Стоял тёплый летний вечер. Это в междуречье Дона и Волги солнце жестоко выжигало степь, и не было спасения от знаю ни днём, ни даже ночью, когда духота обрушивалась на тех, кто целый день был на ногах без отдыха, а порой и без необходимого количества питьевой воды.
Настя уже собиралась на ужин, когда возле дома остановился чёрный лимузин и из него вышел Курт Хагер. Она уже в окно заметила, что он в отличном настроении. Войдя в дом, осыпал Настю комплиментами, похлопал по плечу вышедшего из кабинета, чтобы встретить его, Зигфрида.
– Ну что, дружище, я же говорил, что русским придёт конец этим летом!
– Помню, говорил, – нейтрально ответил Зигфрид, стараясь реагировать сдержанно.
– Наступают, наступают германские войска. Скоро будут в Сталинграде, в Майкопе, в Грозном, а там и в Баку.
– Отчего такая уверенность? – спросил Зигфрид.
– Оттого, что разгромлено два десятка русских дивизий. Два десятка! Взято свыше тысячи танков, свыше двух тысяч орудий… А пленных сколько! Тьма. Более двухсот тысяч. Словом, провели appendectomy.
– Провели что? – переспросила Настя.
– Аppendectomy, – повторил Курт Хагер и пояснил: – Операцию по удалению аппендицита.
И тут Настя осмелела. Она неожиданно спросила:
– Вот так победа! Вы предрекали её, Курт! Хорошо сработала германская разведка. Это ведь, как в сорок первом, помогла пятая колонна? Вы необыкновенно прозорливый… Ну так что, выпьем за победу…
Хагер, получив комплимент, растаял и даже, как показалось, был несколько раздосадован тем, что прелестная Настя тут же и потеряла интерес к его весеннему пророчеству о крупной измене.
– Да, с пятой колонной надо работать! Мы это умеем.
– А, даже говорить о них противно, – сказала Настя, поймав на себе несколько изумлённый, пристальный взгляд Зигфрида.
Тот поначалу хотел прекратить этот разговор, который показался опасным, но заметив, что Настя всем свои видом демонстрирует полное безразличие к конкретным фактам, чем провоцирует Хагера, сделал вид, что ему срочно нужно отдать распоряжение о том, чтобы накрыли стол по случаю прибытия важного гостя.
– Что говорить о мелких сошках. Они сделали своё дело, – махнула рукой Настя.
– Мелких? Да обеспечили котёл и поражение русских командующий фронтом Тимошенко и его член… как там его… член…
– Военного совета, – подсказал Зигфрид.
– Да, да, член Военного совета фронта Хрущёв. Это у них так комиссар высокого ранга называется.
– Он ещё и член Политбюро, – заметил Зигфрид. – Неужели мог пойти на предательство? Вы что-то путаете, Курт…
Настя поняла, что Зигфрид решил подыграть ей.
Курт же был не просто в хорошем настроении. Он, видимо, на радостях уже где-то выпил и стал не в меру разговорчив. Впрочем, а что таиться? Ганс Зигфрид вполне свой, ну а Настя, так Настя, как он понял, чуть ли не невеста его. Во всяком случае, в прошлый раз, когда Хагер проявил к ней излишний интерес, Зигфрид намекнул на это обстоятельство, дабы заставить держаться скромно и сдержанно по отношению к ней.
К тому же дело сделано. И Тимошенко, и Хрущёв свою миссию исполнили. Русские понесли тяжелейшее поражение. Германские войска продвигались вперёд стремительно, и Хагер полагал, что скоро они ворвутся в Сталинград, перережут важную водную артерию, и тут же в войну вступят Япония и Турция. А это уже всё… Конец не просто Советской России, а и вовсе России.
Так что в таких, как Тимошенко и Хрущёв, надобность отпадёт – ну а услуга, уже оказанная на Западе, вообще никогда и ничего не стоила.
О Хрущёве Хагер сказал, что он был внедрён в окружение Сталина ещё в тридцатые годы через жену вождя Аллилуеву.
За чаем, разумеется, чаем с коньяком, Настя спросила:
– Так отчего же после предательства под Харьковом Хрущёв не перешёл на сторону Германии? Неужели не мог выехать в передовые части и оказаться в плену?
– Ха-ха! – отозвался Хагер, – Павлов выехал. Но его сами русские перехватили.
– И германское командование не могло его спасти? Я слышала о том, что был у нас целый полк «Бранденбург»… Переодевались в советскую военную форму, забрасывались в тыл и действовали довольно успешно. Неужели же не могли вытащить этого Павлова?
