– Наша курица снесла два яйца, – сказала миссис Скривенер, – и я сварила их на завтрак.
С этими словами она развернула белоснежную салфетку и продемонстрировала сокровище, найденное в курятнике, после чего положила белое яйцо в мужнину пашотницу, а коричневое – в свою.
Скривенеры жили в доме с островерхой крышей и белым фронтоном, стоявшем у лесной дороги среди молодых березок. Домик был очень маленький, но такой же была и плата за наем, и его прозвали «Домиком трех медведей». Хозяйство они вели скудное, поскольку Генри отошел от дел в сорок лет, чтобы изучать природу. Тем не менее все буквально сверкало чистотой, и за всем был тщательный присмотр. Каждую неделю в маленьком саду поспевал пучок салата-латука. За этим процессом наблюдали очень внимательно день за днем, и в тот час, когда листочки достигали апогея своего формирования, их срезали и съедали.
На следующий день приходил черед цветной капусты.
Люди, которые живут подобной жизнью, бережно переходя от одной заветной детали к другой, неизменно обладают чистым до прозрачности цветом лица и ясными, похожими на птичьи глазами. Они также остро ощущают разницу между двумя свежими яйцами, которая, как и прочие тонкости, зачастую остается незамеченной толпами суматошных городских жителей. Скривенеры хорошо знали, что, вопреки укорененному коммерсантами суеверию, коричневое яйцо питательнее, вкуснее и выглядит куда лучше белого. Когда мистер Скривенер заметил, что его жена приберегла коричневое яйцо для себя, его глаза округлились и сделались еще более похожими на птичьи.
– Элла, – сказал он, – я вижу, ты положила мне белое яйцо, а коричневое оставила для себя.
– Почему бы и нет? – отозвалась она. – Почему бы мне не съесть коричневое яйцо? Это я содержу дом в чистоте, чищу клетку канарейки, что ты это – будь ты настоящим мужчиной – делал бы за меня. А ты в это время бездельничаешь, копаешься в саду, а потом шляешься по лесу, изучая природу.
– Не называй Дикки «канарейкой» таким тоном, – ответил ее муж. – Иногда мне кажется, что ты не испытываешь добрых чувств ни к одному живому существу вокруг себя, и особенно ко мне. В конце концов, это я каждый день кормлю нашу курицу, и когда она сносит коричневое яйцо, мне кажется, что меня хотя бы должны спросить, хочу я его или нет.
– Кажется, я знаю, каков будет ответ, – хохотнув, сказала его жена. – Нет, Генри. Я не забыла, как ты себя повел, когда созрел помидор. Думаю, чем меньше мы будем говорить о том, кто и что делает в этом доме, тем будет лучше.
Генри не смог придумать подобающего ответа. Он мрачно глядел на белое яйцо, которое никогда еще не казалось ему столь отвратительным. Его жена с неприятным резким звуком облупила верхушку коричневого яйца. Он снова посмотрел на белое. «Господи, – подумал он. – Оно не только белое! Оно меньше!»
Это было уже чересчур.
– Элла, – начал Генри, – возможно, тебе неинтересна колонка Рипли «Хотите верьте, хотите нет», поскольку ты презираешь чудеса природы. Но у меня есть подозрение, что там как-то печатали фото яйца с непереваренным червяком внутри. И, кажется, яйцо было коричневое.
– В этом яйце нет никакого червяка, – ответила Элла, поедая его с невозмутимым видом. – В своем посмотри. Наверняка ты его там найдешь.
Генри, подобно не умеющему обращаться с бумерангом человеку, был сражен идеей, которой он сам запустил в Эллу, надеясь, что она добровольно отдаст ему свое яйцо. Он внимательно посмотрел на собственное, ковырнул его ложечкой и обнаружил, что ему совершенно не хочется белого яйца.
– Черт бы его побрал! – пробормотал он, поскольку, как многие тихие люди, был подвержен припадкам ярости, во время которых никоим образом не следил за словами.
Его жена молча посмотрела на него, так что он ощутил себя пристыженным, но не смягчился.
– Эгоизм и жадность, – объявил он, – сделали мир таким, какой он есть сегодня!
Элла с неприкрытым удовольствием съела полную ложку. Поджав губы и сверкая глазами, Генри встал из-за стола, потянулся за шляпой и сердито потопал вон из дома. Элла, вскинув брови, взяла оставленное им яйцо и нашла, что по вкусу оно вовсе не уступает яйцу коричневому. Это привело ее в превосходное настроение, и она принялась за домашние дела с лукавой, а вовсе не со злорадной улыбкой.
