Следующий рабочий день начался со срочного собрания. Константин созвал всех заведующих отделениями в свой новый кабинет, было необходимо утвердиться в их глазах в качестве нового главврача, к тому же следовало обсудить дальнейший план развития клиники. Отец оставил после себя целостную, развитую, но, к сожалению, чудовищно устаревшую систему, которая держалась на авторитете отдельной личности. Константин знал большую часть персонала, его костяк составляли люди может быть и хорошие, но адски ленивые, а вдобавок еще и нетерпимые ко всему новому, а оттого чем дальше шагали медицинские технологии, тем глубже становилась их неспособность обрести себя в современном мире, и тем большим было желание вернуть те времена, когда из импортного был разве что Альцгеймер.
За большим столом собралось порядка десяти человек, Константин сидел во главе, по правую и левую руку расположились врачи, напротив на стене висел портрет отца, перевязанный черной лентой. Константин посмотрел на собравшихся, привстал, поправил халат и начал.
– Уважаемые коллеги! – произнес он нарочито властным тоном, подражая отцу. – Как вы все знаете, с сегодняшнего дня я являюсь главным врачом нашей больницы.
Он сделал небольшую паузу, будто давал собравшимся время оценить свою фигуру в новом свете.
– Константин Андреевич, – перебил его женский голос, – временно (на этом слове был сделан особый акцент) исполняющим обязанности, насколько мне известно.
Гертруда Ивановна широко улыбнулась, казалось, еще немного, и она захрюкает от удовольствия. Это была заведующая неврологическим отделением. Все ее лицо было острым, как иголка: над узким лбом горными скалами топорщились вздыбленные волосы, где, как снежные поляны, сквозь выкрашенный блонд проглядывали клочки седины; изогнутый клинок на месте носа угрожающе выдавался вперед, но страшнее всего были глаза: они всегда подозрительно выглядывали из-под непременно размалеванных синим век, а вкупе с постоянно ощеренными в скользкой улыбке зубами ее образ походил на белую акулу, от которой никогда не знаешь, чего ожидать. Отец всегда брезгливо говорил, что она «из бывших», и хотя лет ей было не так много, но она люто ненавидела все, что придумали после ее рождения. Впрочем, отец невзлюбил ее по иной причине. Поначалу он видел в ней родственную душу: с его любовью к немецкой культуре думал, что имя «Гертруда» имеет немецкие корни, а следственно, и сама Гертруда Ивановна потомственная, но обрусевшая немка. Однако все оказалось прозаичнее: ее имя расшифровывалось как «герой труда», и немецкими корнями в нем не пахло. Когда отец об этом узнал, он стал считать ее еще и самозванкой, хотя и без того было предостаточно поводов ее недолюбливать.
– Да, Гертруда Ивановна, вы правы. Но мне обещали эту должность и после испытательного срока, – сказал Константин и осекся: он никогда ранее не говорил так самоуверенно.
– С сегодняшнего дня основной принцип нашей работы звучит так: если можешь помочь – помоги. Мы должны стать тем местом, где каждый больной получит лечение, каждый отчаявшийся – надежду. Не должно быть ни единого случая, чтобы бумаги или иные обстоятельства стали поводом для нашего безразличия. Сегодня мы мыслим количеством, а пора думать о людях.
Он вспомнил Милю, ее звонкий детский смех, и улыбнулся сам.
– Я прошу донести это до всех сотрудников, в том числе и до младшего медицинского персонала! Мы должны понимать, что если палаты плохо проветриваются летом или в них холодно зимой, то все наши врачебные старания могут пойти прахом. Следующий принцип: мы все должны постоянно учиться. Я в своей практике, к сожалению, сталкивался с коллегами, которые, работая сегодня, пользуются знаниями из книг эпохи лет сто как ушедшей. Теперь же ежегодно мы будем отправлять наших специалистов на учебу. А еженедельно в большом зале будет проходить эдакая научная конференция, где представитель от каждого отделения будет выступать с докладом по последним исследованиям и открытиям, явка строго обязательна.
– Константин Андреевич, – прозвучал сдавленный мужской голос, и все посмотрели на Анатолия Степановича Тетерю, заведующего терапевтическим отделением, – а в какое время будет проходить сие мероприятие, прости господи?
Анатолий Степанович выкатил бойкие глаза, будто пытался устрашить. В сущности, он был славный доктор, но безнадежно вялый человек, да еще с дурной привычкой чуть что ругаться матом, которую он усердно прятал за ни к чему не обязывающей присказкой «прости господи». Порой его, одетого в выцветшие майку и суконные штаны, легко можно было спутать с рабочим нефтемаслозавода, идущим на утреннюю молитву.
– Анатолий Степанович, не беспокойтесь, это не займет много времени, мы чуть раньше будем возвращаться с обеда.
Лицо Анатолия Степановича изменилось, он надулся, сделался красным, как рак, и резко ударил по столу.
