Открытки с изображением стамбульского отеля «Хилтон» я добыл через двадцать с лишним лет после событий, о которых веду рассказ. Мне пришлось, прежде чем создать Музей Невинности, познакомиться с главными коллекционерами Стамбула и обследовать многие блошиные рынки. Знаменитый собиратель Хаста Халит-бей после долгих препирательств позволил прикоснуться к одной из этих открыток, и знакомый фасад отеля, отстроенный в современном, международном стиле, сразу же восстановил в памяти не только вечер помолвки, но и события моего детства.
Когда мне было десять лет, родители ходили на торжественный прием по случаю открытия отеля с участием совершенно забытой ныне американской кинозвезды Терри Мур. В последующие годы все быстро привыкли к новому зданию, хотя оно было чуждым старому и усталому силуэту Стамбула, и начали заскакивать в отель по любому поводу. Представители европейских компаний, закупавших товары отца, останавливались в «Хилтоне» ради того, чтобы посмотреть восточные танцы. Мы всей семьей ездили туда на выходных ужинать, чтобы отведать чудного блюда под названием «гамбургер», тогда еще не подававшегося ни в одной турецкой закусочной, а нас с братом очаровывала ярко-красная, отделанная золотой лентой униформа усача-швейцара, с блестящими пуговицами на эполетах. В те годы большинство западных новинок появлялось прежде всего в «Хилтоне», и все главные газеты держали в отеле специальных корреспондентов. Кроме того, с открытия «Хилтон» превратился в островок смелых новшеств. Респектабельным господам и смелым дамам номера в нем предоставляли, не спрашивая свидетельства о браке. Если на каком-нибудь любимом мамином костюме появлялось пятно, она отсылала его в химчистку «Хилтона». В вестибюле же гостиницы была кондитерская, где она любила пить чай с подругами. Многие мои родственники и друзья праздновали свадьбы в большом бальном зале отеля на первом этаже. Когда стало понятно, что полуразвалившийся летний особняк моей будущей тещи в азиатской части Стамбула для помолвки не очень подходит, мы вместе выбрали «Хилтон».
Четин-эфенди рано высадил нас (маму, отца и меня) перед огромной вращающейся дверью, козырек над которой напоминал ковер-самолет.
– У нас еще полчаса, – сказал отец, входя в отель. – Пойдемте посидим, выпьем что-нибудь.
Мы сели в углу, за большим цикламеном в кадке, откуда отлично просматривался вестибюль, и заказали у пожилого официанта, знавшего отца и осведомившегося о его здоровье, по стаканчику ракы, а матери – чай. Нас закрывали широкие листья цветка, и поэтому проходившие мимо знакомые и родственники не могли нас увидеть.
– Ой, смотрите, как дочка Резана выросла, какая милая стала! – восклицала мама. – Мини-юбку надо запретить носить тем, у кого ноги для такой длины не годятся, – неодобрительно оглядывала она другую гостью. – Семейство Памук мы не собирались сажать в углу, просто так получилось, – отвечала она на какой-то вопрос отца, а потом указывала на других гостей. – В кого превратилась Фазыла-ханым! Как жаль! Ее бесподобная красота исчезла, и ничего-то не осталось… Сидели бы дома, чтобы никто не видел бедняжку в таком виде… А эти, в платках, кажется, родственницы матери Сибель… Хиджаби-бея для меня теперь не существует. Бросил свою умницу-жену, детей, женился на заурядной девице… Нет, ты посмотри, парикмахер Невзат, мне назло конечно же, сделал Зюмрют такую же прическу! А эти муж с женой кто? Ну надо же! У них и лицо, и нос, и походка, и даже одежда как у лисиц… У тебя есть деньги, сынок?
– Почему ты спрашиваешь? – удивился отец.
– Он домой в последний момент прибежал, быстро переоделся, будто не на помолвку, а в клуб идет. Ты взял с собой деньги, Кемаль, сынок?
– Взял.
– Вот и хорошо. Смотри не сутулься, все же на вас смотреть будут… Ну что, пора вставать.
Отец сделал знак официанту, заказав еще стаканчик ракы, сначала себе, затем, внимательно посмотрев на меня, и мне, опять на пальцах показав количество.
– Ты вроде уже перестал грустить, – заметила мать. – Что опять стряслось?
– Я что, не могу на помолвке собственного сына пить и веселиться? – возмутился отец.
– Ах, какая она у нас красавица! – воскликнула мать, завидев Сибель. – Какое платье прекрасное, и жемчуг подошел. Правда, она такая красивая, что ей все подойдет… И это платье! Как она изящно в нем смотрится, правда, сынок? Ну такая милая! Кемаль, тебе очень-очень повезло!
Сибель обнялась с двумя красивыми подругами, которые недавно прошли перед нами. Девушки осторожно держали тонкие сигареты, аккуратно поцеловались, не касаясь друг друга губами, накрашенными ярко-красной помадой, чтобы не задеть и не испортить макияж и прическу. Разглядывая наряды, они весело демонстрировали ожерелья и браслеты.
– Каждый разумный человек знает, что жизнь прекрасна и что главная цель – быть счастливым, – задумчиво произнес отец, глядя на них. – Но счастливыми в конце концов становятся только дураки. Как это объяснить?
– Сегодня у твоего сына один из самых счастливых дней в жизни. К чему ты все это говоришь, Мюмтаз? – рассердилась мать. Потом повернулась ко мне. – Давай, сынок, иди к Сибель! Чего ты сидишь? Не отходи от нее, веселитесь, будьте счастливы!
Я отставил стакан, сделал шаг, выбравшись из листьев цветка, и направился к девушкам; на лице у Сибель засияла счастливая улыбка.
– Где ты задержалась? – спросил я, целуя невесту.
Сибель представила меня подругам, а после этого мы с ней следили за вращающейся дверью.
– Ты сегодня очень красивая, дорогая моя, – прошептал я ей на ухо. – Самая красивая!
– Ты тоже сегодня очень красивый. Может, не будем здесь стоять?
Мы остались у входа. Не потому, что я не хотел уходить, а потому, что Сибель нравилось ловить на себе восхищенные взгляды знакомых и незнакомых гостей и богатых туристов, входивших в гостиницу.
Сейчас, когда прошло так много лет, я понимаю, что в годы нашей молодости круг состоятельных и европеизированных людей Стамбула был весьма узким. Все друг друга знали, все сплетничали друг о друге. Вон идет семья оливкового и мыльного фабриканта Халиса из Айвалыка, мама с ними дружила, когда водила нас с братом, совсем маленьких, в парк Мачка играть в песочнице. Вон их невестка с невероятно длинным, как у всего семейства, подбородком (тут виновато смешение линий внутри рода!) и их сыновья, у которых подбородки еще длиннее… Вот и Кова Кадри с дочерьми – отец служил с ним в армии, а мы с братом ходим с ним на футбол. Он бывший вратарь, теперь импортер автомобилей. На дочерях сверкают и переливаются серьги, браслеты, ожерелья, кольца… Следом прошли толстошеий сын бывшего президента республики и его стройная жена. Он как-то попал в темную историю, когда занялся торговлей. Доктор Барбут в свое время вырезал миндалины всему высшему свету Стамбула, и мне в том числе, так как двадцать лет назад эта операция считалась очень модной. Тогда один вид его сумки и светло-коричневое пальто доктора приводили в ужас и меня, и сотни других стамбульских ребятишек…
– У Сибель с миндалинами все в порядке, – улыбнулся я нежно обнявшему меня врачу.
