На все четыре стороны - читать онлайн

Paris, то есть Париж. Знаете, это такой город… Это город исполнения заветных желаний! À Paris, то есть в Париже, каждый находит то, что искал, и обретает то, за чем приехал.

Кто-то бродит по залам Лувра и восторженно причитает про себя: «Мона Лиза! Венера Милосская! Ренуар, Ван-Гог, Сезанн! Да не во сне ли я?!»

Кто-то, задыхаясь не то от крутизны улочек, не то от восхищения, поднимается на Монмартр, глядит с его высот на огромный, тающий в дымке (Париж всегда тает в легкой романтической дымке, даже в самый ясный день) восхитительный город и чувствует при этом никакие не мучения[1], а ошалелое, щенячье, незамутненное счастье оттого, что, как поется в оперетте, «у ног твоих лежит блистательный Париж…».

Кто-то сидит за столиком бистро, выставленным на тротуар, потягивает какой-нибудь там сюз, или кир, или другой аперитивчик, или просто кофе из такой крохотной чашечки, что не поймешь, пьешь ты или просто вдыхаешь горький, черный, горячий аромат. Сидит, стало быть, греется на солнышке, наслаждается зрелищем (за этими столиками, выставленными на тротуар, нормально есть невозможно, можно только глазеть по сторонам): поток машин, поток людей, солнце, ветер, шелест платанов, смех, запах бензина, откуда-то музыка налетает… это совсем необязательно Ив Монтан, но все равно – Paris, de Paris, À Paris![2] – и ощущает себя настоящим парижанином, потому что так умеют сидеть в бистро (в разгар рабочего дня, между нами говоря!) только настоящие парижане.

Кто-то шляется по авеню Опера́, или по великолепным, ошеломляющим Елисейским Полям, или по сонному Тюильри, бросая взгляды на проходящих мимо женщин, и размышляет: «А ведь лгут люди, будто француженки вовсе не красивы! Красивы и на диво элегантны!» Но тут есть одна тонкость… Если женщина красива – значит, она не француженка. А если элегантна – значит, француженка непременно. Так, как парижанки, носить одежду не умеет никто. Даже и пытаться не стоит.

Кто-то с обалделыми глазами носится по этажам Галери Лафайет, столбенея то около одного бутика, то около другого, периодически спускаясь на первый этаж, где продается парфюмерия, чтобы, словно наркоман, припасть к букету невероятных ароматов от Сен-Лорана-Кардена-Риччи-Арден-Диора-Ланком-Барбери-Шанель-Кензо-Сисле-Живанши-Дольче&Габана… et cetera, et cetera, et cetera.[3]

Ну, короче говоря, каждый находит в Париже то, что искал, и обретает то, за чем приехал. Некая особа по имени Алена Дмитриева, к примеру, какое-то время пребывала в уверенности, что приехала сюда ради того, чтобы прочесть новую книгу и заодно узнать ужасное слово «fracture» – «перелом». Потом она решит, будто оказалась здесь для того, чтобы обнаружить два трупа. Потом – чтобы научиться танцевать аргентинское танго в стиле милонгеро. Потом – чтобы покопаться в ящичках с хрустальными подвесками. Потом… Потом она вообще перестанет понимать, что здесь делает…

А начиналось все возвышенно и интеллектуально. Алена пошла в русскую библиотеку на рю де Валанс, что находится в пятом округе Парижа. Библиотека замечательная – основана самим Иваном Сергеевичем Тургеневым, отчего и называется Тургеневской.

Алена подошла к дому и нажала на кнопку внизу кодового замка. Замок щелкнул, Алена толкнула дверь, пересекла зеркальный, чистенький подъезд, в котором по-прежнему стоял сильный запах краски, и подошла в лифту. На ручке кабины болталась табличка с надписью: «Fermé!»

