Ночью снова заломило поясницу. Пришлось встать и подбросить в печь побольше дров. Из открытой дверки утихающий огонь получил больше воздуха, и сразу выросшие языки пламени крепко обхватили и начали жадно облизывать гладкую кору тонких берёзовых полешек.
Колчак не проснулся. Только неловко поскрёб лапами по полу, поворачивая к теплу другой бок. Коротко вздохнув-всхлипнув, снова отбыл в собачью нирвану.
Как всегда, дверку он сразу не закрыл, а немного погрел длинные узловатые пальцы. Пальцы пока не ныли, значит, и поясница разошлась не к погоде, а от сырости. Слишком задержался нынче в лесу, унты отсырели и почти не грели. Дом сильно выстудило за день, вышел то до свету.
Пока растопил печь и готовил нехитрый ужин не раздевался. Переобулся только в сухое, чтобы ноги согрелись. Старый тулуп на волчьем меху расстегнул, но не снимал, опасался, что прохватит взмокшую спину.
Когда бульон немного покипел, половину отлил в полуведёрный чугунок Колчака, накрошил туда темного хлеба и отковырял подмороженный кусок пшенной каши на сале с луком. Собакин всё это время возился с сырой замороженной кабанятиной, а теплую похлёбку любил на десерт.
Ещё пока шёл к дому, почувствовал, что проголодался изрядно. Зря наверно отказался перекусить у старухи. Да и сил потрачено было много на переход. Пусть и не очень далеко, да снег настоящий только-только лёг, мягкий совсем, идти тяжело. Тем более груз такой тащить. Не молод уж. Вот болячки и вылазят потихоньку.
Когда утром шёл, Сырцов дом высился на фоне чернильно- предрассветного неба острой черной скалой, раскалывающей надвое Млечный Путь. Как всегда, много-много уже лет.
Только теперь снег перед ним был истоптан и изъезжен. Красивое белое покрывало было безжалостно испорчено. А дом весело брызгал на улицу уютным желтым светом всех своих окон. Приехал кто-то? Жить будут? Или так, проведать?
Его одолевали двоякие чувства. С одной стороны, соседи – это хорошо. С некоторых пор он жалел, что у него нет ни с кем из посёлка не просто дружеских, но даже добрых отношений.
Не сложилось. Несколько лет обитал он в старом доме Сырцовых, с милостивого разрешения главы администрации посёлка. В посёлке было мало работы. Молодые мужики разъезжались по заработкам. Те, кто постарше перебивались небольшими доходами бюджетников, огородами да лесом-озером. В лесники согласился пойти только Кадавр.
Хлопотная должность и не денежная. Вот на радостях, что хоть кто-то согласился, глава и расщедрился. Чужим имуществом. Знал, что ругаться-судиться не с кем будет.
Сырцовы выстроили себе большой дом рядом с родительским, только пожили в нём мало. Сначала родители умерли, а потом и сами убрались. Дом считай лет двадцать пять пустым стоял. Никто на него не зарился. Слишком большой – не натопишься. Да и расположение подкачало.
Галкин конец находился прямо у кромки леса, довольно далеко от других улиц посёлка, скучковавшихся возле магазина, школы и больнички. Да ещё через узкий, но глубокий овражек, хотя и сделал Кадавр, наконец, там мостик.
Этот мостик позволял сэкономить кучу времени от обхода за километр в одну сторону, и кучу сил, если бы вздумалось совершить спуск-подъём по его заросшим высоченной травой крутым склонам.
С другой, он привык быть один. Вся прошлая жизнь лишь промелькнула, как кадры кино. Мимо. Мимо него. И это ставшее привычным для него самого жуткое прозвище было итогом той, мимолётной жизни. Где были и друзья и враги и семья.
Кадавр тоже ужинал мясной похлёбкой с накрошенным в неё хлебом, который его бабушка называла мочёнками. Любил так с детства. Ел из большой алюминиевой миски, стоявшей на коленях. И, если бы не облезшая деревянная ложка с обкусанными краями, то, наверное, немногое бы отличало его от Колчака.
А тот, словно почувствовав его мысли, оторвался от миски и вскинул на хозяина сверкающий серо-зелёный взгляд.
– Ешь, ешь, доедай, дружище. Я вот думаю, как мы с тобой похожи, однако. Ты не совсем собака, я не совсем человек.
Колчак внимательно оглядел друга, втянул носом воздух. Нет, грибами сегодня не пахло. И чего это с ним? Чего хандрит опять? Огромное животное сделало пару шагов и просунуло испачканный похлёбкой нос прямо под миску, в ложбинку, образованную сложенными вместе ногами. И вздохнуло. Совсем по человечески.
Кадавр отложил в сторону ложку, но миску с собачьего носа снимать не стал. Запустил шершавую пятерню в густую шерсть мощного загривка и заскреб там пальцами, иногда собирая в тугой вал шкуру Колчака. Этот ритуал был любим ими обоими.
Хозяин не часто баловал пса ласками. Внешний вид мужчины полностью соответствовал его поведению. Огромного роста, мощный, но не жирный. с походкой и повадками пантеры. Заросший чёрными, с серебристой проседью волосами, от макушки до пят, он напоминал, скорее волка-оборотня, какими их любят изображать на картинках-фентези.
Лицо с классически правильными чертами в свое время запросто могло бы составить конкуренцию приторно-красивым турецким актерам, но теперь носило на себе суровую печать трудного жизненного опыта. Некогда лучистые, желтые в крапинку глаза с небольшим прищуром, сводившие с ума так много дам, уже много лет смотрели как-бы сквозь туманную завесу прожитых лет.
Бывший балагур и весельчак за день мог не произнести ни слова. Тем более лучший друг понимал его без слов. Волкособ Колчак. Тоже черное с проседью чудовище. А если он вставал на задние лапы, то равнялся с хозяином ростом. И кличку такую не зря имел. Умным был, хитрым, смелым и очень жестоким.
Так и жили эти два чудовища-полуволка в маленьком домике за оврагом. А теперь у них появились соседи. Наверное, потому Старая Нянька и пообещала ему скорую и полную перемену жизни. Не от соседей ли?
За жильё он совсем не волновался. Прогонят – уйдёт к Няньке. Обоим лучше будет. Старая совсем плоха стала. Еле скрипит. К себе звал – не идёт. Если честно, надеялся, что хоть в самые холода-метели не придется таскаться к ней на болотА.
До самой ночи просидел он так с Колчаком, задумавшись. А потом перелез на топчан и уснул, не раздеваясь. Колчак свалился на половик между столом и печью.
* * *
Пальцы от тепла печи приятно млели, в избе стало казаться жарковато. Кадавр, сидя на топчане, скинул свитер и взялся за пояс штанов, собираясь стащить и их, и улечься под одеяло в трусах и майке, как что-то снаружи отвлекло его.
В это время Колчак поднял оба уха и открыл глаза но более не шелохнулся. Небольшая передняя комната обычного пятистенка освещалась только тремя дырочками в дверце печи да полной луной за лохматыми верхушками сосен. Единственное окно выходило прямо к приступкам и позволяло обозреть всю площадь до самых деревьев.
На улице никого не было. Калитка изгороди закрыта, а внутренний двор так вообще на засовах – медведь не сломает. Но тревожное чувство не покидало обоих жильцов до самого утра.
А утром за ним пришли…