Не оставь меня, Боже мой! - читать онлайн

Аду или раю сообразны,

Повергая в трепет и смущенье,

Мимо ходят милые соблазны,

Нежные такие искушенья.

Жадными весёлыми глазами

Схватывая линии и формы,

Кто мы, где мы – забываем сами,

Да и важно разве – где мы, кто мы?

У соблазнов ангельские щёчки,

У сладчайших кругленькие шейки,

Шёлковой травинкою в тенёчке,

Ох, и любят щекотать их шейхи.

У фонтана в тишине вечерней,

В мраморной изнеженной прохладе

Узенькие плечи обольщений,

Ох, и любят эти шейхи гладить.

Но в привычках дружеской приязни,

Под рукою в бурный миг сближенья,

Испарятся лучшие соблазны,

Дивные исчезнут искушенья.

В пространствах неживых клубится грех,

Бахвалится усмешкой сатанинской,

То кукишем проглянет из прорех,

То липнущие вязкие ириски.

Почтительным патлатым старичком

Расшаркается перед жирной Дуней

И снова вертит волосатой дулей,

И огненным хохочет языком.

Не отпирайтесь, будто незнаком,

Не уверяйте: мол, впервые видим.

Он и живёт у вас не под замком,

И вовсе не в изгнанье, как Овидий.

Он вам приятен, даже нет – любим,

Нет, даже обожаем вами втайне,

И счастливы безмерно при свиданье,

При каждой блудодейной встрече с ним.

Но лицемерье века таково,

Что все его ругают и поносят,

А за душой у крикунов поройся,

Лелеют нежно, пестуют его.

Хот ь и стыдятся называть при всех,

Себя боятся выдать сладкой дрожью;

И это тоже, тоже, тоже грех,

Ещё от века наречённый ложью.

Наши грехи порождают ветер,

И он с косматым усердьем дует.

И это – шпицрутены, розги, плети…

И это – кукиши, фиги, дули…

«Накось выкуси! Накось! Накось!..»

А мы в азарте, а нам всё мало.

Когда нам холодно, мы и кактус

Впустить готовы под одеяло.

Когда нам голодно, мы и смерти

Кричим, обезумившие, – насыть нас!

И за приманкою лезем в сети,

Из коих выбраться и не сильтесь.

Наши грехи порождают ветер…

Как дерево раздало листьям свет,

А воду молодым ветвям раздало,

Тобою обделённых в мире нет,

Хотя и ропщем, жалуемся – мало…

Но вот дорвались, ухватили мы

Излишки благ и непомерной чашей

Пьём на краю вселенской страшной тьмы

Отраву невоздержанности нашей.

По щедрости и промыслу в угоду

Ты даровал нам, Господи, свободу,

Но чудо это по наветам тьмы

Себе во зло употребили мы.

Ты даровал нам почвы плодородье,

А мы взрастили грех чревоугодья.

Любовь нам дал. Не покорились ей,

Но подменили похотью своей.

Твой дар – зверей прекраснейшая стая,

По вкусу нам: едим не уставая.

Дал звёзды нам – светила дальних стран,

А мы из них устроили обман.

И образ Твой на золотистом поле

Включён в предметы прибыльной торговли,

И заповедь, что дал Ты на века,

Распродаём с базарного лотка,

Поскольку разум, что Тобой дарован,

Теперь корыстью мерзкой нашпигован.

А всё ж Тобою созданных людей

Не оставляешь милостью Своей.

Не то чтобы – дурни и скареды,

Куём за рассветом рассвет,

Чеканим, и – заняты, заняты —

Свободной секундочки нет.

Спешим из трамвая в автобусы,

В троллейбусы прём из метро;

И входим в престижные образы,

Как важные дамы – в манто…

По часу, по два и по три часа

Всей личностью ушлой своей

И всею наличностью тычемся

В закрытость ненужных дверей.

Зловонным кумирам каждение,

Копченье, мученье огня;

И худшим страстям угождение

В чаду ненасытного дня.

Опять же банкеты и саммиты

Под хохот и смех сатаны,

И бесами – заняты, заняты;

И злейшие – приведены…

Всё для познанья – микроскоп,

И прорезь скважины замочной,

И лунных телескопов очи,

И цинковый крылатый гроб,

И технология войны,

И болтология успеха,

Секреты плача, тайны смеха,

Физиология слюны,

Познали боль свою и срам,

Трудом и плетью наказанье,

А прежде – к творчеству призванье,

И звери улыбались нам.

