После школы Ноэми работала в кондитерской «Колибри». Там она украшала капкейки цветами из масляного крема, и получалось так правдоподобно, что даже пчелы могли обмануться издалека. В первый раз Джонас навестил ее там через неделю после начала занятий в школе. Притворился, что хочет купить капкейк (на самом деле он думал, что это еда исключительно для дней рождения). За высокими деревянными столами безымянные подростки потягивали кофе и болтали, забросив раскрытые учебники. Когда он вошел, над дверью прозвенел колокольчик, и глаза его соседки быстро метнулись в его сторону, но она тут же вернулась к работе. Усевшись на высокий табурет у бокового прилавка, Джонас выудил из рюкзака учебник по тригонометрии.
– Заказы обычно делают за кассой, – сказала Ноэми.
– Да, конечно. Я просто хотел узнать, что ты порекомендуешь.
– Не знаю. Я их не ем, только украшаю.
Она поудобнее взялась за кондитерский мешок с кремом кораллового цвета.
– Ты, наверное, любишь готовить.
Ноэми одарила его непонимающим взглядом. На ней была вересково-серая футболка с эмблемой магазина на спине. Волосы она стянула узлом за ухом, и от этого почему-то ее грива казалась еще более необузданной. Сотрудники здесь не носили ни кепок, ни сеток для волос. Видимо, в Миннесоте какие-то особенно нестрогие правила гигиены, подумал Джонас.
– Ну, твои симпатичные бутерброды… – объясняясь, пробормотал Джонас. – И даже если ты не любишь капкейки, все равно устроилась сюда работать. Это о чем-то говорит.
– Да нет, я не то чтобы их не люблю. – Она искоса взглянула на кассиршу. – Просто что угодно надоест, когда возишься с этим по четыре часа в день. Но готовить я не люблю. Мне нравится эстетическая сторона дела. Вот, посмотри.
Она наклонила к нему поднос с капкейками, и Джонас подивился запутанным узорам из разноцветных кремовых цветов. Работа была очень тонкой, хотя руки Ноэми двигались быстро и она, казалось, не уделяет ей особого внимания.
– Мне хотелось устроиться куда-то, где можно заниматься творчеством, но именно готовить еду у меня терпения не хватает. Украшать – другое дело.
– Многие пекари бы на тебя обиделись. Вкусно готовить – это тоже творчество.
– Я и не спорю. Просто у меня это не очень получается. А ты готовишь?
– Я размораживаю, – признался Джонас.
– И я.
Неделю за неделей Джонас приходил навестить Ноэми. Она тайком угощала его всей выпечкой, в которой не было клубники (сама она очень любила клубнику, а у Джонаса была на нее аллергия). Поначалу он, как ребенок, радовался сладостям, но вскоре стал переживать, что весь этот сахар скажется на его здоровье. Однако за последнее время он сделал столько домашних заданий, сколько не делал за всю жизнь. Ему было стыдно, когда он просил Ноэми объяснить ему задачу по физике или исправить его сочинения, но очень нравилось, когда она в свободные минуты перевешивалась через прилавок, чтобы поболтать. Она была так близко, что сквозь пятнышко сиреневого крема на ее щеке он мог разглядеть веснушки. От Ноэми пахло сахаром и ягодами.
По вечерам они шли вместе домой из пекарни, и тыльные стороны их ладоней соприкасались, точно ветроловки. Ни он, ни она не просили прощения за эти случайные прикосновения. Она сурово отчитывала его за очевидные и неочевидные промахи и потешалась над тиграми из риса с ветчиной, которые он готовил на обед (тигры больше напоминали коров и разваливались на части). Ноэми была из тех, кому все удавалось с первой попытки, но она не ждала того же от окружающих. Джонас почему-то стал исключением. Он научился находить галактики в ее веснушках. Он приглашал ее смотреть вместе сериалы, и когда она уставала сидеть, то растягивалась на диване и перевешивала ноги через его колени.