– Теперь у медицины другие методы, чтобы пугать девушек и наставлять их на путь истинный, – хохотнул доктор, отвечая шуткой, которую часто повторял всем.
За ним появился красавец Харун-бей – директор турецкого представительства компании «Сименс». Мать не любила этого сдержанного и волевого на вид человека за то, что он женился в третий раз на дочери своей второй жены (то есть на своей падчерице), не обращая никакого внимания на возмущение и негодование общества. Своим уверенным, хладнокровным видом и приятной улыбкой он за короткое время заставил всех примириться с его решением. С Альптекином, старшим сыном Джунейт-бея, имя которого отец произносил, исполнившись праведного гнева, хотя и дорожил его дружбой, поскольку тот разбогател в мгновение ока (он приобрел за бесценок фабрики и дома евреев и греков, отправленных во время Второй мировой войны в трудовые лагеря в связи с неуплатой специально введенных в Турции для национальных меньшинств крайне высоких налогов, и перешел от ростовщичества к фабричному производству), и его женой Фейзан я учился в одном классе в начальной школе, а Сибель – с их младшей дочерью Асеной. Мы оба обрадовались, что впервые узнали об этом именно в такой день, и даже решили вместе встретиться в ближайшее время.
– Пойдем наконец в зал, – предложил я.
– Ты очень красивый, но не сутулься, – повторила, сама того не зная, мамины слова Сибель.
Повар Бекри-эфенди, Фатьма-ханым, привратник Саим-эфенди с женой и детьми, все празднично одетые, смущаясь, неловко, по очереди подошли к нам и поздоровались с Сибель за руку. Фатьма-ханым и жена привратника, Маджиде, надели подаренные матерью парижские шелковые платки, по-своему повязав их на голову. Их прыщавые отпрыски в пиджаках и галстуках исподтишка, но с восхищением разглядывали Сибель. Потом нас поприветствовали приятель отца, масон Фасих Фахир, с женой Зарифе. Отец очень любил его, но ему не нравилось, что тот член ложи. Дома отец ругал масонов на чем свет стоит, говорил, что в деловом мире у них существует своя тайная организация, в которой все только своим и по знакомству, с возмущением внимательно читал издаваемые антисемитскими организациями списки масонов в Турции, хотя перед приходом Фасиха все это прятал.
Сразу вслед за ним вошла единственная в Стамбуле (и, наверное, во всем исламском мире!) сводница, которую знал весь высший свет, – Красотка Шермин, с одной из своих девиц, и направилась в кондитерскую. Завидев ее лицо, я сначала было решил, что она тоже приглашена.
Следом, в странных очках, показался Крыса Фарук. Его мать – подруга моей матери, и мы с ним в далеком детстве даже одно время дружили и поздравляли друг друга с днем рождения. Потом вошли сыновья табачного магната Маруфа. С ними мы тоже знакомы с детства, так как наши няньки дружили, Сибель же хорошо знала их по Большому клубу на острове Бюйюкада[8], где собирался весь цвет Стамбула.
Бывший министр иностранных дел, которому предстояло надеть нам кольца, пожилой и полный Меликхан-бей, важно вплыл в вестибюль под руку с моим будущим тестем, обнял и расцеловал Сибель. Меня он смерил взглядом.
– Слава богу, симпатичный, – произнес он, обращаясь к моей невесте. – Очень рад знакомству, молодой человек, – пожал Меликхан-бей мне руку.
К нам подошли, смеясь, подруги Сибель. Бывший министр величаво, как бывалый дамский угодник, похвалил девушек за прекрасный вид, крепко расцеловал каждую в щеки и удалился в зал, весьма довольный собой.
– Терпеть не могу этого негодяя, – проворчал отец, спускаясь по лестнице.
– Перестань, ради бога! – рассердилась мама. – Смотри лучше под ноги.
– Смотрю! Не слепой, хвала Аллаху, – отозвался отец.
Из огромных окон бального зала открывался прекрасный вид на дворец Долмабахче и далее – на Босфор, Ускюдар и Девичью башню. В зале уже собралась толпа гостей. Отец заметно оживился, и мы с ним, за руку, пошли здороваться, обнимать и подолгу расспрашивать о делах по очереди каждого присутствующего, обходя официантов с подносами, предлагавших гостям разноцветные канапе.
– Мюмтаз-бей, ваш сын – копия вы в молодости! Я будто вас молодым увидела.
– Я все еще молод, сударыня! – На этих словах отец повернулся ко мне и прошептал: – Не держи меня так крепко под руку, будто я сам идти не могу.
Я незаметно удалился в сад, полный красивых женщин, он сверкал и переливался. Многие дамы надели туфли на высоком каблуке, с открытым носом, и поэтому у них на ногах виднелись тщательно и явно с удовольствием выкрашенные в пожарный красный цвет ногти. На некоторых были длинные платья с открытым верхом, представлявшие на всеобщее обозрение плечи и верх груди, что еще более подчеркивало их желание спрятать ноги. Молодые женщины держали в руках маленькие блестящие сумочки с металлическим замочком. Такая же сумочка была у Сибель.
Сибель скоро подошла ко мне, взяла меня за руку и начала представлять своим родственникам, друзьям детства или по школе и близким подругам, которых я видел впервые.
– Кемаль, я тебя сейчас познакомлю со своим давним другом, который тебе очень понравится, – представляла она всякий раз того или иного человека. Сибель произносила его имя официальным тоном, но на лице у нее всегда было заметно счастливое волнение.
Счастлива она была оттого, что жизнь ее шла именно так, какой она хотела и планировала ее видеть. Подобно тому как безупречно нашли свое место на ее платье каждая жемчужинка, каждый бантик, как безупречно каждая складка платья повторила после многодневных усилий каждый изгиб ее тела, так и тот вечер, задуманный и до мелочей спланированный ею много месяцев назад, оказался именно таким, каким он ей представлялся, что свидетельствовало – счастливая жизнь, которую она для себя предусмотрела, осуществится во всех подробностях. Поэтому Сибель встречала каждую минуту этого вечера, каждое новое лицо, каждого, кто подходил обнять и приветствовать ее, так, будто это – причина нового счастья. Иногда она с покровительственным видом, осторожно, словно пинцетом, снимала ногтями у меня с плеч какой-нибудь призрачный волосок или пылинку.
Когда я отвлекался от людей, с которыми мы обнимались, пожимали руки и обменивались любезностями, и оглядывался вокруг, то замечал, что гости, между которыми продолжали ходить официанты с канапе на подносах, давно расслабились, алкоголь постепенно действовал на всех, голоса и смех постепенно становились громче. Все женщины были слишком ярко накрашены и разряжены в пух и прах. Поскольку большинство надели узкие и довольно легкие платья с сильно открытым верхом, почему-то казалось, будто все они мерзнут. Мужчины в светлых двойках и при галстуках, которые для Турции казались ярковаты, зато считались модными, будучи отголоском разноцветных, с крупным орнаментом галстуков в стиле «хиппи», появившихся в Европе три-четыре года назад, напоминали мальчишек, одетых ради праздника в неудобный, тесный и наглухо застегнутый родителями костюм. Было видно, что многие богатые турки среднего возраста либо не слышали, либо не придали значения тому, что мировая мода на бакенбарды, высокие каблуки и длинные волосы прошла несколько лет назад. От этих бакенбардов, слишком длинных и слишком широких, которые дополняли густые черные усы и длинные волосы, лица мужчин, особенно молодых, казались невероятно мрачными. К тому же они постарались вылить как можно больше брильянтина. В какой-то момент его аромат, смешанный с тяжелыми испарениями духов, едкий сигарный дым, запах жареного масла, долетавший до нас с кухни, разбавил легкий летний ветер, и мне вспомнились званые ужины, которые в детстве устраивали дома родители, а спокойная, тихая музыка, какая обычно играет в лифтах (оркестр «Серебряные листья» репетировал перед основной программой), шептала мне, что я счастлив.