Алена пожала плечами – странная табличка. Обычно, если лифт не работает, так и пишут: «Excusez, l’ascenseur ne travaille pas!», то есть «Извините, лифт не работает!». А тут почему-то сообщают: закрыто, мол. И без всяких извинений. Ну и ладно, fermé так fermé. Видимо, даже французы устают быть беспрестанно вежливыми. Алена миновала лифт и вошла в лестничный отсек, в котором находилась самая крутая и неудобная в мире лестница. И, шагая со ступеньки на ступеньку, подумала: «Похоже на подъем на какую-нибудь колокольню!»

Это была ее последняя связная мысль за довольно долгий промежуток времени, потому что, когда она дошла до поворота лестницы и начала подниматься на площадку, где находилась библиотечная дверь, кто-то вдруг метнулся сверху и с силой рванул сумку из ее рук. Алена потеряла равновесие, резко развернулась и сорвалась со ступеньки, на которой стояла. Каким-то чудом она успела уцепиться за перила, однако падение не остановила, а просто задержала его, сорвалась не куда-нибудь в подземелье замка Иф, а всего лишь на три ступеньки. Впрочем, и этого ей оказалось вполне достаточно, потому что она упала на оба колена, причем упала так, что…

Сначала у нее заискрилось перед глазами, а потом тошнота подкатила к горлу от несусветной боли. И весь мир как бы померк. «Понимаешь, это остро, очень остро!» – пробился сквозь шум в голове чей-то прочувствованный голос. А песня была когда-то со словами: «Понимаешь, это остро, очень остро – солнце, ветер, море, сопки и дожди…», что-то в таком роде. Они пели ее с девчонками и кавалерами в Хабаровске, у костра на высоком берегу Амура. Кстати, была еще одна песня, как раз про высокий берег Амура, на котором кто-то стоит… Часовые родины, вот кто! Они там стоят, а она тут лежит. Она, Алена Дмитриева, лежит, поверженная во прах…

И, как принято писать в романах, вся жизнь прошла перед ее глазами.

Ну, если не вся, то хотя бы события двух последних дней. Странные события… И странности начались, что характерно, именно с посещения этой же самой библиотеки.

Здесь Алена бывала раз или два во время своих прошлых приездов в Париж. Однако она в больших городах ориентировалась плохо (почему-то в лесу ей заблудиться никак не удавалось, а вот в городе, тем паче большом, такое случалось сплошь и рядом!), к тому же уродилась она барышней забывчивой, и адрес постоянно вылетал у нее из головы.

Рю де Валанс, 9а или 11? 11 или 9а?.. Дома в Париже обычно стоят сплошняком, занимают целый квартал, и на наш нормальный, человеческий, русский взгляд это вообще один дом. Этакая великая стена. Однако французы присваивают номер каждому подъезду, каждой двери! Так вот, обе двери – 9а и 11 – были похожи до одурения. Особенно тем, что обе были закрыты. Цифры кодовых замков являли собой некую неразгадываемую каббалу, и даже наивернейшая российская примета: нажимай на самые стертые цифры – и откроешь любой замок, тут не срабатывала, потому что все имели девственно-новехонький вид.

Алена пометалась между дверьми, пометалась, ну а потом, как у нас, у русских людей, водится, призвала на помощь вышние силы.

– Черт! – сказала она вполголоса, но от всей души. – Черт, да где же эта несчастная библиотека?

В то же самое мгновение («вдруг» – как обожают писать дамы-детективщицы, к числу которых, заметим в скобках, принадлежала и наша героиня) дверь с номером 11 открылась и оттуда показалась дама – особа преклонных, даже очень преклонных лет. Но если возможно в восемьдесят (хотя ей вполне могло оказаться и девяносто лет) выглядеть хорошо, то она выглядела очень хорошо. Нет, пожалуй, просто классно!