А прежде – райские сады,

В лазурь обёрнутые дали,

А прежде – и себя не знали,

Своей наивной наготы.

Нас осеняла благодать,

Умели, Богу не переча,

Жить без конца и края – вечно,

Не думать, не любить, не знать.

Я не люблю этот мир, где смог,

Я не люблю этот мир, где смерть.

Я бы вернулся, когда бы смог,

В Сад Послушанья, чтоб жить и петь,

Возле журчащих в траве криниц

Гладить мохнатых лесных зверей,

В разноголосицу певчих птиц

Впутавшись музыкою своей.

Гимном весёлым встречать зарю,

Песенкой радостною – рассвет.

И не скучал бы по январю —

Там ведь холодных сезонов нет?

Не говорил бы – увы, увы,

И не грустил бы, как ныне – все,

Ни по обманной земной любви,

Ни по продажной земной красе.

В прятки игрался бы с тишиной,

Слушал бы волн шаловливый плеск,

Мудрость назвал бы своей женой,

Выбрав как лучшую из невест.

Я не люблю этот мир, где смог,

Я не люблю этот мир, где смерть,

Я бы вернулся, когда бы смог,

В Сад Послушанья, чтоб жить и петь.

Хмельных соискателей рая

В задрипанных грязных пальто

Нас манят одна и другая,

Влекут нас и это, и то.

И мается горло в простуде,

И шляпа измята дождём,

И выбор для каждого труден,

Однако прозренья не ждём.

Не сдержим шаги у порога,

Наморщив презрительно лбы,

Не просим сочувствия Бога,

Не клянчим счастливой судьбы.

Хотя бы довериться бую,

Хотя б за канатик не лезть,

Но любим одну и другую,

Похерив и совесть, и честь.

И, шарф намотавши дурацкий,

Вином разжигая нутро,

Играем в рисковые цацки,

И это хватаем, и то.

Чадящей свечой догорая

В невнятице бросовых дней,

Не стоим ни ада, ни рая,

Ни жизни пропащей своей.

Шансонеткой в объятья не падай,

Не мечись куртизанкой на ложе —

Полюби меня горькою правдой,

Разлюби меня сладкою ложью.

Человек я не слишком весёлый,

Странник с ветром в дырявом кармане.

Хрен да репа – мои разносолы,

Вся добыча моя – на кукане.

Воровскою рулеткою риска

Не захвачен я, не заворожен;

И от Евы распутной огрызка,

Поразмыслив, не принял бы всё же.

Или кончен, потерян я разве,

Чтобы сгинуть за цену такую?

Но, как принц о промотанном царстве,

Об утраченном Рае тоскую.

Мы сами, люди, предпочли уродство,

Свободу предпочли дарам любви.

И, как Исав за красные бобы

Отречься пожелал от первородства,

Из-под опеки доброго отцовства

Ушли… Куда? В бессчётные гробы!

Теперь, объевшись глупым своевольем,

Нет, не постигнув – заподозрив лишь,

Что сеем пот, бредя весенним полем,

Что по усопшим шелестит камыш,

Мы говорим Создателю: «Помилуй! —

Кричим, – прости нас, грешных, успокой!»

А своеволье катится по миру,

Когда-то снежный ком, теперь – горой.

А мы, вчера смотревшие столь гордо,

Сутяжным обольщённые умом,

Ложимся, плачем: «Не нужна свобода.

Что нам свобода, если все умрём?»

Люди, вам бы с ангелами жить!

Врачевали б вас от всякой хвори,

Нежили бы вас в тепле и холе,

Чуткою заботой окружив.

Ни обид, ни злобы площадной

Вы бы под опекой их не знали,

С вальсом уносясь в паркетной зале,

На руку откинувшись спиной.

Вот и на работу в ранний час

Не тянули б вас кирка и пешня;

Ангелы трудились бы за вас,

Вкалывали б ангелы, конечно.

Бедам выходя наперерез,

Не пугаясь ни огня, ни стали,

Силою немыслимых чудес

Всё бы вас хранили и спасали.

Но безгрешных мудрено любить

Вам, лжецы, пропойцы и кутилы;

Вы бы их в бараний рог скрутили —

Доведись вам с ангелами жить.

В компромате на Господа Бога

Наша подлость, жестокость и спесь,

И за всё, что мы сделали здесь,

Мы виним Тебя гневно и строго.