Наконец гостям надоело стоять, пожилые явно устали. Те, кто проголодался, начали рассаживаться за столы, не без помощи своих детей, носившихся по залу. «Папа, я нашел наш стол!» – «Где? Не бегай, упадешь!» Бывший министр иностранных дел, недаром заправский дипломат, взял меня под руку, отвел в сторонку и начал долго рассказывать, как изящна, высокообразованна Сибель, благородную семью которой он знает с давних пор, примешивая к похвалам ностальгические воспоминания.
– Таких старинных аристократических семейств уже почти не осталось, Кемаль-бей, – вкрадчиво толковал он. – Вы из делового мира и знаете лучше меня: все места заняты разными нуворишами – без культуры, без образования, – деревенщинами с замотанными в платки женами и дочерьми. На днях видел человека в Бейоглу. Идет как араб, а за ним две жены в черных хиджабах. Вот он вывел их в Бейоглу покормить мороженым… Ну-ка скажи мне, всерьез ли ты решил жениться на этой девушке и быть с ней счастливым до конца дней?
– Всерьез, сударь.
Бывшего министра несколько разочаровало, что я не украсил ответ изящной шуткой, и это не укрылось от меня.
– Помолвка означает, что имя этой девушки навсегда будет связано с твоим. Помолвку расторгать нельзя. Ты хорошо подумал?
Вокруг нас начали собираться гости.
– Хорошо.
– Тогда предлагаю обручить вас прямо сейчас, и приступим к еде.
Я чувствовал, что не нравлюсь ему, но это совершенно не огорчало меня. Собравшимся вокруг гостям министр привел один эпизод, связанный с его службой в армии, из которого следовало, что и Турция, и он сам сорок лет назад были очень бедны, однако потом многого добились. После этого он трогательно поведал о том, как в это же время сорок лет назад у него состоялась скромная и тихая помолвка с его покойной женой. Затем вознес всяческие похвалы Сибель и ее семье. В его словах не было юмора, но почему-то все, включая смотревших издалека официантов с подносами, слушали его с улыбкой, будто он рассказывал что-то очень смешное. Кольца, которые сейчас лежат в моем музее, принесла на серебряном подносе десятилетняя девочка Хюлья, с зубами как у зайца, восхищавшаяся Сибель, которая ее очень любила. Воцарилась тишина. Мы с Сибель от волнения, а министр от смущения перепутали руки, на которые следовало надеть кольца, и не могли придумать, как выпутаться из этого неловкого положения. Кто-то из гостей, уже готовый рассмеяться, закричал: «Не тот палец, другая рука!» Потом наконец весело загомонила вся толпа, будто мы стояли среди студентов, и кольца попали туда, куда и нужно. Министр разрезал связывавшую их ленточку, и мгновенно раздался гром аплодисментов, напомнивший мне шум крыльев взлетающей голубиной стаи. Хотя я именно так себе все и представлял, мне вдруг стало невероятно хорошо от того, что все люди, которых я знал, сейчас стояли вокруг, смотрели на нас и хлопали. И вдруг сердце мое заколотилось.
Позади толпы я увидел Фюсун с родителями. Меня охватила огромная радость. Целуя Сибель в щеки, обнимая мать, отца и брата, сразу подошедших поздравить нас, я уже знал причину своего восторга, хотя и надеялся не только скрыть ее от собравшихся, но провести самого себя. Наш стол располагался у танцевальной площадки. Прежде чем сесть, я посмотрел, что Фюсун уже заняла с родителями места за самым дальним столом, рядом с тем, где сидели сотрудники «Сат-Сата».
– Вы оба так счастливы, – заметила Беррин, жена моего брата.
– Мы очень устали… – вздохнула Сибель. – Если помолвка так утомительна, что на свадьбе будет?
– Вы ничего не заметите, потому что и в тот день тоже будете счастливы, – улыбнулась Беррин.
– Что такое, по-твоему, счастье, Беррин? – Я схватился за соломинку.
– О-о-о, какие ты вопросы задаешь! – опять улыбнулась Беррин и на мгновение сделала вид, будто размышляет над ответом, но тут же смущенно рассмеялась, так как шутки в подобный торжественный момент ей казались неуместными.
Среди гула оживленных голосов приступивших к еде гостей, звона вилок с ножами и музыки оркестра мы оба одновременно услышали, как мой брат что-то громко рассказывает соседу.
– Семья, дети, люди вокруг тебя, – проговорила Беррин. – Даже если ты несчастлив, даже самый плохой день, – тут она указала глазами на брата, – проживаешь так, будто счастлив. В кругу семьи исчезают все невзгоды. Сразу обзаводитесь детьми. Пусть их будет много, как в деревне.
– Это еще что такое? – вмешался брат. – О чем это вы тут сплетничаете?
– Я говорю им, чтоб детей поскорее заводили, – сказала Беррин. – Сколько им нарожать?
Никто на меня не смотрел, и я украдкой выпил залпом полстаканчика ракы.
Беррин наклонилась к моему уху:
– Кто тот человек и симпатичная девушка в конце стола?
– Лучшая подруга Сибель из Франции. Нурджихан. Сибель специально посадила ее рядом с моим другом Мехмедом. Хочет их познакомить.
– Пока без особых успехов! – заметила Беррин.
Я сказал, что Сибель очень любит Нурджихан и отчасти восхищается ею. Когда обе вместе учились в Париже, Нурджихан постоянно крутила романы с французами, жила с этими мужчинами, скрывая все от своей состоятельной семьи в Стамбуле (недавние истории Сибель обычно пересказывала с отвращением). Но ни один из романов ничем не закончился, и ужасно расстроенная Нурджихан под влиянием Сибель решила вернуться в Стамбул.
– Но чтобы жить здесь, ей, конечно, нужно познакомиться и полюбить кого-то из нашего круга, кто оценит ее саму, ее французское образование и кому будет не важно, что в прошлом у нее кто-то был, – добавил я.
– Ну, там, кажется, до такой любви еще далеко, – со смехом прошептала Беррин, указав головой на Нурджихан и Мехмеда. – А его семья чем занимается?
– Богачи. Отец – известный строительный подрядчик.
Левая бровь Беррин с сомнением поползла вверх, но я подтвердил, что Мехмед – мой давний проверенный друг по Роберт-колледжу – порядочный человек и что, хотя его семья весьма набожна и традиционна, родные много лет не решаются женить его с помощью свахи; а его мать, которая носит платок, против того, чтобы он завел себе пассию, пусть даже та будет из образованной, состоятельной стамбульской семьи; сам же он хочет познакомиться и подружиться с какой-нибудь порядочной девушкой, наконец, выбрать себе невесту.
– Но пока у него не получилось ничего хорошего ни с одной из девушек, с которыми он знакомился.
– Конечно не получится, – протянула Беррин многозначительно.
– Почему это?