Вообще-то, Алена любила смотреть на красивых немолодых дам. Это внушало ей некоторое утешение: если они могут так выглядеть в запредельные годы, может, удастся то же самое и ей? Если доживет, конечно. А то вдруг да повезет умереть еще относительно молодой и более или менее красивой…

Короче, дама, вышедшая из заветной двери, была просто загляденье. Изящная, стройная, миниатюрная, прямая, как тростиночка, плечи не поникли, голова не трясется, ноги не дрожат, живот не висит, прическа состоит из продуманно-беспорядочных синевато-седых, словно зимнее облако, прядей. Все еще красивое ее фарфоровое лицо тронуто легким румянцем (но не румянами!), подкрашено в самую меру, почти полное отсутствие мимических морщин говорило о том, что перед Аленой предстала почитательница ботокса, рестилайна, подтяжек и разных прочих современных косметических «примочек», которые поганой метлой изгоняют прочь самомалейшие признаки старости. Одежда дамы выдавала истинную француженку, на которой шедевром смотрелось бы даже платье какого-нибудь Мосшвейпрома образца семидесятых годов минувшего столетия и обувь фабрики «Красный треугольник». Впрочем, дама была одета в изделие парижских мастеров prête-a-porte, а на обувь Алена посмотреть не успела.

– Bonjour, madame, excusez moi, vous ne connaissez pas, où içi il y a une bibliothèque russe?[4] – старательно построила Алена изысканно-вежливую фразу (французский язык у нее отнюдь не отскакивал от зубов и был, мягко говоря, ученическим). Впрочем, ей удалось не только построить, но даже выговорить эту фразу, ни разу не споткнувшись. И все же, судя по всему, она допустила какие-то ошибки, потому что прекрасная старушенция посмотрела на нее с нескрываемым отвращением и прошипела сквозь отличные белые зубы:

– Ждэш! Пэрвый етажь! Читат можэш?

Вообще-то, подразумевается, что человек, идущий в библиотеку, как минимум, обучен грамоте, поэтому вопрос дамы был неуместен. Однако тотчас выяснилось, что это юмор у нее такой, типа, ирония: она ткнула пальцем в небольшую аккуратную карточку, прикрепленную около кнопки, автоматически открывающей дверь: «Bibliothèque russe Tourguénev», а вслед за тем исчезла.

То есть она, очень возможно, ушла, как все люди ходят, а не провалилась сквозь землю, не улетела на помеле и не проделала чего-нибудь столь же экстраординарного («Extraordinaire!» – обожают восклицать французы то и дело, по поводу и без повода). Однако Алена таких тонкостей не заметила, потому что во все глаза смотрела на карточку, которой, она могла бы поклясться, несколько мгновений назад здесь не было.

Впрочем, наша героиня и сама не слишком-то верила своим собственным клятвам. К примеру, три месяца назад она готова была поклясться, что некий молодой человек по имени Игорь, в которого она была без памяти и без рассудка влюблена, тоже любит ее. Однако он оказался к ней клинически равнодушен, и когда это открылось (самым пошлым, самым тривиальным образом!), даже не попытался вернуть былое, а принял разрыв, глазом не моргнув и бровью не поведя. А еще в ту минуту Алена готова была поклясться в том, что разрыв с возлюбленным мальчишкой (Игорь был много младше ее) переживет если нелегко и просто, то с достоинством, что обида закалит ее гордость, укрепит сердце, и все такое. Однако… однако разрыва она все-таки не пережила, увы. Так что ныне по городу Парижу ходила очень симпатичная, даже красивая, улыбчивая и приветливая оболочка, а суть ее, суть прежней Алены Дмитриевой, которая некогда сияла и сверкала счастьем и любовью, умерла. Да, умерла, но отнюдь не покоилась в мире, а непрестанно мучилась в аду воспоминаний. И никакие «припарки» местного значения, вроде неустанной и беспрестанной работы, писания новых и новых книг, даже поездок в волшебный Париж, воскреснуть ей не помогали. Если мы скажем, что существовала она отныне лишь для исполнения долга перед любимым издательством «Глобус», это не будет слишком большим преувеличением.