Он начал провожать ее на работу. Она никогда его не приглашала, и он сам не предлагал. Просто стал ходить за ней следом. Когда Лайл отвозила их домой после школы, Ноэми переодевалась в свою футболку с колибри, мини-юбку и каблуки – или еще что-нибудь непрактичное. Потом Джонас шел с ней в центр города, и, когда они доходили до кондитерской, ее сотрудники приветствовали их: «Привет, Ноэми. Привет, тень Ноэми». Она тайком закатывала глаза, и он не обижался на поддразнивания.
Однажды, когда он потягивал воду из термоса для кофе и страдал над домашкой по математике, один посетитель обошел очередь к кассе и обратился к Ноэми.
– Эм, простите, мисс…
Ноэми оторвалась от работы с явным отвращением на лице.
– Я с клиентами не общаюсь.
– Разве? Я вот буквально только что видел, как вы разговаривали с новеньким. Или это потому, что у него такой грустный вид?
Обычно Джонас не обращал внимания, когда кто-то пытался до него докопаться, но у всего был разумный предел. И Гэтан Келли подошел к этому пределу опасно близко. Парень ухмыльнулся ему, потом перегнулся через прилавок и погрузил палец в цветок, который только-только закончила рисовать Ноэми.
– Серьезно? – сжав челюсти, пробормотала она.
– Я ведь теперь могу его забрать? – Гэтан с угрожающим видом ткнул в капкейк. – Да? Нет?
Ноэми, кипя от ярости, молча смотрела на него. Он подхватил с подноса испорченный капкейк и запихал его себе в рот.
– Блин. Банановый, фу, – не прожевав, пожаловался он.
– Теперь иди заплати.
– Я думал, ты не общаешься с клиентами. Какая тебе разница?
К неудовольствию Джонаса, Гэтан уселся рядом с ним. Положив голову на кулак, он пробормотал что-то, что Джонас не расслышал. Однако Ноэми это сильно разозлило.
Она выругалась. Менеджер Вера (женщина средних лет; единственная сотрудница кондитерской старше двадцати) прислушалась. Оторвав бариста от кофемашины, она пересадила ее за кассу и отвела Ноэми в кухню поговорить.
– Наверно, это я виноват, – без тени раскаяния заметил Гэтан.
– Да, наверное, – пробормотал Джонас.
Он резко перевернул страницу, не дочитав предыдущей.
– Знаешь, если ты на что-то надеешься, то зря.
Джонас не знал, о чем говорил Гэтан. Он пристально вглядывался в страницу, словно ожидая, что найдет там ответ.
– Ты не в ее вкусе, – добавил Гэтан.
И что это значит? Что ее не устраивает? Что он тощий? С пирсингом? Плохо учится? Какая разница; Джонаса это не волновало. Его волновало другое: что, по мнению Гэтана, он на что-то рассчитывал.
– Ноэми не нравятся парни, – пожал плечами Гэтан.
Джонаса это ужасно расстроило, и еще больше его расстроило собственное огорчение. Ее предпочтения его совершенно не касались. И все же мысль о том, что она не рассматривает его в романтическом, в сексуальном смысле, вызвала у него тошноту, словно у него в животе поселился рой ос. И в груди тоже. Кровь превратилась в потоки взбешенных насекомых.
А потом он вспомнил, что она встречалась с другом Гэтана. Ну, или что-то в этом духе. Он ничего не знал о личной жизни Ноэми и не узнает, если она сама не захочет ему рассказать. Ему не хотелось быть одним из тех парней – тех, которые начинают беситься, когда кто-то посягает на девушку, на которую у них самих нет никаких прав, – он ненавидел Гэтана за то, что это бешенство их объединяло. Джонас решил не великодушничать.
– Что, раз ты ей не нравишься, то думаешь, ее вообще не интересуют мужчины? – спросил Джонас.
Лицо Гэтана резко посуровело. Джонаса охватила уверенность, что сейчас ему второй раз за год сломают нос.
– Ты вообще ни черта не знаешь. Я просто предупреждаю.
– Ах да, очень щедро, спасибо за совет.