– Нет, дорогой Константин Андреевич, вы меня, конечно, извините, но я в этой больнице уже тридцать лет проработал, а такого никогда не слышал, прости господи. Вот вы сами посчитайте!
Он выставил указательный палец.
– Обед у нас длится час. Если же мы поступим, как вы нам предлагаете, то он наверняка сократится минут до сорока, а дальше вот смотрите. Перед обедом нужно помыть руки? – он вопрошающе посмотрел на окружающих.
– Обязательно.
– Так вы знаете, какая проблема с мылом в нашей больнице? Не знаете? А я вам расскажу! Вы вот, помните же, что у нас любой пациент может зайти в туалет для персонала и помыть там руки! А я еще вашему отцу говорил: «Замок вешать надо, чтобы не шатались там всякие!» Так он мои просьбы игнорировал. И мне теперь приходится спускаться каждый раз в раздевалку, доставать свое собственное мыло и заново идти в туалет. А еще знаете, как часто бывает? Руки помоешь, а в них мыло влажное остается, мыльницы нет, положить его некуда, ладони-то чистые, но все в пене. Надо снова спуститься, положить мыло обратно, снова подняться, все смыть, а там уже поди посчитай, сколько микробов собрал, пока ходил туда-сюда. Это дело такое, небыстрое, прости господи.
– Так зачем вы свое мыло носите? У нас же оно везде лежит!
Тут Анатолий Степанович привстал, сжал кулаки, и показалось, что еще немного – и он кинется на Константина.
– Вы меня что, в гроб загнать хотите? Я тридцать лет отслужил в этой больнице, но такого, прости господи, не слышал! Вы вообще в медицине что-нибудь понимаете? О паразитах всяких, живущих на поверхности, что-нибудь слышали? У нас тут каждый второй перхает и чихает по туалетам, а вы мне предлагаете этим руки мыть? Да и черт с ним с этим мылом, вы вообще представляете себе, сколько времени уходит на переваривание пищи, поступление энергии в мозг? Разве можно ее сразу так нещадно тратить? Дело-то вы, может быть, и хорошее задумали, но время неудачное выбрали! Обед должен быть обедом. А то что же, прости господи, организм голодать должен? Вот вы мне и ответьте, молодой ученый!
Он сел и даже улыбнулся. Анатолий Степанович, хотя и был человеком легко возбудимым, но так же быстро отходил.
– Хорошо, мы найдем другое время, – сдержанно ответил Константин, хотя ему очень хотелось тут же заметить, что невозможно ничего подхватить с куска мыла, и непременно уколоть тем, что это знают даже школьники. Но он сдержался.
– Да-да, главное – обед не трогайте! Во время обеда я не могу! – не унимался терапевт.
Возникла недолгая пауза, и слово взяла Гертруда Ивановна. В своей привычной манере она осклабилась, изобразив подобие улыбки.
– Константин Андреевич, мы понимаем ваше юношеское стремление переделать весь мир под себя, – в ее голосе чувствовалась легкая ирония, – но мы-то здесь врачи опытные, нам всем не так уж мало лет, и у нас достаточно знаний, чтобы успешно вести клиническую практику. Вот вы представьте на секунду, что будет, если мы, как молокососы, будем бегать за всем новым и модным. Нет, этого нам не надо!
– Товарищи кандидаты в мёртвые, давайте все-таки послушаем Константина Андреевича, – раздался по-ребячески звонкий голос. Это был заведующим патологоанатомическим отделением, который всегда отличался своими чудачествами, но ввиду профессии к его странностям все относились с пониманием. Никто не знал его отчества, он всегда представлялся Тишкой, носил в левом ухе серьгу, а на голове украинский чуб, и славился нелепыми фразами. Например, к живым он обращался «товарищи кандидаты в мёртвые», а к мертвым (с ними тоже он разговаривал) – «товарищи усопшие». Тишка всегда приходил на работу с отсутствующим видом, редко о чем-либо говорил, кроме своих бесконечных поездок по монастырям, и вообще был человеком застенчивым и спокойным.
– Знания – это же прекрасно, это же то, что возвышает человека, спасает от обыденности окружающего мира! Только в науке есть настоящая интрига бытия! – восторженно голосил он, но, как обычно, его никто не слушал.
– Нет, уважаемые коллеги, получать новые знания не поздно никогда, а уж подходящее время мы найдем, – твердо произнес Константин, и появилось какое-то непривычное чувство, он внезапно осознал, что никогда не умел говорить людям «нет», а сейчас вдруг сказал. – Также я хотел до вас донести, что теперь с десяти до одиннадцати утра у меня будет приемный час, когда каждый желающий сможет прийти и рассказать мне о проблемах в больнице, которые его волнуют. Мы должны быть открытыми, не должно существовать информационного вакуума, это ведет к недоверию.