Пока сидели за столом, небо затянуло облаками, стало почти темно. Хлев у Макусина стоял в стороне, за домом. На фоне более светлого, чем земля, небосвода был виден только его силуэт. Когда хозяин подвел к нему гостей, Глеб услышал, что внутри кто-то есть: его чуткие уши уловили звуки дыхания и слабый перестук, словно некто, обутый в сапоги с твердой подошвой, переминался с ноги на ногу. Однако мутант быстро вспомнил, что хлев предназначен для скота, а у скотины, как правило, имеются копыта, так что природа звуков для него стала понятной.
– Корова? – спросил он.
– Не, – отмахнулся Макусин. – На корову шибко много сена запасать надо. Их тут мало кто держит. Это давеча держали, чтоб молочко было для деток. А теперя, когда деток нельзя… – Хозяин раздраженно сплюнул. – Так что поросят я держу да козу. Манька моя тож молочко-то любит… А на козу-то уж я сена накошу как-нить.
– Представляю, как выглядят та коза с ропосятами, – тихонечко пробубнил Пистолетец.
Хозяин услышал.
– Посмотреть хошь?… А уснешь опосля?
– Мы чулше того… завтра посмотрим… – испуганно замямлил лузянин.
– Ну-ну, – хмыкнул Макусин, потом нагнулся, зашарил в темноте возле хлева, что-то с натугой поднял и грохнул о стену, беззлобно ругнувшись под нос. Из-за стены раздалось тревожное блеяние, пару раз хрюкнул поросенок.
– Полезайте, – сказал хозяин.
– Куда? – не понял Глеб.
– На поветь, куда ишшо-то? Для чего я и лестницу-то поставил?
Только теперь стало ясно, чем громыхнул о стену Макусин. Глеб перевел туда глаза и невольно пригляделся… Нет, он и не рассчитывал что-либо увидеть, глаза после света костров еще не привыкли к плотному сумраку, но неожиданно, словно в голове у него щелкнул выключатель и во лбу зажегся фонарик, мутант без труда сумел разглядеть и Пистолетца с Макусином, и бревенчатую стену хлева, и прислоненные к ней две толстые жердины со ступеньками-перекладинами между ними. Правда, видел он все это лишь в двух цветах – черном и белом, причем, очень контрастно, почти без полутонов, но это все равно было стократ лучше, чем вообще ничего.
– Полезайте, – повторил Макусин. – Там сено свежее. Тока шибко не мните, с краю лягте.
Глеб машинально кивнул, не подумав, что хозяин не может разглядеть этот кивок, осторожно ступил на перекладину, проверяя, выдержит ли та его вес, затем быстро вскарабкался по лестнице к квадратному лазу под крышей. Отодвинул дощатую заслонку и забрался внутрь. На поветях вкусно пахло сеном. Глебу подумалось, что спать здесь, наверное, будет невероятно сладко. Он подошел к «лежанке», повалился на нее спиной и его в самом деле сразу же потянуло в сон. Но тут из отверстия лаза послышалось громкое сопение, а потом бледным привидением – как предъявило его «ночное зрение» мутанта, – показался и сам Пистолетец.
– Эй, ты где? Глеб, отвозись!.. Ты вниз не славился, к монстрам этим?
– К каким еще монстрам? – недовольно откликнулся Глеб.
– Ну, к козе-тумантке… и этим… как их… хрю-хрю которые.
– К какой-какой козе?…
– Так это… как его… которое уродство от диарации…
– Тьфу на тебя, косноязыкий! С тобой мозги свихнешь. Мутантке!
– Во-во, мутантке. Не свалился?
– Конечно, свалился. Тут же пола нет. Макусин нас специально заманил в ловушку, чтобы своих домашних мутантов нами покормить. Не слышишь, что ли, как они меня пережевывают?
– Ты тушишь!.. – неуверенно хихикнул Пистолетец.
– Какие уж тут тушки… тьфу!.. шутки. Вторую ногу доедают.
– Глеб, не надо так… Я ментоты боюсь. А тут еще эти внизу…
– Ну ты и чудила, – вздохнул Глеб. – Иди давай на мой голос, ментота.
Пистолетец вытянул руки и осторожно, меленькими шажками, двинулся в его сторону. Но вдруг неожиданно взвизгнул, дернулся вбок и присел.
– Эй, ты чего? – удивился мутант.
– Там… – дрожащей рукой ткнул в его направлении лузянин. – Там кто-то… Ой!.. Глаза синие… Светятся… Это коза! Это коза сюда барзалась!.. Регебись, Глебушка, она где-то рядом с тобой!
