Над условной чертой горизонта - читать онлайн

Окуная перо в инфернальную кровь,

Вывожу на тетрадном листке:

«Я уйду навсегда под покров облаков

С рюкзаком на плече налегке».

И под светом Луны

В серебристых полях

Буду трогать руками траву.

И с блаженной улыбкой на влажных устах

Я тихонько тебя назову.

И в сиянии лунном, в мерцании звёзд

В тишине многозвёздной ночи

Вдруг возникнет в руке виноградная гроздь,

И забьют вдохновенья ключи.

Твой божественный лик, мириады миров,

Лёгкий ветер в ночной тишине.

И течет по земле инфернальная кровь,

Тайным светом блестя при Луне.

Искренне Ваш, с позволенья Юпитера, Бык.

Подписываюсь копытом.

Письмо принесёт енот

В коробочке из малахита.

(За вчерашнее дал ему втык…)

Коробочку можете взять себе —

Это подарок Вам.

Губернатор Айовы сказал:

«Гвод лицет Йови,

Нон лицет мне». Ну и пусть!

Подумаешь, грусть!

Я не Йови, и я не тоскую.

Но мечтаю о Вас, моя милая Божья Коровка.

Ты возьмёшь меня в небо?

Мы с тобой улетим в облака.

Дурака! Дурака – губернатора

Богом забытой Айовы

Мы увидим с разинутым ртом,

С запрокинутой вверх головой.

«Хватит пялиться в небо! Домой!» —

Заворчит ему вайф на крыльце,

Поварёшкой махая в руке,

Оправляя измятый передник.

И баптист-адвентист проповедник

Лишь тихонько вздохнёт, глядя

Через окно в наш полёт

Над полями Айовы.

Вороны каркали.

Листы роняла осень.

Будильник ставился на восемь.

И пара глаз девичьих вглядывалась в мглу.

Десятый класс. Незримая в углу

Остатка дня перебирала крохи.

Всё тяжелее, продолжительнее вздохи.

Бродяжка-кровь бесцельно в жилах бродит,

Сама себе чего-то говорит.

Незримых демонов ватага колобродит —

Мятежный сон девичий сторожит.

А ночь, как ткань, укутала сполна,

Опутала, укрыла, спеленала.

И в лабиринтах демонического сна

Блуждает девушка, предчувствием полна,

Спонтанно шевелясь под одеялом.

Унеси меня вдаль,

Как Харон, на последнем пароме.

Чтоб не видеть ни зги

В пустотелой ночной тишине.

Чтоб я чувствовал Ночь

Ничего не желающей – кроме

Моего восхищенья в душе,

Обращённого к ней.

Унеси меня в Ночь,

Убаюкана тёмным пространством,

Что мешает уснуть,

Пред глазами во тьме шевелясь.

И тяжёлая Вечность

С тяжелым своим постоянством

Воцарилась в пространстве,

И яблоку негде упасть.

Я люблю вспоминать

Первозданность в первичном наряде,

Ощущать невесомость

Осколков вселенского льда

И увидеть внезапно

В таинственном тихом обряде

Зарождение жизни —

Сейчас, насовсем, навсегда.

Расцветают цветы,

Улыбаются тихие зори.

Поднимается Солнце —

Глубокое море тепла.

И тихонько на луг,

Взявшись за руки, Первые Двое

Осторожно выходят,

Чтоб жизнью напиться сполна.

Вот фарфоровая кукла

Мне кивает головою.

Канарейки пляшут танго

На краю пустых кастрюль.

Перезвон хрустальной люстры,

Дребедень сервиза в полночь

Музыкальным служат фоном,

Звукорядом до мажор.

И сквозь стену – еле видно —

К нам плывет Антуанетта

В платье пышном, и с лорнеткой,

И в перчатках до локтя.

Помавая головою,

Улыбаясь еле слышно,

Взглядом глаз Антуанетта

Нас пронзает навсегда.

И врезается звенящий брошен кортик

В древесину.

Постепенно затухают колебания его.

Но потом, с восходом солнца,

Мы внезапно замечаем,

Что не кортик, и не брошен,

Ни тем паче в древесину,

И никто не затухает —

А петух кукареку.

Мы кормим рыб у кромки водоёма,

Бросая корки.

Берег еле-еле…

Заметно омывается прибоем

Миллиметровых волн.

Молчит Августа. Рядышком фон Дорн

Елизавета

Ломает булку нежными руками.

Порхает зонтик, обрамлённый кружевами.

Порхает локон, выбиваясь из-под шляпки.

По камышу ползёт задумчивый жучок…

Возница Шульц, присев на облучок,

Блаженно дремлет,

Трогая во сне

Внушительную талию Гертруды.

Гертруды, что в таверне «Вальд унд Химмель»

В огромных кружках пиво подаёт.

Неся в руках, как водится, двенадцать

Одновременно пенистых литровок,

Летя походкою своею меж столов,

Точь-в-точь как бабочка с цветочка на цветочек

Порхает на лугу у Дюссельдорфа.

Дополз до края камыша жучок…

Елизавета теребит рукою шляпку,

Давно уж сняв её зачем-то с головы.

И аромат её божественных волос,

Перемешавшись с запахом лаванды,

Кочует по долине Дюссельдорфа.

О, мозги мне прочисть канифолью!

Насладись этой странною ролью.

Подстриги мне всю шерсть, будто бяшка я.

И рубашку сильней затяни.

Мне стонать, лицезреть, возноситься ли.

«Пшол!» – кричать или быть мне возницею?

Грея руки свои рукавицами,

Глядя в то, что зовётся «зима».

Или пусть опуститься мне в проруби,

Так чтоб рядом гуляли бы голуби,

Чтобы щук из-под лёдной рыбалки

Мне мерещились всюду хвосты.

Чтобы хруст ненадёванных чоботов

Мне по снегу бы слышался в холоде,

Чтоб козёл со своим колокольчиком

Пропадал бы в звенящей дали.

Чтоб тулуп, замерзая ли, грея ли,

Мне шептал за Мазая ли, Нея ли,

Мол, в степи индевеет шинелями

Бонапартова шантрапа.

И очнувшись, встряхнувши ресницами,

Я вздохну с упорхнувшими птицами,

И опять, чтоб взаимно присниться,

Мы друг другу посмотрим в глаза.

О, мозги мне прочисть канифолью!

Насладись этой странною ролью.

Подстриги мне всю шерсть, будто бяшка я.

И рубашку сильней затяни.

Мне стонать, лицезреть, возноситься ли.

«Пшол!» кричать или быть мне возницею?

Грея руки свои рукавицами,

Глядя в то, что зовется «Зима».

Или пусть опуститься мне в проруби,

Так, чтоб рядом гуляли бы голуби,

Чтобы щук из-под лёдной рыбалки

Мне мерещились всюду хвосты.

Чтобы хруст ненадёванных чоботов

Мне по снегу бы слышался в холоде,

Чтоб козёл со своим колокольчиком

Пропадал бы в звенящей дали.

Чтоб тулуп, замерзая ли, грея ли,

Мне шептал за Мазая ли, Нея ли,

Мол, в степи индевеет шинелями

Бонапартова шантрапа.

И, очнувшись, встряхнувши ресницами,

Я вздохну с упорхнувшими птицами,