Так вот о клятвах… Нет, с клятвами мы уже покончили. Так вот о табличках! Табличка с надписью «Bibliothèque russe Tourguénev» была, конечно, здесь и прежде, просто рассеянная писательница ее не заметила. Она вообще ничего не видела дальше своего носа, ну а надпись находилась все-таки на некотором расстоянии от него.

Налюбовавшись на оную и подивившись своей рассеянности, Алена вспомнила еще кое-что удивительное: дама-то говорила как бы по-русски, но с непонятным каким-то акцентом, твердым и шипящим. И загадочное «ждэш» означало вовсе не то, что бестолковая Алена ждет неведомо кого или чего, а являлось наречием «здесь». Здесь, мол, находится Тургеневская библиотека, здесь, поняла, русская дура?

– Oui, – сказала вышеназванная уже неведомо кому, так как стояла перед дверью одна-одинешенька, причем сказала почему-то по-французски. Продолжая машинально бормотать: – Да, спасибо, в смысле merci, я все поняла. – Алена нажала на кнопку и вошла в открывшуюся дверь, недоумевая, как ей только могла взбрести мысль о номере 9а. Не иначе, черт попутал, тот самый, которого она недавно помянула.

Алена прошла холл, в котором сильно пахло краской (видимо, где-то поблизости шел ремонт), и начала подниматься по лестнице. Она и сама, без подсказок всяких шипящих дам знала, что находится библиотека на первом этаже обычного многоквартирного дома. Французский первый этаж – это наш второй. Подняться на первый этаж (звучит уморительно, не правла ли?) можно было или на лифте, или по узехонькой винтовой лестничке с неудобными ступеньками. Лестничка находилась не в основном подъезде, а в неудобной шахте, и когда Алена шла по ней в библиотеку, каждый раз у нее возникало такое чувство, будто она взбирается на какую-нибудь колокольню, а когда возвращалась, казалось, что спускается в какое-нибудь подземелье, скажем, замка Иф. Сама библиотека располагалась в довольно тесной квартирке. Конечно же, великий русский писатель Тургенев, основывая русскую библиотеку, никак не подразумевал, что она будет находиться в столь неприспособленном помещении, однако превратности судьбы заставили ее перебраться именно сюда. А впрочем, бывает и хуже, здесь книгам все же есть где стоять, и каталоги отличные, и даже компьютером разжилась библиотека…

Алена поздоровалась с двумя милыми дамами, которые здесь владычествовали, и прошла в зал (зальчик!) каталогов. Там уже работали несколько человек, но на негромкое «здравствуйте» новой посетительницы (Алена Дмитриева когда-то где-то прочитала, что умный человек здоровается первым, и всю жизнь придерживалась этого принципа, а потому выходило, что она практически одна такая умная) никто не ответил. Увы, соотечественники наши угрюмы и неприветливы, а также хамоваты – в отличие от французов, которые, чудится, на свет рождаются, уже зная три волшебных слова: bonjour, pardon, merci, что в переводе на язык родимых осин означает: «здравствуйте», «извините», «спасибо».

Везло ей нынче на хамоватых соотечественников, везло!

«Интересно, кто такая была та особа? – размышляла Алена, перебирая карточки в длинном каталожном ящичке, озаглавленном: «Эмиграция. Воспоминания, автобиографии». – Небось из бывших. Причем из очень давних бывших! Нас всех, «советских русских», конечно, ненавидит. И правильно делает. А за что нас, строго говоря, любить? Да ладно, нечего думать о ней, работать надо!»