Джонас попытался вернуться к домашней работе, но тут Гэтан врезал ему по уху. Вернее, скорее постучал, но задел хрящ уха, и тот болезненно согнулся. Гэтан не успел ударить Джонаса снова, а Джонас не успел удушить его от ярости. Ноэми яростно выбежала из кухни, промаршировала мимо кассы и направилась к двери. Она стянула футболку и распустила пучок. Резинка для волос упала на пол. Под униформой у нее было что-то вроде черного лифчика с уймой переплетающихся ремешков. Джонас понятия не имел, для чего они все нужны. Он собрал вещи и протолкнулся мимо Гэтана. Наклонился, чтобы подобрать ее резинку, и чуть не упал, когда рюкзак сполз у него с плеча и плюхнулся на землю. Вернув себе равновесие, он помчался наружу следом за Ноэми. Она явно была в бешенстве, но Гэтана развеселил вид матери, которая оттянула ребенка на обочину, чтобы его не затоптала бешеная девица. Лишь потом женщина одарила полураздетую Ноэми неодобрительным взглядом.
– Тебя уволили? – спросил он, поравнявшись с ней.
– Меня отправили домой до завтра.
Она остановилась, недоверчиво глядя на него, словно не понимая, как он оказался рядом. Джонас перевесил рюкзак на другое плечо и стянул худи. Когда он протянул ей кофту, Ноэми неодобрительно наморщила нос, но все равно надела ее. И снова зашагала по направлению к дому.
– Вообще-то это топ, – сказала она несколько минут спустя, когда они миновали магазины и свернули на тропинку до «Лэмплайт».
Джонас не сразу понял, что она имела в виду этот свой лифчик. Он окинул взглядом ее стройную фигуру, но удержался от того, чтобы ее разглядывать.
– Прости, если смутила тебя.
– Нет, совсем нет.
– А мне самой немного неловко.
Ноэми наконец замедлила шаг и опустила плечи.
– Не за то, что я выбежала из магазина. Наверное, неприятно, что меня вот так вышвырнули у всех на глазах. Но мне не стыдно, что я разозлилась. Ну, может, не надо было этого показывать. Но он нагрубил тебе, а я ничего не сделала. Ты-то как, в порядке?
– Да все хорошо. Честно, мне пофиг, что там говорит про меня Гэтан Келли. Я даже не прислушивался. У него вроде вообще со всеми проблемы, да? Ну, значит, пусть сам и разбирается.
Она остановилась, сжавшись в темно-синем коконе его свитера. Худи было ей велико; пальцы едва показывались из рукавов. С коротких ногтей облез почти весь розовый лак. Ее выглядывающие из худи пальцы напоминали Джонасу подземных обитателей, которые осторожно обследуют камни по краям пещеры.
Джонас внезапно увидел, как обтрепались рукава худи: он иногда пожевывал их, отвлекаясь на уроке. Вот бы она этого не заметила.
– Жаль, что я не умею так думать. Иногда меня захватывает момент, – сказала она. – И мне хочется, чтобы все знали, что я думаю. Будто зажигаю спичку, но потом я вспоминаю обо всем, что сгорит в пожаре, и мне уже жаль, что я это начала.
– Тебя наказали за то, что ты за себя вступилась. Мне нравится, что ты не даешь себя в обиду.
Напористая и неприветливая, она казалась такой уверенной в себе. Джонас думал раньше, что его привлекают именно эти черты, но просветы в ее броне нравились ему еще больше. Так он мог лучше ее понять.
– Не даю в обиду? Люди сказали бы, что я стерва.
– Ну а я думаю, незачем притворяться, что тебя устраивает всякое говно. Ты же не робот.
Она напрягла губы, сдерживая улыбку.
– Ты очень внимательный, Джонас.
Он не знал, искренне ли она это заметила. Однако если он сказал что-то правильно, то пусть его считают внимательным, он не против.
– Я гораздо строже сужу людей, – продолжила она. – А тебе вроде как все равно. Это восхищает.
– Ну, я стараюсь.
