В доме Анны давно жило одиночество: управляло, хозяйничало, порою подступало вплотную, безжалостно и бесцеремонно брало за горло. Но Анна не сдавалась и не унывала – по утрам, растопив плиту и поставив чайник, включала радио, делала зарядку, слушала новости, на завтрак заносила из сенец или доставала из холодильника творог и сливки, а пока они согреются в тепле дома, в любую погоду выходила за порог, поздороваться с яблоньками. Так начинался каждый ее день. Детей и внуков не было, а муж давно умер. Работу в школе пришлось оставить, в последние годы вела продленку, всё при деле. А когда-то она была первой дамой в «королевстве ручек и тетрадок» – ее слушались, к ней подстраивались, с ней хотели дружить, что немудрено при муже-директоре этого самого королевства.
Совсем юной Анна влюбилась в своего Короля. Он не смог устоять против напора весенних чувств. Влюбленная Аннушка, словно полноводная река, проснувшаяся к жизни после зимней спячки, поднимала лед, крушила, ломала льдины, устраивала ледяные заторы, и трещали по швам нравственные принципы, рушились моральные устои, уносились шальными водами куда-то за горизонт семейные ценности и долг перед женой и малыми сыновьями школьного учителя, вчерашнего фронтовика. Они сбежали тогда на край земли и вместе прожили целую жизнь – долгую, счастливую, со множеством ярких впечатлений и интересных событий, с друзьями-коллегами по новой школе, девчонками и мальчишками – их учениками. Вместе с ними доживала свой век старшая сестра мужа, приезжали в гости братья Анны с женами, племянники и племянницы. А вот родить своих детей у пары не вышло. Может оттого, что так и не поженились, не обвенчались…
С годами таял круг друзей, Анна все острее чувствовала одиночество. Когда однажды в мае возвращаясь из магазина и увидев ее, сидевшую на лавочке среди цветущих ландышей, бывшая сослуживица, такая же убеленная сединами старушка, завернула попроведать и передохнуть, Анна Петровна обрадовалась. Зазвала в дом, на чай. Разговорились о жизни, вспомнили знакомых, школу, на здоровье друг другу пожаловались, почаевничали. Раньше гордая Анна свою скромную коллегу и тезку не замечала, а теперь приветила. Вышла проводить, увидела, что жмется к двери и поскуливает небольшая рыженькая собачка – заждалась хозяйку, проголодалась. Анна вынесла кусочек колбасы и печенье, собака, благодарно лизнув ее руку, съела угощение.
– Найда моя, – улыбнулась гостья. – Потому что найдёна. Кто-то щенков вынес топить в овраг, а она выбралась. Сыновья домой принесли. Так и живет у нас: двор охраняет, меня провожает, как я куда-то иду, она следом увяжется. А умная какая! Все понимает. И ласковая. Второй год ей пошел.
Найда внимательно слушала, как ее хвалят, и приветливо виляла хвостом.
– Вы заходите, Аня, когда будете в моей стороне, – пригласила Анна Петровна сослуживицу, закрывая за ней калитку. – И ты, Найда, забегай…
***
Анна Семеновна с трудом шла домой, тяжелая сумка с продуктами оттягивала руку. «Вот, – думалось ей, – неизвестно, как лучше: в тепле, чистоте, покое и без детей, как Анна Петровна, или рядом с детьми, но безо всякой их помощи и хотя бы минуты тишины».
Невеселые мысли прервала соседка, вышедшая подбелить растущие возле ее двора деревца:
– Ваши, теть Ань, в огороде бухают. Только что от своего забора отогнала, еще спалят, не дай-то бог.
– Сейчас уйдут с огорода, обедать позову. Только отдышусь с дороги.
– Взрослые мужики дурака валяют, а вы продукты на себе тащите. Итак еле ходите… Эх, Анна Семеновна, разбаловали вы их, а еще учительница, – осуждающе зыркнув на старушку, не смолчала, высказала молодая соседка.
– Не спеши судить, сперва своих сынов вырасти. Я детей плохому не учила, в отца пошли, – вздохнула старая женщина и, с трудом отворив калитку, тяжело ступая, скрылась за цветущими во дворе сиренями, вошла в дом.
«Господи, среди такой красоты живем! Вразуми, Господь милосердный, неразумных чад, наставь на путь истинный», – перекрестилась перед иконами, глянула в оконце на сыновей. С утра пораньше разбудила, накормила, выпроводила копать огород под картошку. Соседи на прошлой неделе посадили, а у Семеновны земля все еще не копана … Так за полдня ничего и не сделали, но оба уже выпивши и подраться, видимо, успели, пока ее не было. Где-то опять самогон в долг взяли или того хуже отравы какой напились…
Старший жениться успел, и внучка от него есть, а младший вернулся из армии инвалидом, сразу запил. Сколько лет уж пропадают ребята, не работают. И женщины их интересуют только те, что наливают… Невестка во второй раз замуж вышла, Семеновна ее не осуждала – сама полжизни промучилась с пьющим мужем. Отдохнуть не пришлось, теперь оба сына висят на ее шее, копии своего отца. Хорошо, что есть дочка, что она в люди выбилась, счастливо, богато живет, с мужем ей повезло, и дети есть. И приезжает часто из своего города, единственная помогает, жалеет мать.