За убийства свои, за грабёж,

За предательства наши, обманы,

И что нам завсегда невтерпёж,

Что обкурены вусмерть и пьяны,

Что бросали любимых своих

И в разврате барахтались грязном,

Что в прицеле – брюхатых лосих

Находили разбойничьим глазом;

Избивали белух и китов,

И со свёрнутой шеей гусыня;

И по следу кровавых шагов

За пустыней вставала пустыня.

Суд наш краток – на Боге вина,

Что ходить пожелали в отпетых,

Что была нам свобода дана,

Что её растранжирили этак,

Что елей – лицемерия яд;

Дверь за дверью срывавшие с петель,

Мы не с теми, кто благостен, свят,

Взором ласков и мыслями светел.

Наши дни безнадёжно пусты,

Чёрный холод полощется в душах…

Но Тебя осуждавших прости,

Сыновей Твоих падших, заблудших.

Живём, не понимая ничего:

Ни тайной цели, ни пружин Творенья,

Ни своего грядущего спасенья,

Ни древнего проклятья своего.

И, устремясь за выгодою тощей,

Возводим города – за Римом Рим,

И, глупые, на Милостивца ропщем,

И Долготерпеливого гневим.

Упирая в стол свиные руки,

Медленно орудуя ножом,

Год за годом чёрный хлеб разлуки,

Чёрствый хлеб отчаянья жуём.

И, плечом тяжёлым напирая,

Просимся:

– Впусти обратно нас! —

И ногой колотим в двери Рая,

Одичало, глухо матерясь.

Худ о нам – бежим к Отцу,

Получшело – от Отца…

Видеть это мудрецу

Доводилось без конца.

Но за миг перед концом

Важен поворот лица:

С кем останемся – с Отцом

Или в бездне – без Отца?

Единственно достоин веры – Бог,

А прочие – не выдержим экзамен;

И сразу, только выйдя за порог,

Меняемся, а каковы – не знаем.

Вот почему так осторожны мы,

Так скрытны, недоверчивы друг к другу

И не спешим подать спасенья руку

Упавшему в кипенье нашей тьмы.

И нас ночами истина тревожит,

В сердца заматерелые стучась;

Как рысаку съедают шкуру вожжи,

Так и она охлёстывает нас.

А мы привычно на своём упёрлись,

А мы ни «но!», ни «тпру!» – упрямы, злы.

И с диким ржаньем взлягивает совесть.

Но вот рванули кони, понесли!

Хоть всё гори огнём – нам дела мало!

Куда летим? – ни станций, ни дорог.

Нет, не об этом нам любовь шептала,

Нет, не об этом толковал пророк.

Уж е земля пропала в отдаленье,

А мы всё скачем – весело душе! —

Не свалимся пока в хрипящей пене

И не забьёмся, загнаны уже…

Счастье незамысловато:

Радуйся, дурак,

Что не вдруг придёт расплата,

За неверный шаг.

Пей до пьяна, ешь в охотку,

Милый куманёк,

Обихаживай красотку

Вдоль и поперёк.

На соседей бодро гавкай:

Мол, того – ослы…

Табачком и чудо-травкой

Душу весели.

Полощи, как драных кошек,

Воровскую ложь,

И не факт, что укокошат,

Если сам убьёшь.

Собирая груз проклятий

И безвинных слёз,

Понимай: в аду заплатим

Свой последний взнос.

Но и здесь, где стыд в пропаже,

За лихую прыть

Будь готов теперь, сейчас же

Крупно заплатить.

Каждой вещью, пришитой, пристёгнутой к нам,

Мы уродуем образ, что слеплен Творцом,

И за дьяволом-змеем ползём по пятам,

Хвост скользящий считая вселенским концом.

Устыдившись позорной своей наготы,

Обозвав сотворённую истину – срам,

Вновь на райском лугу собираем цветы

Для прекрасных обёрнутых тканями дам.

Опьянев от вечерней пахучей травы,

Болтовнёй прикрывая зудящую плоть,

Лицемерным проказницам врём о любви,

Чтоб невинность притворную их побороть.

И в обман, и в улыбки разряжены сплошь,

Переходим дурацких приличий предел,

Отметая бесстыдством слащавую ложь

В непотребной горячке неистовых тел.

А других отгоняем: «Красотку не тронь!»

Для себя одного бережём про запас…

Между тем в Преисподней скрежещет огонь,

Что подхватит в объятие пламенном нас.

На Голгофе дыбом пламя

Разъярённого костра.

Дым в полнеба. Между нами —

Хруст горящего креста.