Наша мыслительница сноровисто просматривала карточки, занося на листок наиболее интересные названия. Разумеется, делала она это не ради простого любопытства или из страсти к чтению, а исключительно для дела. Потому что Алена Дмитриевна писала не только обычные детективы из серии «Пришел, увидел, застрелил», но и так называемые детективы исторические типа: «Пришел, увидел, застрелил из дуэльного пистолета» или «Пришел, увидел, заколол шпагой». Как ни странно, такие псевдоисторические поделки ей весьма удавались. Главным образом потому, что Алена обожала конкретные исторические детали, которые и придавали особый интерес ее творениям. Раскапывать эти детали ей никогда не надоедало, вот отчего она и была завсегдатаем библиотек. Последнее время ее заинтересовала история русской эмиграции. А как известно, нет более интересного источника сведений, чем воспоминания очевидцев, мемуары. В библиотеке же парижской имелись мемуары воистину уникальные. Именно поэтому Алена (она была изрядный трудоголик!), приехав в Париж к подруге – развеяться, повеселиться и немного подлечить истрепанные последними событиями личной жизни нервы, – чуть ли не тотчас отправилась в русскую библиотеку.

Алена выписала несколько названий и собралась пойти сделать заказ, как вдруг заметила на полу несколько ящиков с книгами. А также увидела листок бумаги, прикрепленный к стене над этими ящиками: «Все по 5 евро». Понятно: освобождая место для новых поступлений, библиотека распродавала никем не читаемое старье или лишние дубликаты. Писательница немножечко повздыхала о том, что, очень может быть, настанет время, когда и ее книги (они тоже имелись в этой библиотеке и вроде бы даже пользовались читательским спросом) будут лежать в таких же ящиках среди прочего второ– или даже третьесортного мусора. Наша героиня весьма трезво оценивала свое место в мировой и отечественной литературе и точно знала, что не принадлежит к властителям умов. Однако зацикливаться на сей пессимистической мысли Алена не стала. Во-первых, она была по зодиаку Дева, а чуть не во всех гороскопах сказано, что представители этого знака редко бывают оценены при жизни по достоинству, зато после смерти получают свое. То есть надежда на посмертную славу ее все же грела. Но даже если прогнозы не сбудутся и детективы Алены Дмитриевой когда-нибудь, лет через пятьдесят, все же угодят в аналогичный ящик по аналогичной цене, она все равно никогда об этом не узнает…

Алена склонилась над ящиками. Там было море изданных в Москве и Ленинграде томиков с унылыми совковыми названиями. Наверное, диссиденты всех поколений, бежавшие из Советского Союза, первым делом отрясали со своих стоп именно этот идеологический прах, презентуя его Тургеневской библиотеке. Ничего интереснее «Хождения по мукам» Алена не нашла, однако данная книга у нее, разумеется, имелась, читала ее наша героиня не раз, не два и даже не три, поэтому покупать ее она не собиралась. И все же взяла том в руки, открыла наудачу. Мельком посмотрела на знакомые, любимые строки и словно с давними друзьями встретилась, переглянулась, словом перекинулась:

«Данюша, милая, – писала Катя, – до сих пор ничего не знаю ни о тебе, ни о Николае. Я живу в Париже. Здесь сезон в разгаре. Носят очень узкие внизу платья, в моде шифон. Париж очень красив. И все решительно, – вот бы тебе посмотреть, – весь Париж танцует танго. За завтраком, между блюд, встают и танцуют, и в пять часов, и за обедом, и так до утра. Я никуда не могу укрыться от этой музыки, она какая-то печальная, мучительная и сладкая. Мне все кажется, что хороню молодость, что-то невозвратное, когда гляжу на этих женщин с глубокими вырезами платьев, с глазами, подведенными синим, и на их кавалеров. В общем, у меня тоска…»

Алена захлопнула книгу и зажмурилась. Не про нее ли написано? Она тоже считала, что Париж очень красив… У нее тоже тоска. И ей тоже казалось, будто она давно хоронит – какое там, давным-давно похоронила! – молодость, потому что когда-то, как будто уже во времена незапамятные, она танцевала танго с Игорем, только не то, аргентинское, которое танцевали в Париже в 1914 году, а другое – новое, деревянное, грубое, так называемое классическое танго, состоящее из нелепых шагов на полусогнутых ногах, из неуклюжих движений под прекрасную музыку. Но тогда Алене было все равно, что танцевать, ведь он был рядом, он прижимался к ней, она прижималась к нему, он улыбался, и губы его были рядом, и глаза, эти его глаза, любимые и лживые, которые одинаково сияли для всех, а она-то думала…

Ладно, проехали. Больше никаких воспоминаний об Игоре! Хватит, в самом деле, снова и снова ходить по этим самым мукам!