В наполненных тарелках стыл борщ. Мясо, колбаса нарезаны. Хлеб белый, хлеб черный, сметана. Масло к чаю, пряники… Пока мать жива, сыны не оголодают. Анна Семеновна вышла на улицу, налила борща в миску собаке и поплелась шаткой от болезни ног да от усталости походкой в огород звать ребят. «Ноги совсем не несут. Кто увидит, как иду, скажет, что и мать пьянствует», – утерла слезу старушка.
***
После обеда, отправив сыновей отсыпаться, перемыв посуду и заперев на всякий случай дверь в дом, Анна Семеновна копошилась в огороде. Копать землю не было сил, решила прибраться под яблонями и сливами, подмести дорожки, собрать и сжечь мусор, прошлогоднюю траву. За этим занятием ее и застала дочь.
– А где все? – спросила с порога, едва отыскав мать.
– Спят…
– Все, мама, хватит! Видеть больше этого не могу! Поедешь со мной, будешь жить как все нормальные люди в твоем возрасте. У нас места достаточно.
– А как же дом? Они ж его спалят. И сами пропадут, – попробовала было отказаться Семеновна, но дочка увела ее с огорода и уложила отдохнуть. Не мешкая, собрала материнскую одежду в чемодан, подумав, сунула туда же узелок, приготовленный на смерть. Растолкав братьев, ушла в огород, увела и их – все-таки земля ждет, и нужно успеть навести порядок до отъезда.
Наутро растопили баню, засадили вскопанный огород картошкой, морковь и свеклу посеяли, воткнули лук и чеснок. А больше ничего сажать не стали – все равно без ухода пропадет. Дочь, как заправский бригадир, не дала мужикам присесть передохнуть или сбежать куда подальше. Ближе к вечеру, прибравшись в доме, искупав мать и сама напоследок всласть напарившись, она усадила протрезвевших братьев за стол и за ужином объявила, что с завтрашнего дня нянек у них больше не будет, и, если жизнь им не дорога, то пусть оба пропадают пропадом. Надо ли говорить, что отъезд матери их нисколько не огорчил. Одна лишь Найда, сопроводив хозяйку до автобуса ранним воскресным утром, затосковала и ждала ее на автостанции до самой осени, пока однажды не прибилась к Анне Петровне.
Та провожала на междугородний автобус племянницу и, узнав собачку, удивилась ее худобе, позвала с собой, накормила. Так они и зажили вдвоем. Найда каждый день бегала в свой дом, оттуда – на автостанцию, но не находила ни следов, ни запаха любимой Семеновны. Обгавкивала в родном дворе пьяные сборища, пока кто-нибудь не запускал в нее камнем или пустой бутылкой, возвращалась к новой хозяйке, в тишину и сытость. Скоро она привыкла и полюбила свою вторую Анну, везде ее сопровождала: в поликлинику, на почту, на базар или в магазин, в библиотеку, даже на репетиции хора с ней ходила, прорываясь на второй этаж дома культуры вслед за Анной Петровной. Там и открылся в Найде талант, о котором никто не подозревал – музыкальный, а если точнее, певческий.
***
Поначалу Найда смирно ждала свою новую хозяйку в пустом зрительном зале, охраняла ее пальто. Репертуар хора не вызывал в ней никаких эмоций. Но однажды бабушки на сцене затянули протяжную народную песню. И так они ее пели грустно, чуть не плакали, что накатило на Найду горькое горе – вспомнила Семеновну: жива ли старая хозяйка любимая, знает ли, какая беда в ее доме творится, как выносят нажитое добро из дома ее сыны, не топят, не моют, не убирают, и сам дом горючими осенними слезами умывается и не чает дождаться хозяюшку, чтобы повымела из него окаянных нехристей, растопила печечку, навела порядок, постирала, борща наварила. Только где теперь хозяйка? Здорова али сгинула? Как может так долго не возвращаться? Знала бы Найда, что потеряется Семеновна, бежала бы за автобусом до самого города… Вот тогда собака и запела вместе с хором бабушек.
Не сразу на сцене расслышали ее соло и поняли, кто же подвывает из зала. Молодой и симпатичный баянист Юрий Сергеевич, он же художественный руководитель хора, строго сказал, чтобы больше на репетиции с собакой не приходили! Только Найде петь понравилось, как-то сразу полегчало после пения ее собачьей душе.
В следующий раз она пробралась на репетицию незамеченной, тихонько зашла в приоткрытую дверь. Ожидала Анну Петровну на улице, под дождем, сторож и пожалел ее, впустил погреться, а там, наверху, баянист уже играет. Ну, Найда и понеслась по ступенькам, и сразу шмыгнула к своей Анне. Не даст новую хозяйку в обиду, а та – ее. Ну, и споют вместе, конечно же, как только песня будет подходящая – про тонкую рябину-сиротину, как в прошлый раз. Вступила не сразу, а только следом за Анной. Та запела, Найда завыла. Народ на сцене расшумелся, разулыбался, хоть песня и грустная… Собачка к хозяйке под длинную юбку нырнула, легла у ног, затаилась, успокоилась. Запах валенок хорошо знаком, Найда ни с чем не спутает: они, эти валеночки, у порога стоят, у входной двери, рядом с тем ковриком, на котором она спит. Вот опять хозяйка вступила в пение, собачка подтянула по-своему…
– Это что ж, опять собака? Вы и на концерт ее приведете? – возмутился худрук. – Не могли оставить за дверью?