– Ты только посмотри на него… – ответила она. – За провинциалов из анатолийской глубинки девушка выйдет только через сваху. Потому что таких боятся. Он долго будет ходить вокруг да около, а если вдруг решится на что-то, не исключено, станет считать ее проституткой.
– Ну, Мехмед не такой.
– Однако его внешность, да и окружение, его семья свидетельствуют именно об этом. Разумная девушка обычно не верит словам мужчины, она смотрит на его круг – друзей, семью, на его привычки, образ жизни. Разве нет?
– Ты права, – сдался я. – Разумные девушки, не буду сейчас их называть, которые боятся Мехмеда и не хотят дружить с ним, несмотря на его серьезные намерения, чувствуют себя гораздо спокойнее с мужчинами другого сорта и могут зайти довольно далеко, даже если не уверены в их серьезных намерениях.
– Ну вот, разве я тебе не говорила! – гордо произнесла Беррин. – А сколько мужчин в этой стране через много лет попрекают, унижают жену за то, что она отдалась до свадьбы! Я тебе еще вот что скажу: твой друг Мехмед на самом деле еще не влюбился ни в одну из девушек, с которыми хотел встречаться. Когда мужчина влюблен, это сразу чувствуется, и женщина сразу поведет себя по-другому. Конечно, я не говорю, что она немедля готова на все, но может сблизиться с ним настолько, чтобы выйти за него замуж.
– Мехмед и не мог влюбиться, потому что ни одна из девушек не доверяла ему, они все обычно боялись его. Вот и поди разберись, что раньше – яйцо или курица.
– Это неверно, – не соглашалась Беррин. – Чтобы влюбиться, постель и физиология не нужны. Любовь – это как у Лейлы и Меджнуна.
В ответ я лишь вздохнул.
– Что там у вас такое, расскажите-ка и нам, – обратился с другого конца стола брат. – Кто с кем в постели?
Беррин укоризненно посмотрела на мужа – рядом были дети, и прошептала мне на ухо:
– Вот поэтому главное, что от тебя требуется, – это понять, почему скромный, как ягненочек, Мехмед до сих пор ни в кого не влюбился, ни в одну из своих девушек, относительно которых у него были серьезные намерения.
Я чуть было не признался Беррин, которую глубоко уважал за ум, что Мехмед – неисправимый завсегдатай домов свиданий. С одной стороны, он регулярно посещал обитательниц приватных домов в Сырасельвилере, Джихангире, Бебеке и Нишанташи. С другой, – пытался создать серьезные отношения с порядочными двадцатилетними девочками, с которыми знакомился в приличных местах, например на работе, но с ними у него ничего не получалось. Почти каждую ночь Мехмед проводил в страстных объятиях фальшивых кинозвезд. Иногда, напившись, он пробалтывался, что ему давно не хватает денег на девиц или что от усталости он не может собраться. Однако, когда мы с друзьями поздно ночью выходили откуда-нибудь из гостей, вместо того чтобы отправиться на покой домой, к своему отцу с четками и обмотанными платками матери и сестре, вместе с которыми он исправно постился во время Рамадана, Мехмед прощался с нами и шел ночевать в какой-нибудь дом свиданий, в Джихангир или Бебек.
– Ты слишком много пьешь сегодня, – заметила Беррин. – Не надо. Столько народу, все на вас смотрят…
– Хорошо, – с улыбкой согласился я и поднял стакан.
– Погляди-ка, Осман чем-то озабочен, – сказала Беррин, – а ты совсем расслабился… Как вы, два брата, можете быть такими разными?
– Вовсе мы не разные, – обиделся я. – Мы очень похожи. Я теперь стану гораздо ответственней и серьезнее Османа.
– Признаться, не люблю я серьезных, – улыбнулась Беррин. – Ты меня совсем не слушаешь, – донеслось до меня через некоторое время.
– Что? Слушаю, еще как слушаю…
– Ну, о чем я только что говорила?
– Ты сказала, что любовь должна быть как в сказках. Как у Лейлы и Меджнуна. – Это я запомнил.
– Нет, не слушаешь, – засмеялась Беррин. Но на ее лице промелькнуло беспокойство за меня.
Она повернулась к Сибель, чтобы понять, заметила ли та, в каком я состоянии. Но Сибель оживленно рассказывала о чем-то Мехмеду и Нурджихан.
Все это время я пытался не признаваться себе, что часть моего сознания была занята Фюсун. Разговаривая с Беррин, я спиной чувствовал, что она сидит где-то там, позади. И всю помолвку думал только о ней… Но довольно! И так видно: ничего у меня не получилось.
Под каким-то предлогом я встал из-за стола. Мне хотелось посмотреть на Фюсун. Я обернулся, но ее не увидел. Было очень много людей, все они разговаривали, пытаясь перекричать друг друга. Шума добавляли еще и бегавшие между столами дети. На это накладывались звуки музыки, звон вилок, ножей и тарелок, и все сливалось в общий плотный гул. А я пробирался сквозь толпу, туда, в конец зала, где была Фюсун.
– Кемаль, дорогой, поздравляю! – крикнул чей-то голос. – Когда танец живота?
Голос принадлежал Задавале Селиму, сидевшему за одним столом с семейством Заима, и я улыбнулся в ответ, будто меня рассмешила его шутка.
– Прекрасный выбор, Кемаль-бей, – похвалила меня какая-то добродушная с виду тетушка. – Вы меня, наверное, не помните. Я довожусь вашей матушке…
Не успела она договорить, кем она доводится моей матушке, как прошел официант с подносом и слегка задел меня. Когда я опять посмотрел на тетушку, она была уже далеко.
– Дай посмотреть кольцо! – Какой-то мальчишка вцепился мне в руку.
– Перестань сейчас же, как не стыдно! – резко одернула его дородная мать. Она замахнулась, будто собираясь его ударить, но мальчишке явно было не впервой, и, хитро хихикнув, он моментально увернулся. – Иди сюда, сядь! – прикрикнула она на него. – Извините, Кемаль-бей… Поздравляем!
Совершенно незнакомая мне женщина средних лет хохотала до упаду, лицо ее от смеха раскраснелось, однако, перехватив мой взгляд, она посерьезнела. Ее муж познакомил нас, – оказалось, это родственница Сибель, живущая в Амасье. Не буду ли я так любезен посидеть с ними? Надеясь, что увижу Фюсун, я пристально всматривался в даль, ее не было видно, будто сквозь землю провалилась. Мне стало больно. Незнакомая мне прежде горечь растекалась по моему телу.
– Вы кого-то ищете?
– Меня ждет невеста, но я все-таки выпью с вами рюмочку…
Они обрадовались, сразу сдвинули стулья, чтобы я сел. Нет, тарелку мне не нужно, еще немного ракы.
– Кемаль, дорогой, ты знаком с генералом Эрчетином?
– Ага, – буркнул я. На самом деле никакого генерала не знал.
– Я муж двоюродной сестры отца Сибель, молодой человек! – скромно представился этот генерал. – Мои поздравления!
– Простите меня! Вы в штатском, и я вас сразу не узнал. Сибель часто вас вспоминает.