Он знал, что слишком много молчит, что болтается на задворках разговора, прислушиваясь к чужим словам и делая вид, что задумался о чем-то своем. Если бы ему не было все равно, он бы все время злился. Он знал, что травят обычно тех, кто больше всех реагирует. Может, поэтому Гэтан и прицепился к Ноэми. Хотя это он виноват, а не она. Джонас однажды потерял контроль над собой и до полусмерти избил одноклассника, которого почти не знал. То, что описала сейчас Ноэми, этот пожар, который она не могла потушить… ему было знакомо это чувство.
Ноэми в тот вечер пропустила ужин и не появилась из комнаты до тех пор, пока все не ушли спать. Джонас лежал, читая «Макбета» к уроку литературы. Крошечный ночник на тумбочке освещал комнату теплым тусклым светом, а на потолке висела тень от птичьих чучел.
Сквозь расщелину в коридорной тьме, которую он создал своей приоткрытой дверью, Джонас увидел Ноэми. Она появилась из спальни, но шагов он не слышал: к тому времени он уже всунул в уши беруши, как делал каждую ночь. Без каблуков и вычурных нарядов она казалась младше: босая, в мешковатой футболке и хлопковых шортах, она вышла во тьму, держа за шнурки пару рабочих ботинок. Если бы они жили в другом доме, Джонас бы решил, что она направилась в туалет, но в «Лэмплайте» в каждой спальне была ванная.
Она постояла, склонив голову к плечу и легко покачиваясь, точно тюльпан под весенним ветерком. Казалось, она прислушивается – наверное, пытается понять, заснули ли взрослые, – а потом повернулась к его двери. Джонас стремительно опустил глаза в книгу, надеясь, что она не заметила, как он подглядывает.
Он дочитал до конца страницы, но мозг не впитал ровным счетом ничего: слова впечатывались в радужку, не производя никакого эффекта. Затем он рискнул посмотреть в коридор. Ноэми уже исчезла.
Джонас на цыпочках спустился по лестнице, ожидая увидеть, как удаляется от дома свет фар машины Лайл, но увидел лишь, как Ноэми шагнула за порог на газон.
Он не знал, последовать ли за ней. Ему было хорошо известно, каково это – когда у тебя плохой день и хочется побыть одному. Но сегодня, когда она сбежала с работы и он пошел следом, ему удалось помочь ей, немного успокоить то, что грызло Ноэми. Он нашел пару шлепок – сношенных и удобных… наверное, Дианины, – и натянул их на ноги. Шлепки были ему малы, так что его пятки зависли над подошвами. Хотя дни еще стояли по-летнему теплые, по ночам было прохладно, и вскоре его ноги занемели от хлеставшей кожу холодной мокрой травы. Джонас медленно пошлепал за Ноэми. Он шепотом прокричал ее имя. Даже без берушей (он убрал их в карман пижамы) ему было сложно оценить громкость собственного голоса. Услышала ли она? Он переживал, что Ноэми ходит во сне, и не был уверен, было ли в обычаях лунатиков надевать обувь перед тем, как выйти из дома.
Телефон он не взял; на нем была лишь футболка да фланелевые штаны, промокшие до лодыжек. Он чуть не потерял из виду Ноэми, с ее темной одеждой и темными волосами, и тут внезапно она показалась на поле люпинов, которое он видел в брошюре.
Каким-то непонятным образом между изгибом стопы Джонаса и шлепкой попала лягушка. Он вздрогнул, ощутив кожей ее гладкую, странную спину. Мальчик с лягушкой прыгнули в разные стороны. Джонас пригляделся, выискивая поляну. Ноэми исчезла. Он подбежал к месту, где видел ее в последний раз. Неловко подпрыгивая, он молился, чтобы не раздавить еще какую-нибудь тварь. Тонкий серп луны почти не давал света, но наконец Джонас увидел силуэт девушки: мазок черноты на фоне иссиня-зеленой линии деревьев на краю леса. Теперь они отошли от дома, и он рискнул позвать ее вслух. Однако голос его не слушался: выкрик получился слишком писклявым и хриплым, и Джонас споткнулся на последнем слоге. Под кронами деревьев следить за Ноэми стало еще сложнее: листва скрадывала почти весь тусклый небесный свет. Прислушиваясь к шагам Ноэми, Джонас слышал шелест и шорох каждого ночного животного, и скоро его стеной обступили вздохи травы и скрежет деревьев. Сверчки оглушительно стрекотали со всех сторон. У Джонаса разболелась голова. Он снова надел беруши, пытаясь изгнать звуки. Перестав прислушиваться к шагам Ноэми, он взамен сосредоточился на том, чтобы следовать за ней по пятам, стараясь не упускать из виду.