Генри, напротив, яростно колотил по высокой траве и сорнякам, пока пробирался по тропе к лесу.
– Какой же я был дурак,– бормотал он себе под нос,– что отошел от дел так рано, считая, будто счастье можно обрести в уединенном домике! Я воображал себе простоту столь же очаровательную, как милая детская сказка. Две чашки, одна украшена розами, а другая – васильками. Две тарелки – одна с голубой каемочкой, другая с красной. Два яблока на ветке, оба румяные, но одно самую чуточку больше другого. И оно предназначается мне! Я мужчина и по праву могу иметь яблоко побольше. Ах, жизнь могла бы быть так чудесна, если б только у Эллы было представление о гармонии вещей. Как бы я был счастлив, будь она не такой жадной, будь она более добронравной, более ласковой, с волосами чуть посветлее, более стройной и лет на двадцать помоложе! Но какой толк ждать, что такая женщина изменится к лучшему?
Так он размышлял, и вдруг взгляд его упал на невиданной красоты гриб рода «клавария», и Генри вскрикнул от восторга. В «Домике трех медведей» хозяйство вели экономно и использовали в пищу различные дары лесов и полей, в том числе ягоды и съедобные травы, но прежде всего всяческих представителей царства грибов, которые они находили особенно вкусными и питательными.
Поэтому Генри сорвал гриб и завернул в носовой платок. Его естественным побуждением было рвануться к дому, сияя от восторга, влететь к жене (или, возможно, войти c нарочито мрачным видом, держа находку за спиной как сюрприз), но, в любом случае, рано или поздно обнаружить себя, с радостью воскликнув: «Любовь моя, вот дивный экземпляр рода „клавария“! Разжигай огонь, дорогая, и подай его горячим к обеду. Ты съешь чуть-чуть, и я съем чуть-чуть, так что мы оба съедим по половинке». Но этот благородный порыв был задавлен мыслью о том, что Элла была не столь добронравна, белокура, стройна и молода, как ей следовало бы быть. «К тому же, – подумал Генри, – она наверняка замыслит отщипнуть лучшую половину себе, да и, в любом случае, резать гриб будет ошибкой, поскольку из него вытекут питательные соки».
Он огляделся по сторонам в надежде найти еще один гриб, но тот оказался единственным. «С какой бы радостью, – подумал Генри, – я нес его домой, если бы меня встречала женщина, которую я так часто себе воображал. Я бы с готовностью пожертвовал соками. Но в сложившихся обстоятельствах лучше всего поджарить его на палочке. Жаль, ведь при таком способе приготовления грибы усыхают».
Он начал искать ветки, чтобы развести небольшой костер, и почти сразу же заметил другой гриб необычайно интересной формы и жемчужно-бледного окраса, который очень много говорит естествоиспытателю. Он тут же узнал в нем Amanita phalloides, известный в простонародье как бледная поганка, да извинят дамы мой неизящный стиль. Он сочетает в себе приятную наружность и разрушительное наполнение: маленький кусочек его сразит человека, словно удар молнии. Генри уважительно глядел на этот смертельно опасный гриб и не мог сдержать дрожи.
– Однако, – сказал он, – уж очень изысканно этот гриб смотрится. Кажется, что он вот-вот превратится в легконогую фею, дивное маленькое создание с золотыми волосами…
Тут его осенило.
– Клянусь всеми чудесами света! – воскликнул он. – Фигурально выражаясь, именно это я и вижу!
Дрожащими руками он срезал смертоносное лакомство и завернул в платок рядом с первым грибом, аккуратно проложив его полотном, чтобы они не соприкасались.
– Элла всегда отпускала в адрес природы злобные шуточки, – проговорил он. – А теперь природа злобно подшутит над ней.
Он сразу же поспешил домой, где его с улыбкой встретила Элла. «Легко улыбаться, когда съешь на завтрак два яйца, – подумал наш герой. – Посмотрим, как ты заулыбаешься, пообедав бледной поганкой». Эта мысль показалась ему чрезвычайно веселой, и он ответил жене довольно добродушной усмешкой, из чего та заключила, что их маленькая пикировка уже забыта. Это доставило ей особое удовольствие, поскольку она была простым и даже примитивным существом, а от двойной порции завтрака ее теплая кровь текла лениво и медленно.
