– Ничего не забыли?
Дина сражается с замком чемодана. Встала на чемодан коленом. Правый замок щелкнул, а левый так и не закрылся. Встала двумя коленями. В глубине чемодана что-то хрустнуло, но левый замок все же застегнулся, правда щелчок был слабый – кто знает? Дина отходит от чемодана, но потом возвращается к нему, открывает левый замок и пытается зарыть его снова – «как следует». Для этого она встает обоими коленями на его левую половину и наклоняется в сторону. «Как мотоциклетный гонщик на повороте» – думает Базиль, войдя в комнату. Он несет чемодан к выходу; по дороге, свободной рукой, подхватывает две нейлоновые сумки. На одной из них желтая полустершаяся утка, подмигивая, открывает зонтик с рыбками. Дина обходит пустые комнаты, проверят, плотно ли закрыты окна. Базиль заводит машину. Отъехав от города, они сворачивают на проселочную дорогу, машина подскакивает на колдобинах. Дина замечает, как буквально из-под колес в сторону метнулся небольшой бесцветный зверь. Потом они останавливаются, выходят из машины. За их спинами – зарево над городом. Перед ними, в отдалении – тлеет костер. Дина спотыкается на каменистой тропинке, но восстанавливает равновесие. Базиль раздувает огонь куском картонной коробки. Он приносит из машины чемоданы и сумки и, размахнувшись, кидает их в костер, один за другим. Дина и Базиль едут по шоссе. Оно не освещено, в свете фар вспыхивают указатели-отражатели. Базиль нажимает на акселератор.
– Стоп, – говорит Иссахар. Он щелкает кнопкой проектора, и на экране замирает кадр: крупным планом раздвижной гаечный ключ, – клиент (снова щелкает кнопка, на экране появляется фотография улыбающегося Базиля) одолжил этот ключ соседу, Давиду Нагари, за день, буквально, до того самого авиарейса – отказ шасси, жесткая посадка, двое погибших (фотография спасательных машин, окруживших самолет. На заднем плане что-то тушат пожарники. Щелчок. Фотография Дины и Базиля, внимательно смотрящих в объектив). Казалось бы, полезная вещь – пользуйся ей и будь доволен. Или – положи ее в шкаф с инструментами, и пусть себе там забывается. Так нет ведь. Этот Давид теперь хранит гаечный ключ в ящике своего письменного стола, то и дело открывает этот ящик, берет ключ в руки, закрывает глаза. В эту секунду под веками у него становится пусто, в пустоте ничего нет, но есть движение, скорость, которую можно чувствовать, но нельзя определить. Он вздрагивает, открывает глаза. Потом снова их закрывает и вспоминает Базиля – вот он машет ему со своей веранды; вот идет вечером навстречу – на улице пахнет влажной от росы пылью; вот он протягивает ему этот вот ключ. Давид вздыхает, возвращает ключ в письменный стол.
– Вот, что происходит, когда дело пущено на самотек, – говорит Иссахар, – когда, простите, по-дилетантски оставляют позади детали. Это якорь, – восклицает он, указывая на экран. От якоря никуда не денешься, так и будешь к нему возвращаться, пока о тебе, наконец, не перестанут вспоминать, и тут уж – как повезет. Некоторым даже перерождаться приходилось; только – что это за жизнь, – теперь уже вздыхает сам Иссахар.
Изображение на экране сменяется белым квадратом. Пустая бобина продолжает со стрекотом крутиться. Этот звук каждый раз напоминает мне заводную мышь – почему-то синего цвета, в которую мы играли с приятелем во втором классе. Мы запускали ее под сметенными в кучу опавшими листьями и слушали, как она жужжит и шуршит где-то там, внутри. Мы загадывали, с какой стороны она выберется наружу, и поджидали ее там. Нам удавлюсь угадать примерно в половине случаев. Иногда мышь не выбиралась наружу, а застревала под листьями. Нам приходилось разбрасывать их, чтобы ее найти. Однажды мы, разворошив таким образом листья, нашли рядом с мышью древнюю медную монету. Потом приятель куда-то делся. Наверное, переехал, я уже не помню. Меня беспокоит, не является ли заводная мышь деталью. С тех пор, как меня приняли на эту работу, все больше предметов кажутся мне деталями, и я вынужден сосредотачиваться, перебирая и тщательно проверяя в своей памяти всех, кого я могу вспомнить, глядя на них. Я поделился этой проблемой с Зоаром – опытным коллегой, из наименее заносчивых – он лишь похлопал меня по плечу, сказал: «Welcome to the club, man», – и достал из своего шкафчика фляжку с виски и две пузатые рюмки.
Мы отправляемся на задание. Я замечаю, как, проходя мимо зеркала, Миа чуть замедляет шаг, рассматривая свое отражение. Ей очень идет наша форма – черный двубортный плащ с застегивающимся поясом, черная широкополая шляпа, надвинутая на брови. Если отвернуть лацкан – это делают быстрым движением, тут же возвращая лацкан ан место – становится виден блестящий эмалевый значок с аббревиатурой «С.И.Д.» – Служба Изъятия Деталей. Это – мы.