– А зачем? Он своё дело сделал и большего сделать не мог. Тогда германскому командованию такие павловы были уже не нужны. Думали, что скоро Москва… Скоро победа.
– А Хрущёв?
– Он был бы нужен, если бы не такая победа под Харьковом. Я интересовался Хрущёвым. Мне объяснили, что он до войны много вредил на Украине, в частности, покрывал бандитов. Вы, конечно, знаете об Организации украинских националистов – ОУН. Хрущёв покрывал её, и покрывал тех, кто тайно встал в ряды организации Степана Бандеры, возникшей ещё в феврале сорокового года. Руководство, конечно, не на территории Украины. Но там много ячеек было. Готовились к войне! В апреле сорок первого было сформировано целое движение ОУН-Р. Вот так… Руководство было в Германии, а тайное общество на самой Украине, и тех чекистов, кто выходил на них, Хрущёв ликвидировал. Превращение Украины во врага России – давний план, и особенно успешно его осуществлял ещё до Первой мировой австрийский Генеральный штаб. Вы это знаете?
– Не очень. А если его постигнет участь Павлова?
– За него есть кому заступиться на самом верху. Сталин не всесилен. А, впрочем, если бы казнили, не жалко. Теперь нужда в нём отпала.
Когда Курт Хагер уехал, Зигфрид вышел проводить Настю и тихо сказал:
– Завтра еду в штаб. Высажу вас погулять в городе.
Больше ничего не добавил. Знал, что Насте нужно срочно передать то, что услышала, Ивлеву.
А вот Насте в ту ночь не спалось. Слишком серьёзные данные предстояло передать. Шутка ли – Тимошенко и Хрущёв предатели. Правда, Хагер в большей степени налегал на Хрущёва.
Хрущёв. Член Политбюро!
Если бы данные об измене Настя получила иным путём, от Зигфрида, она ещё могла бы допустить, что это дезинформация, но тут… Сколько она не перебирала в памяти разговор, не видела и тени дезинформации.
И утром она из города передала через подпольщиков шифровку для Ивлева.
Ивлев зашёл к Гостомыслову с докладом:
– Шифровка от Насти.
– Что там?
Произнося кодовые имена, Ивлев сказал:
– К Гансу Зигфриду приезжал тот же приятель, что говорил об измене, которая проложит путь немцам. Теперь он заявил, что проведение appendectomy обеспечил Хрущёв с опорой на Тимошенко.
– Проведение чего?
– Аppendectomy.
Гостомыслов как-то встрепенулся, было видно, что пришла догадка чего-то важного.
– Операцию по удалению аппендицита?! А ну-ка глянем то самое сообщение…
Он быстро нашёл шифровку, прочитал:
– Приятель Зигфрида (Зигфрид был назван по псевдониму) в разговоре сообщил, что волноваться не надо. В мае будет проведена грандиозная операция… Можно сказать, хирургическая. Её обеспечат высшие чины русских. И наступит перелом в нашу пользу.
– Аppendectomy, – повторил Гостомыслов. – Аппендэктомия, операция по удалению аппендицита! Боже мой, не хватило в первой шифровке одного слова, одного только слова… Аппендицит. Приятель Зигфрида имел в виду барвенковский выступ. Как же не догадались?
– А как догадаться? Операция хирургическая слишком обще. Намёк? На что? Можно счесть, что операция по захвату Крыма, да чего угодно, – возразил Ивлев. – Так что не казни себя.
Между тем обстановка на Юго-Западном фронте становилась катастрофической. Танковая армия Клейста подрубила основания Барвенковского выступа. 23 мая немецкие войска, наступавшие на встречных направлениях, замкнули котел. В полное окружение попали 6-я армия генерала Городнянского и 57-я армия ЮФ генерал-лейтенанта Кузьмы Подласа, а также приданные танковые корпуса и бригады, кавалерийские корпуса и артиллерийские соединения и части РГК.
Как измерить беды – нет, в данном случае принесённые не самой по себе войной, поскольку они вообще не измеримы, – как измерить беды, повинны в которых некоторые высшие армейские чины, недодумавшие, недопонявшие, не разгадавшие замысла врага, как измерить беды от ошибок, от головотяпства, а то и от предательства, когда просто свершённого ради себя дорогих, а когда и прямого, направленного на пользу врага?
После трагедии под Харьковом Сталин вызвал в Москву Хрущёва. Только Хрущёва без Тимошенко. Почему не командующего? Хрущёв был членом Военного совета фронта, но он ведь ещё недавно являлся 1-м секретарём ЦК компартии Украины, мало того, с 1939 года он являлся членом Политбюро ЦК ВКП(б).