Сибель как-то рассказывала, что много лет назад ее кузина познакомилась летом на Хейбелиаде с неким морским офицером и влюбилась в него; я слушал тогда невнимательно, решив, что адмирал, само собой, звание высокое, к такому человеку всегда с почтением отнесутся в любой состоятельной семье, так как он необходим для связей с чиновниками либо для получения отсрочек от армии и других поблажек, но что это всего-навсего военный, и не более того… А сейчас мне почему-то захотелось понравиться ему, проявить уважение, например, заявить: «Генерал, когда военные наведут порядок в стране? Реакционеры с коммунистами ведут нас к гибели!» – но, хотя я был очень пьян, бестактности себе не позволил. Пытаясь выглядеть трезвым, я, точно во сне, поднялся из-за стола и вдруг вдалеке заметил Фюсун.
– Вынужден вас покинуть, господа! – обратился я к удивленно смотревшим на меня гостям.
Всегда, когда выпью лишнего, мне начинает казаться, будто я не иду, а парю над землей, как привидение. Я направился в сторону Фюсун.
Она сидела с родителями за дальним столом. На ней было оранжевое платье на бретельках, обнажавшее крепкие плечи; ради торжественного случая Фюсун сделала прическу. Невероятно красивая! Я был счастлив и взволнован уже потому, что мог полюбоваться ею, пусть и издалека.
Она делала вид, что не замечает меня. Нас разделяло семь столов, и за четвертым по счету расположилось беспокойное семейство Памук. Я пошел в ту сторону и немного поболтал с братьями Айдыном и Пондюзом, у которых некогда имелись общие дела с отцом. Вдруг мой взгляд поймал, как молодой наглец Кенан, сидевший за соседним столом, не сводит с Фюсун глаз и заговаривает с ней.
Семейство Памук, некогда богатое, но бездарно потерявшее свое состояние, чувствовало себя скованно среди богачей. Они пришли все: красивая мать и отец двадцатитрехлетнего Орхана и его старшего брата, их дядя и двоюродные братья. В непрерывно курившем Орхане не было ничего примечательного, о чем стоило бы упомянуть, кроме того, что он отчего-то нервничал, но при этом пытался насмешливо улыбаться.
Покинув унылый приют Памуков, я пошел прямо к Фюсун. Как описать радость, засиявшую на ее лице, едва она удостоверилась, что я отважно направился к ней и все во мне кричит о любви к ней? Она густо покраснела, и темно-розовый оттенок придал поразительную живость ее коже. По взглядам тети Несибе стало понятно, что Фюсун ей все рассказала. Я пожал сухую руку тети, потом руку вроде бы ничего не подозревавшего отца, с такими же длинными пальцами, как у дочери, а затем – нежную ручку Фюсун с тонким запястьем. Когда очередь дошла до моей красавицы, я, подержав ее за руку, расцеловал в щеки, и близость нежной шеи и изящных мочек пробудила во мне желание, напомнив о минутах радости и страсти. Вопрос, который я все время твердил про себя: «Зачем ты пришла?» – тут же превратился в слова: «Как хорошо, что ты пришла!» Она тонко подвела глаза, губы накрасила розоватой помадой. Все это в сочетании с духами делало ее немного чужой, но и невероятно притягательной одновременно, а еще – более женственной. Однако по ее покрасневшим глазам, по детской припухлости век было ясно, что после нашего расставания она плакала. Вдруг в ее лице появилась решимость уверенной в себе зрелой женщины.
– Кемаль-бей, – храбро произнесла она, – я знакома с Сибель-ханым! Прекрасный выбор! От всей души поздравляю вас!
– О, благодарю…
– Кемаль-бей, – тут же вмешалась ее мать, – один Всевышний ведает, насколько вы занятой человек, и нашли-таки время позаниматься математикой с моей дочкой! Благослови вас за это Аллах!
– У нее ведь завтра экзамен? – Я, разумеется, не забыл об этом. – Будет лучше, если она сегодня вечером пораньше вернется домой.
– Конечно, у вас теперь есть право ею руководить, – многозначительно произнесла мать. – Но она столько слез пролила от этой математики… Уж позвольте ей хотя бы сегодня повеселиться!
Я с отеческой нежностью посмотрел на Фюсун. От шума и музыки нас никто не слышал – так бывает во сне. Фюсун то и дело бросала на мать гневные взгляды. Я несколько раз был свидетелем ее гнева в «Доме милосердия» и поэтому в последний раз окинул взглядом ее упругую грудь, чуть видневшуюся в вырезе платья, роскошные плечи, нежные, почти детские, руки. Меня, как огромная морская волна, обрушившаяся на берег, охватило чувство невыразимого счастья, и, возвращаясь, я чувствовал, что готов преодолеть все препятствия, которые предстоят нашей любви в будущем.
«Серебряные листья» играли мелодию «Вечер на Босфоре», переделанную из английской песни «It’s Now or Never». Не будь я уверен, что безграничного, истинного, полного счастья в этом мире можно достичь только тогда, когда вот именно «сейчас» обнимаешь любимого человека, то назвал бы момент нашей краткой беседы «счастливейшим мгновением своей жизни». Ведь по словам ее матери и по гневным, полным обиды взглядам Фюсун я догадался, что она не сможет разорвать наши отношения и что даже ее мать согласна на это и питает некие надежды. Я понял, что, если окружу ее вниманием и заботой, покажу, как сильно люблю ее, Фюсун навсегда останется рядом со мной. Аллах ниспослал мне великую милость: одни его рабы (например, мой отец) обретали мужское счастье лишь к пятидесяти годам, после долгих страданий, и наслаждались им с оглядкой на мораль, деля радости семейной жизни с красивой, образованной и достойной женой и упиваясь одновременно тайной бурной любовью со страстной юной красавицей; мне же в отличие от них повезло. В тридцать лет я уже удостоился подобной милости почти без усилий и без особых жертв со своей стороны. Хотя я не считал себя набожным, открытка счастья, присланная мне в тот вечер Аллахом, запечатлевшая веселых нарядных гостей, разноцветные фонарики в саду «Хилтона», огни Босфора, видневшиеся из-за платанов, и темно-синее бархатное небо, навсегда осталась в моей памяти.
– Где ты был? – Сибель волновалась. Она уже ходила меня искать. – Я стала беспокоиться. Беррин сказала, ты много выпил. С тобой все в порядке?
– Да, сначала действительно выпил многовато, но теперь все хорошо, дорогая. Единственное, что меня беспокоит, – это слишком много счастья.
– Я тоже очень счастлива, но у нас небольшая проблема.
– Какая?
– У Нурджихан с Мехмедом ничего не складывается.
– Ну не складывается, так не складывается. Зато мы счастливы.
– Ты не понимаешь. Они оба этого хотят. Я даже уверена, что если они чуть-чуть попривыкнут друг к другу, то сразу поженятся. Однако оба как шест проглотили.
Я издалека посмотрел на Мехмеда. Он никак не мог подступиться к Нурджихан и, сознавая свою неловкость, сердился на себя и еще больше зажимался.
– Сядь-ка, поговорим. – Я решил поведать Сибель один секрет. – Может, с Мехмедом мы уже опоздали. Может, он теперь никогда не женится на порядочной девушке.
– Это почему же?
Мы сели за стол. К нам тут же подошел официант, и я попросил ракы. Так легче было объяснить Сибель, широко раскрывшей глаза от страха и любопытства, что Мехмед не может нигде найти счастья, кроме пропитанных благовониями комнат с красным абажуром.
– Тебе они тоже явно хорошо знакомы, – съехидничала Сибель. – До знакомства со мной ты ходил с ним?
