Софья.
День клонится к закату. Вечер добавляет в цвет неба щепотку синего, ветер теребит верхушки деревьев и взвивает занавеску в ординаторской. Мне хорошо… Так как давно не было. Наверное, когда поступаешь по совести, внутри тебя рождается звезда. Она вспыхивает, как крохотная искорка и разгорается, чтобы светить людям… И этот свет виден окружающим. И самому себе тоже виден… Тогда ты творец, а не убийца. Созидатель и божий помощник. Эх, еще бы тебе, Софья Васильевна курить бросить и будешь почти святым человеком! Улыбаюсь своим мыслям и листаю карту Барсова. Это же надо – заснуть на нем! Алёнке расскажу – не поверит. Представляю, что он обо мне подумал! Не врач, а какая-то… Неважно. И почему я вообще о нем думаю? Беспокоюсь. Переживаю. Только не говорите мне о приказе главного врача «заботиться и попу подтирать меценату, депутату» и… В общем, вы поняли. Наверное, так я исцеляюсь от ненависти… Вытравливаю ее из своего сердца, заменяя смирением и прощением. Поверьте, так жить легче. Когда ненависть не точит, как жучок-короед, принося одни муки…
Делаю отметку в карте и откладываю ее в сторону. Бросаю взгляд на часики – пора и честь знать. Дома старина Барсик и заботливый папа Паша… Снимаю пижаму, одеваюсь, причесываюсь и распахиваю дверь, чуть не столкнувшись с Толей Арзамасовым.
– Уходишь, Сонечка? Как день прошел? – краснеет он и улыбается. Приглаживает непослушные волосы, поправляет дужку очков.
– Хорошо все, Толя, спасибо. Ты откуда такой взъерошенный?
– Экстренного оперировал. Накупят себе электросамокатов, а потом падают с них. Открытый перелом голени, представляешь? – Вздыхает он. Снимает мокрую от пота пижаму и достает чистый комплект. – Сейчас в душ сбегаю. Подождешь меня? Кофе попьем. Или… сходим куда-нибудь? Новый фильм вышел про какие-то гонки.
– Ну… хорошо, Толь. Мне как раз сегодня конфеты подарили. Ольга Дмитриевна из пятнадцатой палаты. – Снимаю сумку с плеча и тянусь за чайником.
Толя уходит, а я не выдерживаю – снимаю с красочной коробки упаковку и открываю крышку. Дорогие конфеты, ассорти: чернослив в шоколаде, миндаль, пралине, мармелад. Личная слабость Тарасевич Софьи Васильевны, между прочим. Кроме орхидей – их я тоже очень люблю. На подоконнике возле моего рабочего стола их дюжина. Белые, розовые, сиреневые… А дома они почему-то у меня не цветут. Завариваю в кофейнике молотый кофе, накрываю на стол, успев при этом слопать три конфеты, и сажусь ждать Толика. Хороший он мужик, не спорю… И смотрит на меня давно не как на коллегу, но… Ненавижу эту дурацкую частицу, только на ум ничего другого не идет. Есть некое «но», объясняющее мою нерешительность.
– Ой, какая у нас тут красота-а, – тянет Толик, возвращаясь в кабинет. Благоухающий, в чистой пижаме – сегодня у него ночное дежурство. – Борисенко не объявлялся? – Плюхаясь на стул, интересуется он.
– Не-а, – качаю головой. – Странно это все, да? Дома его не было, главный уже справлялся. – Сказали, объявят в розыск, если не появится.
– Слышала, что он занимался научной работой на кафедре фармакологии? – Отхлебывая обжигающий напиток, спрашивает Толя.
– Ну и что? Мой Павел тоже занимался. Ничего не вижу в этом преступного. – Фыркаю и тянусь за пятой конфетой. Я, конечно, женщина стройная, но такими темпами это быстро пройдет…
– Да… Значит, просто загулял. Ой, Сонька, знаешь, кого я сейчас встретил? – смеется Толя. Бросает в рот мое любимое пралине и зажмуривается от удовольствия. – Твоего депутата.
– Чего это он мой? – напускаю на лицо строгий вид.
– Извини, не твой. Не дай бог тебе такого… Он же… Подойти страшно. Весь из себя такой, – Толя разворачивает плечи и выпячивает грудь, демонстрируя «неприступность и влиятельность» Барсова. – В общем, он на крышу шел. Я выходил из операционной и встретил его на лестнице.
Я медленно опускаю чашку на стол, оглушенная словами Арзамасова. К психиатру-то я не направила Барсова! Кто знает, как он воспринял свое состояние? Может, травма головы куда серьезнее, чем показали анализы и исследования?
– И ты так спокойно об этом говоришь, Толя? Почему ты не остановил человека? – срываюсь с места и выбегаю в коридор. Миную пост медсестры, столовую, выхожу из отделения в лифтовый холл и вызываю служебный лифт для лежачих и маломобильных пациентов.
– Здрасьте, Софья Васильевна, – Евсеевна распахивает скрипучие двери.
– Меня наверх, Евсеевна. Быстро! На десятый.
Боже мой, только бы он не сделал с собой чего-нибудь… Только не в мое дежурство. И не после виртуозной операции, которую я провела. Тогда все мои старания зря! О чем ты сейчас Сонька думаешь? Ну, дурочка. Бегу по ступенькам на технический этаж, распахиваю металлическую калитку и поднимаюсь, завидев Барсова… на краю.
– Все можно исправить, Барсов. Все будет хорошо… Пожалуйста, отойдите от края. – Произношу решительно, подкрадываясь к нему. Сердце стучит как набат.
Мужчина не реагирует, стоит молча, исследуя взглядом просторы нашего города.
– Вы… меня слышите? Я Софья Васильевна – ваш лечащий врач. Марк, вы меня слышите?
– Ага! Ха-ха! Запомнили все-таки. – Разворачивается он, широко улыбаясь. – Подходите, доктор, не стесняйтесь. Вы видели какая здесь красота?
В его пальцах тлеет сигарета, на плечах висит трикотажная кофта на молнии. Ветер теребит его густую темную челку и овевает мои разгоряченные щеки. И, правда, красота – под ногами покоится густой Таманский лес, вдалеке синеет поверхность пруда… И почему я никогда сюда не приходила?
– Вы почему курите, Барсов? У вас же черепно-мозговая травма? – возвращаю образ строгой мамаши.
– Ну вот… я опять Барсов. – Вздыхает он. – Голова не болит, меня ваша Зиночка замечательно обезболила. Я вообще мужчина, Софья Васильевна, потерпеть могу. И… надоело мне одному в палате лежать.
– Надоело? Так я вас в общую на шесть человек переведу, хотите? Ох… ну вы меня и напугали. Покурить можно и внизу.
– Будете? – Марк протягивает мне сигарету. – Я хотел побыть один, подумать…
– Я бросаю, – отворачиваюсь я. – И вам советую.
– Хорошо, что вы пришли. Тут есть что-то наподобие лавочки, давайте посидим. Мне поговорить с вами нужно.
Я впервые смотрю на него вот так… Прямо. И впервые замечаю, какие у него пронзительно синие глаза…