Что хотел Сталин? Для чего он вызвал Хрущёва? Решение могло быть только одно – выкинуть из членов Политбюро и судить. Но воспротивились другие члены Политбюро – Булганин, Микоян… Почему? Возможно, боялись прецедента? Возможно, боялись за свои поганые шкуры, которые проявились целиком в марте 1953 года и в последующие годы, когда Советский Союз был сдёрнут ими с магистрали, ведущей в коммунизм, и повёрнут на путь к капитализму. Но в те дни Сталин негодовал. Он знал, что Хрущёв всеми силами давил на Тимошенко, стремясь освободить Харьков ради себя дорогого, ради того, чтобы снова сесть в тылу в ЦК компартии Украины и покинуть фронт, где пули и бомбы не разбирают по чинам, где погибло немало крупных военачальников.
Ради этого командующий Тимошенко и член Военного совета Хрущёв затеяли операцию, ничего не продумав и не рассчитав, но убедив Верховного и Генштаб в том, что она пройдёт как по маслу. Кто же может оценить обстановку на месте? Москва, центр? Руководство страной и армией? Или всё-таки командование на местах? Зато в литературе пасквилянты, как говорят демократы, «оттянулись со вкусом» – битву за Москву выиграл Жуков, хотя на самом деле там командовал именно Сталин, поскольку это была Москва, и руководство общее Западным фронтом и Московской зоной обороны осуществляли непосредственно Сталин и Генштаб, а вот под Харьковом проиграл Сталин…
Но пасквилянты развернули диванную войну позже. В те суровые дни нужно было карать, но важнее было спасать положение. Члены Политбюро отстояли Хрущёва, а у Сталина не было той полноты власти, которую ему до сих пор приписывают. Сталин, кроме того, был достаточно милосерден, иначе бы не случилась с ним трагедия в марте 1953 года. Сталин негодовал на Хрущёва и Тимошенко, но дальше слов дело не пошло.
Хрущёв не был вышвырнут из Политбюро. Напротив, он был приглашён на обед. Сталин держался достаточно сурово, достаточно сухо. И неожиданно, прямо глядя на отъевшуюся харю члена Военного совета, размеренно, внятно строго проговорил:
– Немцы объявили, что они свыше двухсот тридцати тысяч наших бойцов и командиров взяли в плен. Врут?
Хрущёв весь сжался, на сверкающем масляном шаре, лишённом волос, показались капельки пота. С дрожью в голосе пролепетал:
– Нет, товарищ Сталин, не врут. Эта цифра, если она объявлена немцами, довольно точна. У нас примерно такое количество войск там было. Даже чуть больше.
Сталин помолчал. Страшным было это молчание для Хрущёва.
– А вот в Первую мировую войну, – продолжил Сталин ледяным голосом, – когда наша армия попала в окружение в Восточной Пруссии, командующий войсками генерал, кажется, Мясников, удравший в тыл, царём был отдан под суд. Его судили и повесили.
– П-п-помню, п-помню этот случай, товарищ Сталин, – пролепетал Хрущев. – В газетах читал. Там тоже было много пленных.
– Хорошо, что помните, – с горькой усмешкой проговорил Сталин, и у Хрущёва стало сыро не только на голове, но и в районе той части тела, которая у него была очень похожа на его голову.
А Сталин прибавил тем же ледяным тоном:
– Этот генерал был предателем, немецким агентом, – и сделал паузу, прежде чем произнёс страшные для Хрущева слова: – Правильно сделал царь, что его повесил как предателя России. В течение каких-либо трех недель Юго-Западный фронт, благодаря своему легкомыслию, не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел ещё отдать противнику восемнадцать – двадцать дивизий… Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе, которую пережил фронт и продолжает ещё переживать, то я боюсь, что с Вами поступили бы очень круто…
Сталин демонстративно отвернулся от Хрущёва, а тот долго ещё дрожал, ожидая возмездия.
На столе Верховного уже были документы, которые свидетельствовали о том, что Хрущёв и Тимошенко знали о сосредоточении у основания будущего прорыва мощной германской группировки, созданной для проведения операции под кодовым названием «Фридерикус I». Задача группировки: подрезать под корень Барвенковский выступ и окружить наши наступающие армии. Немцы не спешили наступать. Они ждали начала наступления на Харьков наших войск. Ждали, когда в будущий котёл, который они планировали создать, войдёт как можно больше наших войск. Для действий по окружению армий Юго-Западного фронта враг имел подавляющее превосходство. Котёл же оказался огромным – достигал в диаметре 60 километров. Удары по нашим частям и соединениям сразу после их окружения наносились концентрированно с разных направлений.