…Джек выходит из лифта на парковку, весь увешанный пакетами с покупками. Утро пятницы, в молл съехался, кажется, весь город. Он с трудом нашел место, а сейчас еще и вынужден искать машину – забыл, где припарковался. С Джеком в последнее время это все чаще бывает, с тех пор, как он пересел в джип Стивена. Вспоминает, чья это была машина, и словно проваливается куда-то, только Стивен перед глазами, до болезни и во время. Он даже ловит себя на том, что сердится на Стивена за это его завещание. Подумывал продать джип, но как-то неловко все же. Ага, кажется, нашел. Справа должна быть пожарная лестница с гнутой ступенькой – ее-то он как раз запомнил. Лестница на месте, а вот машины – нет. Джек замирает, не может поверить своим глазам. Он роняет пакеты и бежит к будке охраны. Дежурный смотрит на мониторы и пьет растворимый кофе из картонного стаканчика. Пятнадцатью минутами позже, просматривая вместе с начальником смены запись камеры наблюдения, Джек видит себя в центре пустого прямоугольника, со всех сторон окруженного машинами и неожиданно испытывает облегчение.
…Али провожает последних покупателей и закрывает мешки с пряностями. Сначала чабрец, потом – бадьян, затем – заатар, корицу и куркуму. Он замечает, что в лавке что-то изменилось. Точно. Дедушкин портрет – был, а теперь его нет. Висел под потолком, напротив входа в лавку, а теперь вместо него – темное пятно на выцветшей от времени стене. Недоумевая, кому мог понадобиться дедушка, Али выскакивает из лавки на улицу. Почти все магазины уже закрылись. Улица пуста, никого подозрительного нет. Пожимая плечами, Али возвращается внутрь. Дедушку он почти и не помнит, за исключением одного случая: Али совсем маленький, они с отцом идут дедушке навстречу. Дедушка несет на голове огромный мешок с паприкой. Что-то происходит – то ли хулиганы, то ли – мешок бракованный, но бумага лопается, и дедушка оказывается в эпицентре папричного облака. Он начинает чихать, из его рта и ноздрей выбиваются струи красного воздуха. «Мой дедушка – дракон», – понимает Али. Уже трудно сказать, сколько прошло лет, скоро у него самого будут внуки, но до сих пор, закрывая вечером мешок с паприкой и открывая его утром, Али вспоминает ту историю. Али снова смотрит на темное пятно на стене. Он запирает лавку и идет домой.
…Элизабет лихорадочно ощупывает карманы куртки. Не показалось: кварцевой бусины нет. Это был подарок Джекки, и она всегда носит эту бусину с собой. Она чувствует, как в груди становится еще более пусто и тяжело, чем раньше. Дома Элизабет раздевается, аккуратно складывает на стуле одежду и ложится на кровать. Она не спит, в комнате постепенно темнеет, но Элизабет не включает свет. Через несколько дней она замечает, что, закрывая глаза, не видит Джекки, как раньше. Там, куда устремлен ее взгляд, есть чернота, но Джекки там нет. Элизабет по-прежнему больно, но боль – другая. Тень боли, а не сама боль. Болит сильно.
…Давид Нагари просыпается от звонка в дверь. Часы показывают половину пятого утра. Еще не начало светать. Продолжают звонить. Давид Нагари встает, скрючив ступни – пол холодный, идет к двери и спрашивает, кто там. «Дяденька, дайте попить!», – голос детский, но то ли осипший, то ли – прокуренный. «И в скорую надо позвонить, и пожарникам», – добавляет другой голос – тоже еще мальчишеский, но с оттенком будущего баса. «Ну, я вам покажу!» – кричит Давид Нагари. Он распахивает дверь, но детей за ней нет. Есть – вспышка, ослепительный вихрь. Нестерпимо яркий свет заполняет комнату, за ним идет черный дым с красными искрами. В дыму мелькают какие-то скафандры, локаторы, шлемы, кольчуги, скалятся чешуйчатые морды.
…Давид Нагари приходит в себя на берегу моря. Смеркается, солнце опускается за горизонт. Небо становится багряно-розовым, Давида Нагари тошнит. Он поднимается на безлюдную набережную. Вдалеке он видит освещенный оранжевый киоск «Гослото». Давид Нагари ковыляет к нему. В его кармане оказываются несколько купюр. Он покупает лотерейный билет, садится на лавку рядом с киоском и пытается задремать. Ему зябко. От его рубашки пахнет костром. На следующий день выясняется, что Давид Нагари выиграл в лотерею целое состояние. Он покупает себе новую одежду, рубиновые запонки и отправляется в кругосветное путешествие на семи-мачтовом паруснике. Давид Нагари больше никогда не возвращается в свой город. Он и не вспоминает о нем, разве что о соседях, супружеской чете, разбившейся на самолете, но и их лица постепенно теряют объем и цвет, становятся как кадры фильма, если его показывать в кинотеатре при включенном свете.
Базиль и Дина набирают скорость. Вспышки светоотражателей дробятся на короткие острые лучи, проникают в кабину, заполняют ее. Лицо Базиля – сетка из пульсирующих лучей и темноты внутри. Дина знает, что и ее лицо стало таким. Базиль отпускает педаль акселератора – она больше не нужна. Перед ними – нет горизонта, в каждой точке – жизнь и смерть, они летят сквозь пространство миллионами мерцающих стрел, они и есть – пространство.