МЫ ВЗЯЛИ ВАФЕЛЬНЫЕ рожки и картофель фри, спустились к парку и плюхнулись в траву под деревом напротив детской площадки. Несколько ребят с воплями раскачивали шину на цепях. Двое мальчишек гонялись друг за другом, бросаясь пригоршнями подобранных с земли щепок. Занятые грилем отцы прикрикивали на них от столиков для пикника – разумеется, безуспешно.
Бен мгновенно обкусал шоколадную корочку со своего рожка и теперь обмакивал картошку в ванильное мороженое. Мы сидели в тишине, расслабленные полуденным солнцем. Однако это молчание не имело ничего общего с неловкостью, так внезапно охватившей меня полчаса назад. Обычно мне не нужно было изобретать темы для бесед с Беном или волноваться о том, что слова не идут на ум. Нам было хорошо наедине с собственными мыслями. Как ни странно, такое молчание не отдаляло нас, а, наоборот, сближало.
Когда я уже доедала мороженое, на площадке рядом с парковкой завязалась игра в баскетбол. Я вслух поинтересовалась, есть ли новости от университетов.
– Айова и Индиана посмотрели мои записи, – ответил Бен. – Обе команды пришлют своих людей на турнир. Хотят взглянуть на меня в деле.
– Шутишь? Это же офигенно! Ты еще юниор. Он пожал плечами.
– Даже не знаю, что чувствовать – вину или облегчение.
– Вину?
– Что придется ее оставить.
Он говорил о маме. Я постаралась как можно тщательнее подобрать следующие слова.
– А ты не думал, что она собирает все это дерьмо на тот случай, если тебе не дадут грант? Ну, экономит сейчас, чтобы потом вложить все средства в обучение?
– Кто знает? Она постоянно боится, что нам не хватит денег. Не хватит… всего. С тех пор, как ушел отец.
Я почувствовала по его голосу, как упал какой‐то заслон. Мы никогда прежде не говорили об отце Бена. Ни разу. Словно Брайана Коди вообще не существовало.
– Слушай, она будет только счастлива, если ты поступишь в колледж. И получишь стипендию от штата.
– Знаешь, чего я боюсь? Вернуться потом и обнаружить, что все от пола до потолка забито полками. Она превратит весь дом в гребаный склад.
Я молча обмакнула картошку в кетчуп. Не стоит на него давить. Если Бен захочет, сам расскажет. Внезапно мальчишка на баскетбольной площадке завопил и упал будто подкошенный. Вокруг него тут же столпились другие игроки. Я с тревогой следила, как он катается на спине, обхватив лодыжку.
– Она опять начала прятать всякое дерьмо в доме. Я покосилась на Бена – он тоже не сводил глаз с пострадавшего паренька. Через пару минут сокомандники помогли ему подняться. Держась за них с обеих сторон, он доковылял до обочины и тяжело рухнул на скамейку.
– Я думала, вы договорились, что она не выносит свое хобби за пределы гаража.
– Ага. Договорились. Только я на днях зашел в гостиную и заметил, что чулан прикрыт не до конца. Знаешь, чем она его забила? Пластиковыми контейнерами с носками и «боксерами».
– Для тебя?
Бен вздохнул.
– Я сам могу купить себе чертово белье.
Какая‐то женщина принялась громко сзывать детей на обед. Бен закусил губу, глядя, как они, чуть ли не теряя кроссовки, несутся к столикам для пикника.
– Я знаю, что мне должно быть стыдно за такие мысли. Просто… У мамы правда одержимость. У нас теперь столько носков, что я могу их до семидесяти лет не покупать.
– Может, она таким способом выражает о тебе заботу?
– Лучше бы она выражала заботу, соблюдая наши договоренности. Эти носки не для меня, понимаешь. Они для нее.
– Думаешь, она угомонится, если ты получишь грант?
Бен адресовал мне печальную улыбку.
– Я думаю, что это так не работает. Когда дело доходит до ее обожаемых купонов, я бессилен. Иногда у меня возникает чувство, будто я попал в какое‐то дурацкое реалити-шоу.