– Гляди, что я нашел, – сказал Генри. – Два гриба, и оба разных видов. Вот этот клавария, достойный гриб с относительно приятным вкусом.
– А что это за другой гриб, такой весь жемчужно-белый? – спросила она.
– А, этот,– коварно улыбнулся он.– Он называется Eheu fugaces[17].
– Что за дивное название! – воскликнула Элла. – Но какая у него странная форма. В смысле – для гриба.
– Не обращай внимания, – сказал Генри. – Он питательнее, чем ты можешь себе представить, и богат витаминами U, М, R, а также I. Более того, его вкус достоин короля, так что я съем его сам, потому как тебя едва ли можно назвать королем по причине иной конституции.
– Да, это правда, – хихикнула она. – Сущая правда, дорогой. Ха-ха! Конституция у меня и вправду другая.
Этот ответ отбросил Генри на сто миль назад, поскольку он ожидал, что она предъявит права на ядовитый гриб, едва только услышит, как он восхваляет его за превосходный вкус и богатство витаминами. Однако он был находчив и сразу сменил тактику.
– Тем не менее, – сказал Генри, – этот дивный гриб получишь ты, потому что ты ох как его заслужила.
– Ой, Генри, как мило с твоей стороны, – ответила она. – Как же мне тебе отплатить за такую доброту? Что может сделать простая женщина, чтобы показать, как она ценит хорошего мужа?
– Нарежь их помельче и приготовь отдельно, – попросил Генри. – чтобы не смешать вкусы. Подай на поджаренном хлебе и щедро присыпь тертым сыром.
– Так и сделаю, – сказала она, – хоть у меня и сердце не лежит его резать.
Она шутливо толкнула мужа локтем, а после удалилась на кухню и начала готовить грибы. Генри ждал в гостиной, мечтая о дивном создании никак не старше двадцати лет. Элла, с любовью выглядывая за дверь, замечала блеск в его птичьих глазах и продолжала готовить с поющим сердцем. «Он заслуживает только лучшего, – думала она, – и он его получит. Я подам ему более вкусный гриб, потому что он – король среди людей, к тому же он сказал, что гриб этот очень питательный. А я все-таки съела два яйца на завтрак и этого, тра-ля-ля, мне вполне достаточно».
– Дорогой, иди к столу, – позвала она, когда все было готово. – Вот наш обед, вот наши две тарелки, моя – с голубой каемочкой, а твоя – с красной. Ешь досыта, ангел мой, и скоро тебе воздастся за твою доброту и заботу.
Генри, и так уже голодный по причине скудного завтрака, тем более хотел нарастить мышцы на случай, когда в «Домик трех медведей» явится настоящая Златовласка, поэтому отрезал себе большой кусок тоста и отправил его в рот. В ту же минуту, подскочив со стула, он начал подпрыгивать, корчиться, шататься, вертеться, подскакивать, размахивать руками, сворачиваться петлей и скакать по всей комнате. Его одновременно одолели головокружение, тошнота, мушки перед глазами, сердцебиение, конвульсии, вздутие живота и другие симптомы, которые слишком чудовищны, чтобы их описывать.
– Господи, что происходит, дорогой? – воскликнула его жена. – Тебе нехорошо?
– Дьявол!– прохрипел он.– Я съел бледную поганку! Я съел Amanita phalloides!
– Право же, дорогой, – в изумлении проговорила она. – Что за диковинные слова? О чем ты толкуешь?
– Ах ты, су..! – вскричал он. – Ты что, будешь тут стоять и слова обсуждать? Я умираю! Я отравился! Беги за врачом, слышишь?!
– Отравился?! – воскликнула она. – Этим грибом? Но, Генри, ты же хотел подсунуть его мне!
– Признаюсь, – простонал он. – Я был оскорблен и разозлен. Прости меня. А сейчас, бога ради, приведи врача, или я умру через пять минут.
– Я прощаю тебя за то, что ты попытался меня отравить,– ответила Элла.– Но я не могу забыть, что ты только что обозвал меня жутким словом. Нет, Генри, собака женского пола не может сбегать за врачом. А пойду я к тому дровосеку, что рубит вяз в низинке неподалеку. Он часто свистит, когда я прохожу мимо – прямо как иволга заливается. И спрошу его, что он думает о человеке, который обзывает жену такими словами, и что он думает о человеке, который принес жене домой вот такое угощение. И я нисколько не сомневаюсь, что он мне ответит.