Если бы операция под Харьковом была продумана и обеспечена надлежащим образом, и в Крыму дела могли пойти лучше, хотя там в начале мая врагу удалось ликвидировать наш Керченский плацдарм и бросить все силы на Севастополь. Если бы не было такой катастрофы под Харьковом, у нас бы оставалась свобода манёвра силами и средствами, и врагу не удалось бы быстро расправиться с защитниками Севастополя и высвободить силы и средства в Крыму для удара в направлении Сталинграда.
Всё это было совершенно очевидно и всё упиралось в тех, кто стал автором этой рукотворной трагедии, создавшим критическую ситуацию на юге России.
Хрущёв уехал в штаб фронта. Почему его не наказал Сталин? Почему не наказал Тимошенко?
Обстановка была слишком сложной. Враг активизировал свои действия в Заполярье, угрожал Ленинграду, стоял в непосредственной близости от Москвы, Харьковская трагедия открыла фронт врагу – немцы двинулись на Северный Кавказ и Сталинград, из последних сил держался Севастополь.
В таких условиях проводить военный трибунал было крайне сложно. Это могло подорвать авторитет Советского Союза на международном уровне, показать, что нет порядка, нет дисциплины, а на предательство идут высокопоставленные чины армии. К тому же Сталин встретил глухое противодействие членов Политбюро.
Наказан был начальник штаба фронта генерал-майор Баграмян, далеко не более повинный в трагедии.
Узнав об отъезде Хрущёва, Ивлев спросил у Гостомыслова:
– Не поверил нам Верховный?
– Не нам, а шифровке от Насти, – уточнил тот. – Думаю, всё сложнее. Можно ли на основании заявления абверовца Зигфрида наказывать Маршала Советского Союза, бывшего, кстати, наркома обороны, и члена Политбюро? Документов то нет никаких. Только слова.
– Но какие слова! Ведь факты-то, факты. Катастрофа!
Гостомыслов задумчиво произнёс:
– Полагаю, что будут приняты особые меры. Постоянный контроль за Хрущёвым. Один древний полководец говорил, что если он вынужден терпеть возле себя шпиона, то пусть лучше шпионить будет тот, кто ему известен. Ну а что касается Тимошенко, то, видимо, не сразу, но дадут ему какую-то должность, типа представителя Ставки, на которой он ни за что отвечать особенно и не будет. И тоже контроль. Его деятельность в сорок первом и так уже вызывает некоторые сомнения…
Сталин ни на минуту не забывал о том, что катастрофа «именно там, где немцы наметили наступление».
26 июня 1942 года Сталин неожиданно заговорил о трагедии с генералом Василевским. Было 2 часа ночи, когда Александр Михайлович завершил очередной доклад и спросил:
– Разрешите идти?
Сталин остановил его жестом и заговорил:
– Подождите. Я хочу вернуться к харьковской неудаче. Сегодня, когда запросил штаб Юго-Западного фронта, остановлен ли противник под Купянском и как идёт создание рубежа обороны на реке Оскол, мне ничего вразумительного доложить не смогли. Когда люди научатся воевать? Ведь харьковское поражение должно было научить штаб. Когда они будут точно исполнять директивы Ставки? Надо напомнить об этом. Пусть, кому положено, накажут тех, кто этого заслуживает, а я хочу направить руководству фронта личное письмо. Как вы считаете?
– Думаю, что это было бы полезным.
Остановить врага было крайне сложно из-за того, что фактически образовалась огромная брешь во фронте и закрыть её быстро и надёжно было нечем.
Ни Гостомылов, ни Ивлев не знали, что то, о чём они догадывались, не имея точных данных, известно было начальнику Особого отдела Юго-Западного фронта полковнику Владимиру Рухле. Полковнику было известно, что к основанию Барвенковского выступа немцы в спешном порядке перебрасывают новые части и соединения.
Рухле направил начальнику Особых отделов генерал-полковнику Виктору Абакумову секретное донесение, в котором прямо говорил о сомнительных действиях командования фронта.
Он просил сообщить эти данные Сталину. Но Абакумов прежде позвонил Хрущёву. Тот был напуган, стал убеждать, что Рухле всё врёт, и просил ни в коем случае не докладывать Сталину, чтобы не сорвать блестяще задуманной операции.