Алена зло бросила книгу в ящик, но высокая стопа под ее тяжестью разъехалась, и несколько томиков свалились на пол. Само «Хождение…» вообще скользнуло в щель между ящиком и стеной. Алена сунула туда руку и нащупала еще одну завалившуюся книжку – маленькую, довольно тоненькую, в плотном кожаном переплете.

Вытащила ее. Названия на обложке нет, титульного листа нет, даже на семнадцатой странице не имеется штампа библиотеки, потому что таковая страница вообще отсутствует, как и все – с начала и аж до двадцатой. Конца, кстати, тоже нету, а значит, и выходных данных. Хотя в те времена выходные данные, кажется, на последних страницах не печатали… А впрочем, сие не суть важно. Листочки книги желтые-прежелтые, ломкие, источающие сухой, душный аромат старой пыльной бумаги, схожий (это было подмечено задолго до Алены, и она, страстная библиофилка, обожала то необычайно точное сравнение!) с ароматом засушенного цветка. Аккуратненькая бледно-желтая, выцветшая ленточка подклеена под переплет, и на ней держалась простенькая, картонная, цвета слоновой кости закладка с трогательным, но не слишком-то аккуратно вырезанным посерединке сердечком. А под ним нацарапан столбик цифр:

1 и 8

2 – 9

3 – 6

2 – 16

3 – 15

4 – 14

5 – 13

6 – 12

7 – 11

8 – 10

10 – 8

11 – 7

12 – 6

13 – 5

14 – 4

15 – 3

16 – 2

17 – 1

Цифры написаны лиловыми чернилами. То есть когда-то чернила были фиолетовыми, да выцвели. Ну да, кто-то начертал те цифры давно! Судя по шрифту, книга издана в двадцатых годах: именно тогда в эмигрантских изданиях новое «советское правописание», исключившее буквы «ер» («ъ») на концах слов, «ять»(«ћ») и «иже» («и») боролось с еще не умершим и даже ностальгически культивируемым среди «бывших людей» правописанием старым. Наметанный взгляд Алены сразу наткнулся на разницу в орфографии таких слов, как «вознагражденiе» и «ощущения», «морфiй» и «опий»… Одни слова были написаны по старым правилам (перед гласной не «и», а «i»), вторые уже по новым. Соседствовали здесь «разрћшение» и «мнћ» с «застрелить», и «в виде», хотя во всех этих словах следовало писать именно «ћ». А что касается «еров», твердых знаков, в тексте вообще царила полная неразбериха, как, впрочем, и в написании «о» и «е» после шипящих: встречались варианты «багажом» и «багажем», «чорт» и «черт» – ну и все такое.

Сначала наша героиня, заслужившая в свое время ироническое и даже где-то презрительное прозвище Пуристки, то есть слишком уж строгой ревнительницы, именно за ее отношение к правилам правописания, обращала внимание исключительно на орфографию, но вот глаза ее вникли в смысл читаемого, и у Алены радостно встрепенулось сердце. Насколько можно было понять на беглый взгляд, в ее руках находились записки бывшей сестры милосердия, пережившей отступление Добровольческой армии Деникина из Ростова, попавшей в плен к красным и чудом спасшейся. Но ведь это именно то, что нужно для нового романа! Замечательная фактура, на основе которой Алена с присущей ей лихостью построит забойный сюжет! (Однако заметим в скобках, что жизнь порою заносит нас на такие повороты, по сравнению с которыми самые изобретательные сюжетные зигзаги книг – просто нуль без палочки.)