– Что за ерунду ты несешь? Нет тут никакой козы! Как бы она сюда забралась, сам-то посуди?
– А глаза?… – не сдавался Пистолетец.
– Да мерещится тебе просто, вот и все.
– Ага, как же… Я слова с бувками путаю, но вижу-то хорошо, без тупаницы… Вон, вон, моргнули!.. Еще раз!.. Ой-ой!
Лузянин, как стоял на карачках, так и пополз задом к лазу.
– А ну, стой! – начал догадываться, в чем дело, Глеб. – Это, кажется, я.
– Что «ты»? – остановился Пистолетец.
– Моргаю я. Похоже, это мои глаза. Ну-ка, скажи, сколько раз они сейчас моргнули?
– Три…
– А сейчас?
– Тяпь… Пять, то есть. Так это и правда твои глаза?! А почему они такие?…
– А почему я сам такой? – задал ответный вопрос мутант.
– Ну… да-а… – протянул, поднимаясь на ноги, лузянин. – Эх, если бы ты еще и видел в ментоте!..
– Насчет ментоты не знаю, – фыркнул Глеб, – а вот в темноте, оказывается, и в самом деле вижу.
– Ух ты! Здорово-то как! Так ты и меня дивишь?
– А то! Вон, ты руками вокруг водишь. А теперь машешь правой. Хватит меня проверять, иди давай на мои глаза, коль они такие приметные. Иди-иди, не съем я тебя. Тут мягко, сено.
– Сено – это шорохо-о-ооо! – добравшись до «постели» и вытянувшись рядом с мутантом, пропел Пистолетец.
– Вот только шорохов как раз не надо! – обрубил Глеб. – Будешь шебуршиться – выгоню спать во двор.
– Не-не, – испугался лузянин, – я не буду!.. Я только спрошу тебя кое о чем и затухну…
– А может, сразу затухнешь, без вопросов? – с затаенной надеждой поинтересовался мутант.
– Я так не усну… – жалобно пролепетал Пистолетец. – Ворочаться стану, тебя дубить…
– Я вот тебе подублю!.. Ладно, задавай свой вопрос, только быстро.
– Глеб… – начал и тут же замялся лузянин. – Вот ты скажи, как тебе капозалось: Макусин – умный велочек?
– Умный. Спокойной ночи.
– Допожди! Я еще не все!..
– Ты же сказал, что спросишь – и затухнешь. Спросил? Спросил. Я ответил? Ответил. Теперь спим.
– Так я еще не спросил влагного! – завопил Пистолетец.
Снизу послышалось испуганное хрюканье и сонное блеяние.
– Ты что, ошалел? – рассердился Глеб. – Сейчас точно тебя к «монстрам» спущу – с ними спать будешь, в обнимку!
На удивление, лузянин не стал верещать и возмущаться. Лишь недолго посопев, сказал тихо, но очень серьезно:
– Глеб, я правда важное хочу спросить.
Тон его голоса и то, что Пистолетец не исковеркал ни одного слова, настолько поразили мутанта, что он сдался.
– Ладно, спрашивай. Только не ори больше.
– Вот он, Макусин, тебя приговаривал… заговаривал… нет, уговаривал здесь остаться. Навсегда. Жить спокойно и медленно. То есть, тихо. Тихо-мирно, как роговится. И вот мой гладкий вопрос: ты согласен?
Пистолетец притих. Настолько, что Глеб не смог уловить даже его дыхания. По всему выходило, что лузянина и впрямь волновал это «гладкий» вопрос. Вот только «гладкого» ответа на него у мутанта не имелось. А тот единственный, который был, даже ему самому казался весьма шероховатым и занозистым. Но врать своему товарищу Глеб не хотел, да и смысла не было – все равно ведь не сейчас, так утром придется рассказывать о своем решении.
И все же он не ответил сразу, а тоже спросил:
– А ты бы хотел остаться?
– Да! Очень! – зашуршал сеном Пистолетец. – Здесь так скопойно! И люди бодрые.
– Ты считаешь бодрость главным человеческим качеством? – удивился мутант. Разумеется, притворно удивился, просто невольно тянул с тем самым ответом, на который все не мог решиться.
– Почему?… – Глеб увидел, как хлопают ресницы лузянина, и ему даже почудилось, что он слышит звук этого хлопанья. – Зачем бодрость?… А-а! Наверное, я опять репепутал! Хотел сказать, что люди бо… до… не злые, в общем.
– Ладно, прости, – выдохнул Глеб. – