Над условной чертой горизонта - читать онлайн

Родился в 1962 году. Пишет стихи, прозу, пьесы. Публиковался в журналах и сборниках «Нева», «Четверг. Вечер», «Аничков мост» и других.

Вот крестик, хочешь – поклянусь

Последней клятвой, клейкой?

Блаженством жалким обернусь,

Всплакну в ночи жалейкой.

Вот образок, в последний раз

Живой под смертным гнётом

Попробую здесь и сейчас

Забыть свои заботы.

Вот жизнь пропащая – как есть:

Вся – наспех, всё случайно,

Всё – месть за страх. И эта месть

Ни для кого не тайна.

Куда ни ткнусь – кресты, слова —

Без вести, ниоткуда.

Я сам – отнюдь не голова,

Гарнир с другого блюда.

Я поклянусь – а ты поверь

С улыбкою секундной:

Из всех обдуманных потерь

Была ты самой трудной.

Лукавство ветреной души

Любых божеств – главнее.

Забудь о всех, для всех пляши,

Плясунья Саломея.

Сиреневый куст пробудился, броваст и глазаст,

Хороший сосед, мне везёт на хороших соседей.

Зернисто блестит на припёке узорчатый наст,

Как лучшее лакомство, солнцем апрельским изъеден.

Деревья отходят от снов, в полушаге от сна,

Ещё не очнулись, но рябью подёрнулись веки.

Зелёным прозрачным дымком окатила весна

Подлесок, опушку и жертвенный край лесосеки.

Ни местных певцов, ни залётных не видно. В пути

Они задержались, скорее всего на подлёте.

Завидишь их, встанешь – и с места никак не сойти,

Пока не расслышишь их крики: «Здорово живёте!»

Взбирается солнце всё выше, на целый вершок,

В чистейшей плывёт бирюзе, и вокруг ни пушинки,

Ни облачка. В луже возник ниоткуда божок

Глазастый, прозрел головастик вертлявый в икринке.

И тельца-то нет, лишь большущий вбирающий зрак,

Рождён на дороге, на самой тропинке к сараю.

В полнеба скамейка над ним, отсыревший барак,

Назавтра замёрзнет к утру или… кто его знает.

Ясновельможный возлюбленный пан,

Смажь сапоги, отряхни свой жупан,

Деда папаху поглубже надень,

Брови насупь —

рассветает твой день.

Ненависти вековое ружьё

Нежно сними, оботри с него пыль.

Выбери камень и место своё,

Тяжко вздохни во весь мир,

во всю ширь.

Похорони себя,

Галицкий пан,

Шкуру спусти свою на барабан,

Сердце раздуй

во всю грудь, во сто крат.

Станешь храбрей всех, бесстрашный солдат,

На сволочь штатскую стань непохожим,

С сердцем огромным воин без кожи.

Небо прольётся

в дожде и в божбе,

Дивчина вспомнит во сне о тебе.

Семинарист отзовётся стихом.

Холм над тобой порастёт лопухом.

Прошлогодний, замаранный сажею

Снег потёк у крыльца, под стеной.

Будто Блок, пожираемый заживо,

По весне постаревший, больной,

Город вновь исхудал и обуглился.

Пепел выжженных душ сквозняки

Выдувают из комнат на улицу,

И летит он до самой реки.

Разветвляются вглубь червоточины,

Прожигают прожилки насквозь.

Клейкой чернью лоснятся обочины.

В небо тычется чёрная кость.

С почерневшими лицами встречные

Улыбаются ввысь, в никуда,

Избежали арктической вечности

В жуть крещенскую, в ночь, в холода.

С каждым днём им свободней, вольготнее.

Небо кормит теплом, калачом,

Испечённым на солнечной отмели.

Всё сытнее им, всё нипочем.

Бабочка сникла в эфирном бессилье,

Не трепыхалась, спала, чуть живая.

Бабочке сонной отрезали крылья

Ровно под спинку,

по самому краю.

На подорожник отложен обрубок.

Крыльев у ней оказалось четыре.

Эксперимент был научный

сугубо,

Чтоб разобраться в божеском мире.

Чтоб рассмотреть слюдяные прожилки,

Вытерли, сдули пыльцу,

и под лупой

Корни крыла проступили, развилки,

Плёнки, чешуйки рядами, уступом.

Точно у листьев.

Совсем не психея.

Грубым казалось сращение жил.

Кто же убил её, благоговея?

Кто-кто? Неважно.

Я и убил.

Воспоминанья счастливого детства,

Души и бабочки, ножницы, клей.

Время лоскутное – всё по соседству.

Что-то теперь вот почудилось

В ней.

Всюду мерещатся тайные знаки:

Рожки, реснички, в испуге глаза,

Шум белых крыльев, долгие взмахи.

Ей бы взлететь, но не выйдет,

нельзя.

Жажда понять посильнее стремленья

Понятым быть.

С давних пор одному

Мне довелось препарировать время,

Души искал, но бездушным усну.

Пропустила мимо ушей,

Не слушала, повернулась вполоборота.