Наша писательница на мгновение остолбенела: неужели этакое несметное богатство фактического материала можно купить всего за пять евро?! А затем, отмерев и не веря своему счастью, Алена понеслась к столу библиотекарей, левой рукой прижимая книжку к сердцу, а правой нашаривая в сумке кошелек.

Одна Аленина знакомая – особа, очень сильно битая жизнью, – любила пессимистично изрекать: «Никому нельзя верить!» Насчет того, чтобы совсем уж никому, – это преувеличение, конечно, однако лукавому счастью и в самом деле верить нельзя. Алена в этом не замедлила убедиться. При виде книжки у обеих библиотечных дам сделались изумленные глаза, обе они всплеснули руками и хором воскликнули:

– Где вы это взяли?!

Алена объяснила, где.

Дамы почему-то не поверили, сходили в комнату каталогов и тщательно обследовали ящики с книгами, как будто надеялись найти там доказательства Алениной ужасной лжи. А когда вернулись, сообщили Алене, что в ящик с ненужными книжками невероятным образом попал один из библиотечных раритетов, которые не то что не продаются – даже на дом читателям не выдаются, с этими раритетами разрешено работать только в читальном зале (он же зал каталогов). Поэтому ежели Алене Дмитриевне угодно, то она может сесть там за стол и читать книжку, пока не надоест. Ну а если нет… На нет и суда нет.

Страшно разочарованная, Алена стояла, понурясь, и размышляла, что делать. Ксерокса в библиотеке нет, а она не взяла с собой ни тетради, ни блокнота, в которые можно было бы делать выписки. Нет, не выписки, – переписывать ей пришлось бы весь текст подряд, слово в слово. Такое у нее было ощущение. Ощущение профессионала!

Можно было бы оставить книжку и сбегать купить тетрадку. Но района Алена не знала. Где тут искать писчебумажную лавку? Ближайший универсам «Mono– prix», в котором продается все на свете, в том числе и тетради, довольно далеко отсюда. А времени уже около шести. Библиотека работает до семи. Пока туда, пока сюда… Когда же работать?! Сегодня четверг, значит, снова библиотека откроется только в субботу – она работает три дня в неделю. И как дожить до субботы любопытной, нетерпеливой писательнице?! Терпение отнюдь не принадлежало к числу ее достоинств… К тому же некое предчувствие не то что говорило, но просто криком кричало ей: «Выпустишь книгу из рук – и больше не видать тебе ее как своих ушей!»

Конечно, выбора особого не было, и, может статься, Алена все-таки пошла бы в «Monoprix» за тетрадкой… но тогда ее жизнь и много других жизней (и смерти в том числе!) сложились бы совершенно иначе… Однако именно в то мгновение словно бы некий черт подсуетился и дернул одну из библиотечных дам за язык.

– Слушай, Ирина, – сказала она напарнице, – а ведь это та самая книга, которую ищет мадам де Флао. Ты представляешь?! Я перерыла все полки, а она нашлась буквально через полчаса после ее ухода! Надо немедленно позвонить ей, пусть приходит и забирает свое сокровище.

Алена мигом насторожилась.

– Что?! – возопила она. – Значит, книгу все же выдают на дом? Но почему какой-то мадам де Флао можно ее взять, а мне нельзя?

Дамы, пойманные на месте преступления, жутко смутились, начали что-то бекать и мекать, оправдываясь, и наконец выяснилось, что эта самая мадам де Флао – невероятно щедрая меценатка, одна из тех благотворительниц, на средства которых и выживает сие богоугодное заведение. Потому-то отказать ей в просьбе просто неудобно. «Не-у-доб-но, вы понимаете, Алена Дмитриевна?»