– Я очень тебя люблю, – нежно сказал я, положив свою руку на ее и не обращая внимания на официанта, засмотревшегося на наши кольца. – Но Мехмед, наверное, никогда не сможет сильно полюбить приличную девушку. Из-за этого он сейчас волнуется.
– Очень жаль! – вздохнула Сибель. – А все из-за того, что девушки его пугаются…
– Он сам виноват, что пугает их. Они правы. Что будет, если девушка доверится ему, а он на ней не женится? Все станет известно, все узнают ее имя. Что ей тогда делать?
– Обычно все сразу понятно, – осторожно сказала Сибель.
– Что понятно?
– Можно доверять мужчине или нет.
– Понять не так просто. Многие девушки мучатся, потому что не могут решить. Если же отдаются мужчине, то от страха не получают удовольствия. Не знаю, бывают ли смелые девушки, способные не думать ни о чем. Но Мехмед никогда бы не стремился овладеть избранницей до свадьбы, если бы, пуская слюни, не слушал истории о половой свободе в Европе и если бы не считал это признаком цивилизованности. Он давно бы нашел себе невесту. А сейчас – смотри, как он мучится рядом с Нурджихан.
– Он знает, что у Нурджихан в Европе были мужчины. Это и притягивает, и пугает его, – заметила Сибель. – Давай поможем ему!
«Серебряные листья» играли мелодию «Счастье», сочинение собственного композитора. Романтичная музыка настроила меня на чувствительный лад. Я с радостью и страданием ощутил, что любовь к Фюсун теперь у меня в крови, и принялся с видом всезнайки рассуждать о том, что через сто лет Турция, наверное, станет европейской страной и тогда наступит райская жизнь: все освободятся от предрассудков, никому не нужно будет беспокоиться о девственности или о мнении окружающих, но, пока не наступили такие времена, суждено испытывать муки любви и страсти.
– Нет-нет, – поспешно возразила моя добрая красивая невеста, взяв меня за руку. – Мехмед и Нурджихан скоро тоже будут счастливы, как мы сегодня. Потому что мы обязательно их поженим.
– Хорошо, но что нужно для этого сделать?
– Посмотрите-ка на них? Уже уединились и сплетничают! – Перед нами внезапно возник какой-то незнакомый тип. – Позвольте мне присесть, Кемаль-бей? – Не дожидаясь моего согласия, он взял стоявший поблизости стул и подсел к нам. Тучный, на вид около сорока, в петлице красовалась белая гвоздика, и от него пахло сладким, удушающе густым ароматом женских духов. – Если жених с невестой будут шушукаться в углу, то для гостей пропадет все удовольствие от свадьбы.
– Это еще не свадьба, – осадил я. – Мы только помолвлены.
– Но говорят, ваша роскошная помолвка пышнее любой свадьбы, Кемаль-бей. Где вы могли бы провести ее, кроме «Хилтона»?
– Простите, с кем я говорю?
– Это вы меня простите, Кемаль-бей. Мы, журналисты, всегда уверены, что нас знают. Меня зовут Сюрейя Сабир. Вы, может быть, знакомы со мной по заметкам под псевдонимом Белая Гвоздика в газете «Акшам».
– А, так это вы? Ваши светские сплетни читает весь Стамбул, – улыбнулась Сибель. – Я думала, это женщина, вы так хорошо разбираетесь в моде, в одежде.
– Кто вас пригласил? – опрометчиво резко вырвалось у меня.
– Благодарю вас, Сибель-ханым, – продолжал Белая Гвоздика. – В Европе утонченные мужчины разбираются в моде не хуже женщин. Кемаль-бей, согласно турецким законам о средствах массовой информации у нас, журналистов, есть право присутствовать на открытых публичных мероприятиях при условии предъявления журналистского удостоверения, которое вы видите у меня в руках. С точки зрения юриспруденции каждое мероприятие, для которого выпущено приглашение, считается открытым и публичным. Несмотря на это, я за многие годы ни разу не ходил туда, куда не был бы приглашен. На этот прекрасный вечер меня позвала ваша многоуважаемая матушка. Она, как современный человек, придает большое значение тому, что вы изволили назвать светскими сплетнями, иначе говоря, новостям общественной жизни, и часто приглашает меня на подобные приемы. Мы так подружились, что, когда у меня нет возможности пойти куда-либо, я записываю рассказ о приеме со слов вашей матушки по телефону и будто сам побывал там. Ведь ваша драгоценная матушка весьма внимательна, все замечает – совсем как вы – и никогда не скажет ничего неверного. Поэтому в моих новостях не бывает никаких ошибок или неточностей, Кемаль-бей.
– Вы неправильно поняли Кемаля, – пыталась сгладить мои слова Сибель.
– Совсем недавно некоторые нехорошие люди говорили о вашей помолвке: «Там будет весь контрабандный алкоголь Стамбула». Стране не хватает валюты, нет средств, чтобы купить мазут, чтобы работали наши фабрики! Некоторые из зависти к вашему богатству могут пожелать очернить столь прекрасный вечер, написав в газетах: «Откуда взялось столько контрабанды?» Кемаль-бей… Если вы будете обижать других так же, как меня, поверьте, напишут еще хуже… Но я – нет! Обещаю никогда не расстраивать вас! Клянусь прямо сейчас забыть ваши грубые слова навсегда! Ведь турецкая пресса – это свобода. Но взамен вы, пожалуйста, ответьте искренне на один мой вопрос.
– Конечно, Сюрейя-бей.
– Только что вы оба, вы и ваша невеста, горячо обсуждали что-то важное. Мне стало любопытно. О чем вы говорили?
– Мы беспокоились, понравилась ли гостям еда, – ответил я.
– Сибель-ханым, – заулыбался Белая Гвоздика, – у меня для вас отличная новость! Ваш будущий муж совершенно не умеет врать!
– Кемаль очень мягкий человек, – снова деликатно подправила ситуацию Сибель. – Мы говорили вот о чем: кто знает, сколько людей здесь страдает сейчас от любви, от страсти и просто от сексуальных проблем.
– Да-а, – задумчиво протянул толстяк. Прозвучало новомодное слово «секс», и газетчик на мгновение задумался, так как не мог решить, как ему отнестись к услышанному: сделать вид, что получил чье-то скандальное признание, или изобразить понимание глубины человеческих страданий. Потом он выкрутился: – Вам, молодым и современным людям, эти страдания, разумеется, чужды. – Он произнес все слова ровным тоном, без какой-либо насмешки, как опытный журналист, который знает, что в непростых ситуациях лучше задобрить собеседника похвалами. И принялся рассказывать, с таким видом, будто переживал за всех присутствующих, у кого из гостей безответно влюблена дочь; кто из присутствующих девушек вел себя слишком свободно и не принят в хорошие семьи; кто из матерей мечтает выдать дочь и за какого богатого и жадного до развлечений юнца; кто из охламонов-наследников в кого влюблен, хотя уже обручен.
Мы с Сибель веселились, слушая его, а Белая Гвоздика, видя это, сыпал именами с еще большим задором. Он прибавил, что все эти позорные тайны всплывут, когда начнутся танцы, но тут подошла моя мать и упрекнула, что я и Сибель ведем себя неприлично: на нас все смотрят и хотят сказать добрые слова, а мы уселись рядом с грязными тарелками и заняты чем-то своим. Она все твердила, что так вести себя не подобает, и отправила нас за наш стол.