– Нет, нет! – оправдывалась Анна Петровна. – Она осталась на улице. Не знаю, как попала на сцену. И не кричите так громко, совсем ее перепугали, а она – в положении.
Хористки покатились со смеху:
– Главная солистка – в положении! Кто ж счастливый отец?
Юрий махнул рукой:
– Сорвете ноябрьский концерт, пеняйте на себя – распущу хор!
Патриотические песни Найде не нравились, больше она в этот день не пела. Спустилась со сцены вместе с другими артистками, внимательно выслушала комплименты в свой адрес. Все ее хотели погладить, и добрая хозяйка нисколько на нее не сердилась.
***
На праздничный концерт собрался полный зрительный зал. Столько народу набилось, как никогда. Начальство, почетные гости – в первом ряду.
Собака пробралась в зал, как и обычно, зашла за кем-то следом, поднялась за кулисы, где и отыскала принаряженную Петровну в длинном блестящем концертном платье и туфлях вместо валенок.
– Она снова здесь? – у баяниста от неожиданности округлились глаза.
– Сейчас привяжем, не беспокойтесь, – заверили бабушки-хористки.
Поясом от чьей-то кофты Найду быстро прикрутили к стулу, отодвинув его подальше от сцены за кулисы. На него были свалены теплые вещи, зал не отапливался. Маленькой собачке невозможно было бы сдвинуть с места тяжеленный стул. Две первые песни она и не пыталась этого делать. А вот на «рябине»… Слишком уж грустная песня написана русским народом…
Сначала из-за кулис послышался скрежет, потом на сцене показалась мордочка собаки, потом – она сама, еле-еле тянущая (точно, как на картине «бурлаки на Волге») длинный пояс с чем-то тяжелым, закрепленным на втором конце. Через время на сцену выехал стул, погромыхивая четырьмя металлическими ножками, и поехал дальше, теряя по ходу следования все, что перед выходом на сцену сняли с себя хористки. Наконец, собачка добралась до хозяйки и села у ее ног, стул с кофтами, шапками, шалями остановился посередине сцены, «припарковавшись» аккурат напротив худрука. Юрий Сергеевич стоически продолжал играть! Песню Найда запела, привычно вступив вместе с Анной Петровной. Зал умирал со смеху! Наверное, впервые на такой грустной ноте одиночества и неприкаянности все хохотали, как одержимые, а потом просили повторить «Что стоишь качаясь, тонкая рябина» на «бис»! Но худрук все-таки хор пенсионерок увел…
А вечером праздничное веселье сменилось печалью – верная собака увиделась со старой хозяйкой. Почуяв ее, примчалась к прежнему своему дому, где даже собачью конуру умудрились обменять на бутыль самогона. Что уж говорить про книги, иконы, посуду и все остальное? Лучше бы Семеновне и не заходить в дом, не проведывать сыновей, по которым изболелось ее сердце… Одна лишь радость у старенькой женщины от того дня и осталась, что выжила Найда, встретила ее радостным лаем, облобызала, не отходила от нее ни на шаг и проводила вечером на автостанцию. Долго рыжая дворняга бежала за автобусом, увозившим хозяйку в город, но, выбившись из сил, отстала где-то в степи.
…Зимой собака ощенилась. Заботливая Анна Петровна привела ветеринара, чтобы осмотрел мамашу и пополнение. Вечером она обнаружила малышей среди подушек у себя на кровати, догадалась поставить для них коробку, настелила в ней мягких тряпок. Ночью Найда перетаскала деток обратно в кровать – под теплый бабушкин бок, сама устроилась в ногах. Так они и провели зиму – попеременно то в коробке с мамой, то на хозяйкиной кровати. Четырех крепышей-щенков от поющей знаменитости по весне разобрали хорошие люди.
Той же весной по улице, на которой прожила много лет, медленно брела старуха-мать в черном платке в сопровождении преданной рыжей собачки. Тяжело опираясь на деревянную трость одной рукой, другой она сжимала завязанный узлом пакет конфет и печенья, заходила к бывшим соседям, раздавала поминальное. Дом сыновья не спалили, но зиму не пережили. Все ей сочувствовали, жалели её, прощаясь с ней, понимали, что дошла она в своем отчаянии до последней черты. Больше Анну Семеновну в поселке не видели – она ушла из жизни следом за сынами, коря себя, что не доглядела кровных чад своих, не отдала им, неразумным, всю себя без остатка.
…А в садах и на улицах бушевала весна, которая всегда права, красива, желанна и всегда дарит людям надежду на новую, лучшую жизнь, где нет места отчаянию, где так много неба, солнечного света и тепла, безграничной и бескорыстной любви и нежности.