было покончено, и мы перешли к диванной церемонии обмена подарками: она привезла мне мешочек с собственноручно вырезанными из бумаги узорами (один в виде профиля своего кумира, другой в форме орнамента с надписью Love в сердцевинке), парой модных значков и идеально минималистичным кулончиком; я вручила ей пакет с футболкой, комиксами, сережками (она тут же вдела их в свои крошечные ушки) и еще парой безделиц. Взаимные благодарности и восторги оказались исчерпаны, и мы остались сидеть лицом к лицу на узеньком диване. Тогда я не выдержала и выпалила то, что давно крутилось у меня на языке: «Всё думаю, когда уже можно будет на тебя наброситься…» – и тут же привела в исполнение свою угрозу.
Неловко нависнув над ней, я нацелилась прямо на губы – они подхватили мой порыв. Ощущения были очень странные: меня трясло, как осиновый лист – то ли от страха, то ли от собственной дерзости, то ли от горячего желания и ее мягких, но очень скорых поцелуев. Мыслей в тот момент было ровно ноль – я действовала на автомате, как запрограммированный робот: перешла к ее шее, обвела ладонями груди («Чорт, там еще бюстгальтер!»), снова вернулась к ее личику, а затем попросила разрешения снять с нее платье.
Я очень торопилась – только что на часы не поглядывала. При этом опасалась показаться грубым мужланом, что, впрочем, не помешало мне сесть к ней на колени и начать целовать ее полуобнаженную грудь. Она же занялась пуговичками на моем платье и трясущимися руками высвобождала из петелек одну за другой, пока не расправилась со всеми окончательно и не высвободила из платья и меня целиком. Прикосновения ее рук и губ были нежными, как шёпот пены морской. Я испугалась, что она первая предложит сделать то, что так хочу я. А потому снова взяла инициативу в свои руки – они, однако ж, отказались в тот момент служить верой и правдой, а потому избавляться от нижнего белья моей девочке пришлось чуть ли не самостоятельно. Когда я, опустившись на колени, спросила, заглядывая снизу вверх ей в глаза: «Можно?», – она только согласно кивнула.
Я приникла к ее влажно блестящему лону, вдохнула ее запах и прикоснулась языком к ее маленьким губкам. (Здесь пришлась бы кстати пара-тройка поэтических сравнений и изящных метафор, чтобы описать, какова была на вкус моя любимая, но вышла бы либо романная пошлость, и потому неправда, либо глава из учебника по биологии – тем более ложь). А была она на вкус чуть солёная, как морская вода, и до невозможности мягкая – такая, что мне было боязно сделать лишнее грубое движение. Тем не менее я, поглаживая белую кожу ее бедер, добралась до самой заветной части – она великодушно позволила мне поиграть с ее чувствительным клитором, но большее одобрение, кажется, получили мои боевые действия чуть ниже. То напрягая, то расслабляя язык, я увлажняла ее и без того мокрое теперь лоно и даже рискнула проникнуть пальчиком в заветное узкое отверстие, но она скоро остановила меня и притянула к себе для поцелуев и подставила для ласк свои великолепные груди. Ее идеально ровные соски было до одурения сладко целовать, и я заметила, как отзывчивы они к любым моим действиям. Когда я, как спелую клубнику, захватывала то один, то другой ртом и мягко посасывала их, ее тело тянулось мне навстречу и вся она превращалась в один жаркий выдох. Рукой тем временем она дотянулась до своих половых губ, и так, с её и божьей помощью, мы всё-таки завершили начатое. Не дав моим мыслям устремиться по руслу «Какой я безнадежный любовник», милая опрокинула меня на сиденье дивана и оказалась ровно между моих широко распахнутых коленей.
До того владевшее мной тупое спокойствие поколебалось на этом моменте, но я не успела как следует испугаться, потому что ощутила прикосновение ее губ к моим. Такое мягкое, такое одуряюще нежное, что следующие минуты едва отпечатались в моей памяти. Да, всего несколько минут – и я кончила, не приходя в сознание. Хотя нет, отпечатались картинки: её полуприкрытые глаза, густо подведённые чёрным, её смиренная поза – на коленях на полу, ее милые пальчики… Когда мои стоны утихли, девочка вновь переместилась на диван за новой дозой поцелуев, и я ощутила на ее губах мой собственный вкус. Целовать ее было – как пить из речки в жаркий полдень: сколько ни глотай эту обжигающе ледяную воду, всё кажется мало, всё равно хочется ещё и ещё.
Однако мне пришлось проверить часы, ведь время неумолимо приближалось к окончанию рабочего дня, а нам еще предстояло исполнить чинную-благородную туристическую программу. Девчонка нарочно не заперла дверь в ванную, когда направилась в душ, и я воспользовалась случаем беспардонно поглазеть на ее шикарное тело – теперь она уже не стеснялась и спокойно вытирала полотенцем свой живот и грудь, заговорщически поглядывая на меня. Я переступила порог и завершила ритуал омовения, заботливо смахнув россыпь крупных капель с ее плеча.
На нас снова оказались платья, и мы приникли друг к другу – теперь уже совсем не в дружеском объятии. Невероятным усилием воли мы наконец разомкнули его и, спешно собравшись, вышли на улицу.