– Понимаю, – ответила я. – Ну, в какой‐то мере. Мои родители тоже со странностями. Папа все время делает ставки на команды-лузеры и проигрывает пари коллегам из стройбригады, – но транжира при этом, конечно, я. Или взять хоть маму. Вечно причитает, что нужно сбросить пару-тройку килограммов, но лучше будет сидеть на безумных диетах, чем начнет есть больше фруктов и бегать со мной по утрам.
Бен улыбнулся.
– Помнишь ее грейпфрутовую диету? Мы тогда были в начальной школе. Твой папа сказал, что если она не притормозит, то скоро начнет писать соком.
– Она его чуть не убила, – кивнула я. – А потом нас, потому что мы никак не могли перестать смеяться.
Мы дружно захихикали при воспоминании. Ветер тихо прошелестел едва зазеленевшими ветками вяза у нас над головой и бросил прядь волос мне в лицо. Я потянулась, чтобы убрать ее со лба.
– Я люблю родителей, – сказала я после паузы. – Просто иногда хочется, чтобы они согласились, что тоже не знают всего.
– Все родители чего‐то о себе не знают, – откликнулся Бен. – Это вроде комнаты, которую они не желают замечать. Нельзя зажечь в ней свет, если ты отказываешься признавать само ее существование.
И прежде чем я успела выразить полное согласие с этой мыслью, Бен сунул остатки мусора в пакет, растянулся на траве и, пристроив голову у меня на ноге, закрыл глаза.
Слова замерли на языке. Моим первым порывом было провести пальцами по его волосам, но рука остановилась в воздухе. Секунду я держала ее на весу, а потом прижала к губам и медленно опустила на землю. Затем прислонилась к стволу вяза и попыталась восстановить дыхание.
Через несколько секунд сердце перестало колотиться как бешеное. Я чувствовала на бедре тяжесть головы Бена – она не давала мне окончательно потерять связь с реальностью. Баскетбольный матч через дорогу возобновился (минус один игрок). Я задумалась, как мне на самом деле повезло с родителями. Их странности не шли ни в какое сравнение с Адель. Потеря пятидесяти баксов или пяти килограммов не приведет тебя в кабинет психиатра, не разрушит твою жизнь. И все‐таки… Насколько легче нам было бы общаться, если бы мы могли сесть и просто спокойно поговорить. Конечно, они считают нас еще детьми. По их словам, однажды мы повзрослеем и все поймем. Но иногда я думала, что единственная по‐настоящему понимаю ситуацию.
Порой у меня возникало ощущение, будто родители безмолвно просят сохранить для них этот огромный невидимый секрет – точно рюкзак, набитый камнями всех тех нелогичностей, которые они не желают в себе признавать. По идее, я должна тащить его по горному серпантину к Вершине зрелости, где они уже ждут меня с флажками и лимонадом. Заглядывают вниз с обрыва, подбадривают, дают наставления, временами отчитывают или интересуются, не могла бы я двигаться побыстрее или хотя бы сделать лицо попроще. Я знаю, что нам не полагается обсуждать содержимое рюкзака, но иногда мне правда хочется, чтобы мы все на минуточку остановились. Чтобы они спустились со своей верхотуры и встретили меня на полпути. Мы бы расстегнули рюкзак, вынули все камни и оставили те, которые больше не нужны, на обочине. Это сделало бы восхождение гораздо приятней. Возможно, тогда я не сжималась бы в пружину, когда папа начинает учить меня экономии или мама садится на новую диету, вычитанную на обложке журнала в бакалейной.
Солнце тихо ползло к горизонту. Ребята на баскетбольной площадке закончили игру и помогли товарищу забраться в машину. Матери за столиками для пикника принялись собирать остатки ланча. Бедро под головой Бена начало покалывать иголками, и прежде чем я успела себя одернуть, мои пальцы сами легли ему на волосы. Он заерзал, открыл глаза и зевнул.
– Я что, уснул?
– Ага, и чуть не отдавил мне ногу.
Бен улыбнулся и помог мне подняться. Мы забрали пакет с мусором и медленно пошли к машине.