Я мифы припоминал

О Дедале, Икаре, про Крит.

Не говорил об ощущении полёта,

Обещал – буду рядом,

Когда она не взлетит.

На склоне крутом, как на небосклоне,

Лежала, откинувшись на спину,

Не касалась ногами земли.

На розоватой скале,

На охристо-красном

природы лоне

Чем дольше, тем невесомей,

Парила,

разглядывала облачные корабли.

Отдельные девушки

мечтают о полётах

Всей душой.

От этого первая морщинка на челе.

Но взмывают немногие

В иные лета, при иных заботах

И преимущественно на метле.

Ты – будешь пеночкой,

Ты – будешь коноплянкой.

А ты – таджичкою, смуглянкой-молдаванкой,

Ты штукатурить будешь

Или двор мести.

А я терзаться —

как нас всех спасти.

Как увести прочь с нашего двора.

Уж осень, стынь, туман,

Безглазая пора.

Где силы взять,

Бессильный я дурак,

Для отражения панических атак?

В ползучей немощи,

Лишь силою привычки

Дышу в лицо

Упавшей птичке.

Хотелось плакать

неизвестно почему,

Такая несуразная слезливость,

невнятная ни сердцу, ни уму,

Вдруг обозначилась,

вдруг приключилась.

Я скверно говорю,

Неловкий сквернослов,

Посредством слов развеял жизнь-идею.

Был всякий раз рассеян,

не готов.

И даже плакать толком не умею.

Им нужен бог,

у них свои резоны,

Встают чуть свет и пялятся в окно,

Подсказки ищут,

смысла по сезону.

Бессмысленно, но так заведено.

Погода портится.

Минздрав предупреждает,

Замалчивая суть,

не говоря всего.

Летальность птичьей стайкой налетает

И принимает вас

за своего.

Кривой забор красивее прямого.

Покраски давней облупилась шкурка.

Он клонится замедленно, сурово,

Как почерневший человек к окурку.

Он клонится годами к почве, к смерти.

Никто не слышит, как он долго стонет.

И как-то летом пацанята, черти,

Запрыгнув на него, совсем уронят.

Там, за забором, бабка Пелагея

Хранит в себе великую эпоху.

Забор дощатый свалится скорее,

Уляжется в канаву на осоку.

Каждая кухарка может управлять государством…

Шесть кухарок отборных,

шесть ражих стряпух

Колдовали по очереди надо мной.

Воцарялись на кухне. Котлеты от мух

Отделяли.

Одна была краше другой.

Сочиняли жаркое

в чаду и дыму

Из надорванных жил, и сердец, и пупков.

Доводилось и мне лезть в котёл самому.

И теперь я готов, совершенно готов.

Вилка входит меж рёбер легко, глубоко.

А казалось, вчера

был ещё сыроват.

Жизни долгой тягостное молоко

Пролилось поверх кружек и ртов невпопад.

Толпы иуд

Восстание масс порождает толпы иуд.

Хосе Ортега-и-Гассет

Стерпится,

не переполнится чаша терпения,

Сотворена из того же рожна,

Что и небес узловатые хитросплетения,

И милой родины закрома.

Не ропщу.

Претерпеваю по всякому поводу:

Зиму счастливую, радостный снег

Лепит в лицо.

Прячу низко гудящую голову

В толпах иуд, перехожих калек.

Вольною нивой шумят,

расплодилось во множестве

Семя иудино,

в ширь площадей.

Гневом, обидами воздух дрожит и корёжится,

Выдохом самых несчастных людей.

Волей господней наследники и продолжатели

Тайного дела, торопит их страсть

Крови искать,

крови чёрной глубинной искатели.

Отворена чернозёмная пасть.

Сколько их?

Бродят, теснятся, измену предчувствуя,

Деньги берут, им без денег не быть.

Впрочем, всё зря,

тот, не здешний,

не виден,

отсутствует.

Нету его,

и нельзя ничего изменить.

Суверенность, последние дни,

времена победительной лжи.

Когда врут повсеместно, азартно, со вкусом,

смеясь и скорбя,

Когда знаешь заранее, что ни замысли,

о чем ни скажи,

Твоё слово используют неукоснительно

против тебя.

Сторожить тебя будут, испытывать, брать на испуг,

на излом.

До копейки оценят нутро, подноготную суть,

нрав, кураж.

Как легко переносишь ты камень на сердце,

смешки, в горле ком,

И насколько комфортно тебе в бесконечности

купли-продаж.

Эпизод поучительный, только урока, увы,

не извлечь.

Место действия – юность, колодки на старте, вокруг —

край земли.

Двое – он и она, полюбив, расщепляли

сращенную речь.

Извлекали себя из таблиц, расписаний.

Извлечь не смогли.

Все закончилось как-то невнятно, ненужно,

в толпе, в болтовне,

Уходя от погони, зашли далеко,

да и спрыгнули ввысь.

Он ушел на минутку, в тираж, а она

прислонилась к стене

Разлучились, не веря,

остались вдвоем,

одним словом спаслись.