Потом деревья расступились.
Джонас стоял на берегу озера, бескрайнего, точно пучина памяти.
Ноэми схватила его за запястье и оттащила обратно за деревья, яростно за что-то отчитывая. Он видел лишь ее спину и поэтому плохо понимал, о чем она говорит. Наверное, это и к лучшему, решил он.
Наконец, дойдя до люпинов, они остановились. Ноэми отпустила его руку и резко развернулась к нему лицом. Покачав неодобрительно головой, она снова схватила его под локоть и опять яростно зашагала к дому.
Однако она отвела его не в дом, а в пустую двухэтажную конюшню на краю их участка. Шумно захлопнув ворота, она ткнула пальцем в лестницу, что вела на второй этаж. Джонас повиновался. Он залез по лестнице и подождал, когда Ноэми последует за ним.
Стены конюшни украшали лошадиные фигурки из папье-маше. Они не висели на стенах, а как бы проходили сквозь них: из древесины показывались головы и передние копыта, словно единороги и кобылы скакали сквозь измерения. Помещение освещала гирлянда из крошечных фонариков: они свисали с потолка, и каждый был украшен цветком из оберточной бумаги. Джонас представил, как Ноэми складывает бумажные цветочки один за другим. В центре на толстых грубых веревках висела подвесная кровать с грудой белых простыней. Вряд ли Ноэми сама повесила ее тут. Может, это его мебельщик-отец смастерил спальню для чужого ребенка? Джонас почувствовал легкий дымок ревности в грудной клетке.
– Слушай сюда.
Он повернулся к ней лицом, и она мягко толкнула его к кровати. Он пошатнулся и повалился на нее спиной. Матрас закачался, и Джонас наклонился вперед, чуть не упав на пол.
Ноэми остановила кровать, зажав коленями ногу Джонаса.
– Ты должен меня послушать.
– Я слушаю, – он вынул беруши.
– Ты сделал нечто очень опасное. Тебе нельзя ходить в лес одному.
– Я не был один. Ты была там.
Это она пошла в лес одна, а не он.
Она со вздохом присела рядом. Он остановил качнувшуюся кровать, поставив ноги на деревянный пол.
– То, что мы живем вместе, не дает тебе права следить за мной и совать нос в мои дела.
– А что ты делала?
– Это не важно.
Ноэми, сжав челюсти, злобно смотрела перед собой. Если бы она повернулась к нему, Джонас был почти уверен, что ее взгляд обратил бы его в камень.
– Я не пытался за тобой шпионить.
Джонас только сейчас понял, как это могло выглядеть со стороны. Теперь ему казалось, что он подглядел за чем-то еще более сокровенным, чем если бы из кустов наблюдал за фотосессией с Лайл.
– Я думал, ты спишь. Или…
Или расстроена. Или что я могу помочь. Что мы можем подружиться. Все возможности, которые казались ему такими реальными, когда он покинул «Лэмплайт», теперь виделись нелепыми. Он чувствовал прилипшие к горлу слова. До чего глупо было предполагать, что он может понять ее чувства. Они почти друг друга не знали.
– Или что-то в этом роде, – наконец закончил он.
Верхняя губа Ноэми изогнулась пологим холмом. Джонас прикусил свою губу, царапнув дыру, в которой с утра опять окажется кольцо. В средней школе пацаны вечно дразнили его за «девчачьи губы», ярко-алые и словно прокушенные змеей губы. Они думали, что Джонас красится помадой, но яркий рот был у него от природы. Зимой губы у него то и дело трескались, а летом он казался похожим на малыша, который постоянно грызет вишневые леденцы.