Как только я сел на свое место рядом с Беррин, образ Фюсун засиял у меня перед глазами с новой силой, будто кто-то воткнул вилку в розетку. Но на сей раз он не причинял мне боли, а, наоборот, дарил радость и озарял собой не только этот вечер, но и всю мою будущую жизнь. На мгновение я признался себе, что поступаю точно так же, как те мужчины, которые при женах изображают счастливую семейную жизнь, хотя на самом деле источником счастья для них являются их тайные любовницы, и вдруг осознал, как ловко изображаю преисполненного счастья из-за помолвки с Сибель.
Поговорив немного с обозревателем светской хроники, мать вернулась за стол.
– Ради Аллаха, будьте осторожны с этими газетчиками, – предупредила она. – Они напишут любую ложь, любые гадости. А потом будут угрозами требовать от отца давать больше рекламы. Теперь вставайте, пора начинать танцы. Все только вас ждут. Оркестр уже давно играет.
Мы танцевали с Сибель под музыку «Серебряных листьев». Все гости, как один, затаив дыхание, смотрели на нас, что придавало нашему танцу наигранную искренность и задушевность. Сибель положила руку мне на плечо, будто обнимая меня, а голову чуть прижала к моей груди, словно мы были где-нибудь на дискотеке, в темном уголке, и что-то все время с улыбкой мне говорила. Когда мы совершали разворот, из-за ее плеча я оглядывал тех, кого она упоминала, например официанта, с улыбкой и полным подносом в руках любовавшегося нашим танцем, или ее мать, со слезами на глазах следившую за нами, или забавную женщину с прической, напоминавшей воронье гнездо, Мехмеда с Нурджихан, которые, пока мы танцевали, окончательно отвернулись друг от друга, или старого, девяностолетнего фабриканта, разбогатевшего еще в Первую мировую войну, который ел с помощью специального слуги в длинном тонком галстуке; но на дальние столы, туда, где сидела Фюсун, я не смотрел. Пока Сибель остроумно комментировала происходящее, я думал только о том, как было бы хорошо, если бы Фюсун нас не видела.
Тем временем грянули аплодисменты, но длились они недолго, и мы продолжили танцевать. Через некоторое время стали выходить в круг другие пары, а мы вернулись за свой стол.
– Вы очень красиво танцевали, хорошо смотритесь друг с другом, – похвалила Беррин.
Фюсун пока не было среди танцующих. Сибель так расстроилась, что у Нурджихан с Мехмедом ничего не получается, что попросила меня вмешаться.
– Скажи ему, пусть немного попристает к ней, – попросила она, но я не стал.
Беррин вмешалась в разговор и шепотом прокомментировала, что насильно ничего хорошего не выйдет, что она следит за происходящим со своего места и что они оба выглядят слишком гордыми и избалованными, дело тут не только в Мехмеде, и, если они не понравились друг другу, не стоит и настаивать.
– Нет, у свадеб есть свое воздействие, – возразила Сибель. – Многие знакомятся с будущим мужем на чужой свадьбе. На свадьбах все проникаются обстановкой – не только девушки, юноши тоже. Просто нужно помочь.
– О чем вы шепчетесь? Я тоже хочу знать! – вмешался в спор мой брат и поучительным тоном заметил, что глупо кого-то сватать – традиция свах давно прекратила существование в Турции, но, поскольку мест, где можно было бы знакомиться, как в Европе, все равно не хватает, добровольным свахам сегодня приходится гораздо трудней. Забыв, что разговор начался из-за Нурджихан с Мехмедом, брат повернулся к Нурджихан и спросил:
– Вот вы, например, не стали бы выходить замуж с помощью свахи, не так ли?
– Если мужчина приятный, то не важно, как с ним знакомиться, Осман-бей, – рассмеявшись, многозначительно ответила Нурджихан.
Мы все расхохотались, так как эти смелые слова прозвучали как шутка. Однако Мехмед густо покраснел и отвернулся.
– Ну вот! – вздохнула через некоторое время Сибель. – Испугали парня. Он решил, что над ним смеются.
В тот момент я не смотрел на танцующих. Но господин Орхан Памук, с которым мы встретились много лет спустя после описываемых событий, рассказал, что Фюсун успела потанцевать с двумя мужчинами. Первого ее партнера он не знал, но я понял, что им был Кенан из «Сат-Сата». Ну а вторым, как с гордостью признался Орхан-бей, стал он сам.
В это время Мехмед, не выдержав двусмысленного разговора и насмешки Нурджихан, встал и ушел из-за нашего стола. Наше веселье тут же улетучилось.
– Мы очень неприлично поступили, – забеспокоилась Сибель. – Обидели человека.
– Не смотри так на меня, – рассердилась Нурджихан. – Я сделала не больше, чем вы. Это вы выпили и все время смеетесь. А ему невесело.
– Если Кемаль приведет его обратно за стол, обещаешь хорошо с ним обращаться, Нурджихан? – почти упрашивала Сибель. – Я знаю, ты можешь сделать его счастливым. И он сделает счастливой тебя. Но ты должна вести себя помягче…
Нурджихан понравилось, что Сибель перед всеми сказала, что хочет сблизить их с Мехмедом. Однако стояла на своем:
– Нам же не жениться прямо сейчас. Он только познакомился со мной, мог бы вести себя повежливей.
– Знаете, почему наши девушки не умеют флиртовать? – спросил мой брат. На лице у него появилось умиротворенное выражение, которое появлялось всегда, когда он выпьет. – Потому что флиртовать у нас негде. Даже слова «флирт» нет в турецком языке.
– На твоем языке слово «флирт» означало водить меня до помолвки раз в неделю по субботам в кино на дневной сеанс, – уколола его Беррин. – К тому же ты носил с собой карманный приемник, чтобы раз в пять минут слушать результаты матчей «Фенербахче».
– На самом деле я носил с собой радио не для того, чтобы слушать матч, а чтобы произвести на тебя впечатление, – обиделся брат. – И горжусь тем, что у меня у первого в Стамбуле был транзистор.
Нурджихан, засмеявшись, сказала, что ее мать гордится тем, что она первая в Турции пользуется миксером. Под аккомпанемент приятной музыки пятидесятых годов мы со смехом вспоминали, как в те годы стамбульские богачи начали привозить в Турцию бритвы, мясорубки, электроножи и прочие подобные неведомые приборы и готовы были довести себя до изнеможения, сражаясь с ними, только потому, что ни у кого другого не было диковинных приспособлений. Пока мы болтали, рядом с Нурджихан, за пустой стул Мехмеда, присел Заим и тут же присоединился к беседе. Не теряя времени, он уже через несколько минут шептал что-то смешное на ухо Нурджихан, а она все время хихикала.
– Что с твоей немецкой манекенщицей? – недовольно спросила его Сибель. – Ее ты уже бросил?
– Инге и не была моей подругой. Она вернулась в Германию. – Заим и бровью не повел, не переставая смешить Нурджихан. – Мы просто работали, и я несколько раз возил ее на званые вечера, чтобы она увидела ночной Стамбул.
– То есть вы были просто друзьями, – съязвила Сибель. Такие слова использовали в глянцевых журналах, которые в те годы только начинали появляться в Турции.
– Я сегодня ее в кино видела, – сказала Беррин. – Она соблазнительно пила в рекламе лимонад. – Беррин повернулась к мужу. – Днем в парикмахерской отключилось электричество, и я пошла в Сите, посмотрела фильм с Софи Лорен и Жаном Габеном. – Потом опять повернулась к Заиму. – Реклама везде, а лимонад теперь пьют все подряд, не только дети. Поздравляю!