– Ну и что? – сердито спросила вышеназванная. – Я тоже в некотором роде меценатка. Я вам дарила свои книги? Дарила. Они пользуются спросом? Пользуются. Ну так дайте мне книжку до субботы. Это же фактически на один день! Вы ведь уже скоро закрываетесь, а я буду здесь ровно в три, к самому открытию, даже раньше, если нужно, и принесу книгу в целости и сохранности, и ваша мадам де Флао сможет ее взять. Ну что случится, если она подождет всего денек?! Ведь если бы я не нашла книгу, она бы ее вообще никогда не получила!

Дамы призадумались. Конечно, им было неловко, что они так бездарно прокололись. Но сами виноваты! К тому же в доводах Алены была определенная логика. И в конце концов библиотекарши, повздыхав, дали-таки ей книжку, отклонив даже предложение взять залог, а положившись только на честное-пречестное, самое-самое расчестное слово писательницы быть здесь ровно в три часа. Правда, не в субботу, а в пятницу. «Вообще-то, для посетителей в это время библиотека закрыта, мы работаем с картотекой, наводим порядок в фондах, но от вас книгу примем, раз такое дело», – сказали они. Алена возблагодарила судьбу и добрых женщин, положила книгу в сумку и, прижав к груди, отправилась домой. Она была уже на пороге, когда вдруг услышала голос старшей библиотекарши:

– Мадам де Флао! Нашлась, нашлась книга вашей матушки! Нашлась! Да, это большая радость. Нет, нет, сейчас не приходите, вы сможете получить ее только в субботу. Да нет, сейчас это невозможно, невозможно. Извините, мадам де Флао, но сегодня мы никак…

Уже! Успела! Позвонила! Доложила!

Алена не стала слушать дальнейших причитаний, захлопнула дверь и ринулась прочь с такой скоростью, словно неведомая мадам де Флао могла выскочить из-за угла и отнять драгоценную книжку. Она так разволновалась, что споткнулась на крутой лесенке, ведущей, как уже было сказано, в подземелье замка Иф, когда идешь сверху вниз, и едва удержалась на ногах.

«Вот был бы кошмар! – подумала она, испуганно приткнувшись спиной к холодной стене. – Тут и ноги переломать недолго! Нет, теперь буду ездить только на лифте!»

Она двинулась дальше, осторожно нашаривая ногой ступеньки, как если бы была инвалидом или беременной женщиной.

Выйдя на улицу, Алена на мгновение задержалась около подъезда, запоминая номер дома. «11, 11, 11! А вовсе не 9а!» – твердила она самой себе. Затем отправилась к станции метро, чувствуя себя почти счастливой оттого, что никакая мадам де Флао ее уже не догонит, и словно бы впервые наконец-то осознав, что она в Париже – в Париже! – и солнце светит мягко, и опавшие с платанов листья, те самые les feuil– les d’automne, о которых так чудесно поет Ив Монтан, шелестят под ногами, и журчит фонтан на крохотной площади, и отбивает шесть раз колокол в прелестной церкви Святого Менарда, и проносится мимо на велосипеде красивый загорелый парень, посылая ей обольстительную улыбку, а мужчина постарше, но тоже очень симпатичный, сидящий за столиком бистро, играет глазами, глядя на нее поверх радикально– зеленого бокала с коктейлем «Дьявольская мята»…

«Пациент скорее жив, – подумала Алена, отвечая на взгляды взглядами, на улыбки улыбками, на игру игрой (это так же естественно в Париже, как здороваться, извиняться и благодарить), а потом останавливаясь около лотка и покупая любимое мороженое le rhum avec le raisin (то есть ром с изюмом) в красивом вафельном виточке. – Да, пациент скорее жив, во всяком случае, сегодня. Ну, спасибо и на том!»

И она пошла дальше давно забытой танцующей походкой, ощущая локтем край томика, лежащего в сумке, но даже не представляя, что уносит с собой.