Между нами в страшной давке

Обезумевшей толпы —

Воры, нищий сброд, зеваки,

Стражей бронзовые лбы.

Скрежет брёвен, в небе грохот.

Над костром – круженье искр…

Сквозь визгливый, дикий хохот

Пляска разогретых икр.

Ведьма-треф с чертями в свите,

Ведьма-козырь, ведьма-треф;

В чёрном пламени – смотрите —

Разыгралась ведьма-треф!

Запрокинутое горло

Хлещет смехом без стыда;

Тело девственницы голо,

Фантастична нагота!

Оскудевшие монахи,

Оскоплённые шуты,

Ну, и грудь у этой махи!

Как черна! – поди же ты…

Под железным опахалом

Кипарисовых ветвей

Хохот а л а, хохотала!..

Не смеяться больше ей.

Вряд ли это повторимо?

Бренность форм преодолев,

Ведьма стала тенью дыма —

Завитками масти-треф…

Куда ещё просторней – путь порока.

Не то чтоб горы раздвигать плечом:

Идёшь, не размышляя ни о чём,

Хул я Творца, не слушая пророка.

Широкий путь, где всё разрешено

Для утоленья каждого желанья:

Ну а в низинке – не вода живая,

Но серою кипящее вино.

И похоти, и ярости парад,

И алчности величественной шествие

В ужимках и гримасах сумасшествия…

И указатель есть – дорога в ад!

Как бы нам не вышло боком

В довершение всего,

Что нахально спорим с Богом,

Уместясь в руке Его?

Мы – наглые, скверные гости,

Повыше стараемся сесть,

Тщеславясь, лежим на погосте,

И, мёртвые, в драчке за честь.

Из грязного слеплены праха,

Всё лезем и лезем в князья,

А так, чтобы ближний не плакал,

Озлобленным толпам нельзя.

И ум свой, и совесть пропили,

Хитрим, извиваясь ужом,

Буяним, бранимся на пире,

В три горла, бесчинствуя, жрём.

И, мерзкие, хвалимся пьяно,

И дерзко плюём на закон…

И будет нам. Всех грубиянов

Хозяин повыкинет вон.

Среди случайных слов и фраз,

Среди влюблённостей случайных

Отыщут мусорщики нас,

Отроют и погрузят в чаны.

И преогромные костры

Разложат весело под каждым,

И в стонах громких не откажем

Чертям, скрестившим две косы.

Ад грубошёрстный, разливной,

Смолы урчанье и кипенье,

И грешников хмельное пенье,

И плавящий суставы зной.

И кто-то умный глупых дразнит,

И кто-то плачет, голося…

И это тоже, тоже – праздник,

Поскольку тут – Россия вся!

В геенне гореть – хоть не холодно будет,

Хотя б не замёрзнем – и то хорошо.

Такие мы добрые, славные люди.

Смягчить бы, убавить? Да мало ещё!

Конечно, культурны, воспитаны с виду.

Прилично одеты. Умно говорим.

Опять же на сцену с улыбочкой выйду,

Напялив сиятельной благости грим.

Сердца обожгу величавым глаголом,

Блистанием глаз на пророка похож,

Чтоб лысину вдруг обожгла ореолом

Пылающих рифм вдохновенная ложь.

А публика, впрочем, собралась незлая,

Умильно, светло на витию глядят,

Но всяк про себя нечто главное знает,

Что, верно, сгодится для пропуска в ад.

Заплёванный курильщиками ад

Привычно схож с армейскою уборной,

И нечестивцы в стадности упорной

Среди визгливых мечутся команд.

Образчики наивной матерщины

На стенах процарапаны гвоздём,

С ремнём на шее тужатся старшины,

Казарму сблизив и родильный дом.

Салагу школит «дедушка» дневальный,

А у стены сержант-прелюбодей

Изводит болтовнёй исповедальной

Мычащих и мочащихся людей.

А под цементным полом, в жирном мраке,

Да, под цементным полом, там – внизу,

Зажатый плоскостями, я ползу,

Под мощные протискиваясь балки.

Надеюсь, что мелькнёт отрадный свет;

Под рёбра тьмы кромешной подлезая,

Надеюсь – завершится наказанье,

Но снова – мрак, и тьме исхода нет.

И замираю я, остановясь.

И так лежу часы, недели, годы,

Тысячелетья… Над затылком своды

И мириады проходящих – вас.

И пустота, зажатая в горсти,

И как в рыданьях горьких ни увечусь,

А всё-таки придётся через Вечность,

Через промозглый тухлый мрак ползти.