– Мы удачно время выбрали, – пожал плечами Заим. – Да и просто повезло.
Я увидел вопросительный взгляд Нурджихан и почувствовал, Заим ждет, когда я представлю его, и поэтому поспешил пояснить, что это мой друг – владелец фирмы «Шекташ», которая выпускает недавно появившийся лимонад «Мельтем», и что недавно в Стамбул приезжала немецкая манекенщица Инге, снявшаяся в его рекламе, и теперь ее портреты по всему городу.
– Вы уже пробовали наш лимонад? – поинтересовался Заим.
– Конечно. Особенно мне понравился клубничный, – ответила Нурджихан. – Таких вкусных лимонадов даже во Франции нет.
– Вы живете во Франции? – удивился Заим и тут же пригласил всех нас на выходных посетить его фабрику, прокатиться на катере по Босфору и устроить пикник в Белградском лесу.
Весь стол смотрел на него и Нурджихан. Вскоре они пошли танцевать.
– Иди найди Мехмеда. Пусть спасет ее от Заима, – не унималась Сибель.
– Знать бы еще, хочет ли Нурджихан, чтобы ее спасали?
– Только еще не хватало, чтобы моя подруга стала добычей этого недоделанного Казановы, у которого все мысли вертятся вокруг постели.
– Заим очень добрый и порядочный человек, просто он неравнодушен к женщинам. А потом, почему Нурджихан не может иметь здесь интрижку, как во Франции? Разве жениться – обязательно?
– Французский мужчина не будет унижать женщину за то, что она отдалась ему до свадьбы, – расставила все по местам Сибель. – А тут ее начнут склонять. И, что самое главное, мне не хотелось бы обижать Мехмеда.
– Мне тоже. Но я не хочу, чтобы чужие заботы омрачали нам помолвку.
– Тебе совершенно не нравится устраивать счастье другого человека, – высказала Сибель. – Подумай лучше, что, если Нурджихан с Мехмедом поженятся? У нас же появятся лучшие друзья на всю жизнь!
– Не думаю, что сегодня вечером Мехмеду удастся увести Нурджихан от Заима. Он боится соперничать с другими мужчинами.
– Так поговори с ним, пусть будет посмелее. А я, даю слово, улажу все с Нурджихан. Иди же, приведи его. – Увидев, что я встаю, она нежно улыбнулась. – Ты такой красивый. Смотри не застревай у чужих столов, возвращайся скорей.
Я подумал, что, пока хожу, смогу увидеть Фюсун. Лица гостей казались мне хорошо знакомыми, словно я смотрел на фотографии семейного альбома, которые всегда тщательно расклеивала мать, но в то же время со странным замешательством не мог вспомнить, кто кому кем доводится – кто чей муж и кто чья сестра.
– Дорогой Кемаль, – вдруг произнесла приятная женщина средних лет, – ты помнишь, что, когда тебе было шесть лет, ты предложил мне стать твоей женой?
Я узнал ее, только когда увидел ее восемнадцатилетнюю дочь: «А-а, тетя Мераль! Ваша дочь – вылитая вы». Женщина оказалась младшей дочерью маминой старшей тетки. Она извинилась, что им придется пораньше уйти, так как у ее дочери завтра вступительный экзамен в университет, и, как я тут же подсчитал, у меня разница в возрасте с дочкой этой женщины ровно двенадцать лет, так что само собой вышло посмотреть туда, где сидела Фюсун. Но ее опять не оказалось ни на танцплощадке, ни за дальними столами, а может, я просто не разглядел: слишком уж много толпилось вокруг людей.
Через три секунды должна была появиться фотография, на которой заснят приятель моего отца, владелец страховой компании. От меня на том снимке предстояло отразиться только руке. Я потом раздобыл эту фотографию у одного коллекционера, собиравшего снимки приемов и свадеб в «Хилтоне», которые хранились у него в забитом хламом доме. На заднем ее плане запечатлелся банкир, который пожимал руку отцу, – приятель моего будущего тестя. Я с изумлением вспомню, что видел его в лондонском универмаге «Хэрродс» (я был там два раза), когда он в задумчивости выбирал себе темный костюм.
Я шел между столами, то и дело подсаживаясь сфотографироваться на память с гостями, и видел вокруг множество смуглых искусственных блондинок, довольных собой богатых мужчин, галстуков, часов, одинаковых туфель на каблуках и золотых браслетов, видел, что усы и бакенбарды у мужчин тоже почти одинаковые, что едва ли не со всеми этими людьми я знаком или нас связывает нечто общее, предвидел прекрасную жизнь, ожидавшую меня, и наслаждался бесподобной красотой летней ночи, в которой витал аромат мимозы. Мы расцеловались с турчанкой, впервые победившей на европейском конкурсе красоты, которая в сорок лет, после двух неудачных замужеств, полностью посвятила себя бедным, инвалидам и сиротам, а также сбору пожертвований для организации благотворительных балов и поэтому раз в два месяца бывала в конторе у отца. («Какая самоотверженность, сынок, – говорила мама, – она ведь получает проценты!») С вдовой, судовладелец-муж которой погиб во время семейной ссоры от выстрела в глаз, отчего она потом на всех семейных ужинах появлялась с заплаканными глазами, мы обсудили, как прекрасен вечер. С искренним уважением я пожал мягкую руку известного колумниста Джеляля Салика – в те дни самого любимого и уважаемого, самого необычного и смелого колумниста Турции. За следующим столом сфотографировался с семейством покойного Джевдет-бея, одного из первых мусульман-предпринимателей в республиканском Стамбуле, – его сыновьями, дочерью и внуками[9]. За третьим столом, где сидели гости Сибель, принялся обсуждать конец сериала «Беглец», за действием которого в те дни следила вся Турция и завершающая серия которого намечалась на среду. (Главного героя, доктора Ричарда Кимбла, разыскивали за преступление, которого он не совершал, а он не мог доказать свою невиновность и вынужден был скрываться.)
В конце концов я дошел до бара, где в укромном уголке взгромоздился на стул рядом с Мехмедом и Тайфуном, нашим общим приятелем по Роберт-колледжу, и заказал себе стаканчик ракы.
– О-о-о, все «женихи» сбежались сюда, – засмеялся Тайфун, увидев меня рядом.
Наши лица расплылись в ностальгической улыбке, вызванной не только встречей, но и приятными ассоциациями со словом «женихи». В последнем классе лицея, на «мерседесе» Тайфуна, который его отец давал ему ездить в школу, мы наведывались в очень дорогой дом свиданий, расположенный в старинном особняке какого-то османского паши на окраинах Эмиргана, и проводили там время в объятиях одних и тех же нежных красоток. Мы были сильно привязаны к этим милым девушкам, что, конечно, хотели скрыть от них, и даже несколько раз катали их на машине, а они брали с нас денег гораздо меньше, чем со старых спекулянтов или пьяных дельцов, приходивших к ним по вечерам. Некогда очень красивая и дорогая дама легкого поведения, владевшая тем домом свиданий, всякий раз любезно беседовала с нами, будто мы встретились на балу в Большом клубе. Но, увидев нас – в школьной форме, в пиджаках и при галстуках, будто мы только что убежали с урока, она непременно хохотала и кричала своим девочкам, которые в ожидании клиентов в крохотных мини-юбках листали на диванах какой-нибудь комикс: «Девочки! Приехали ваши женихи из школы!»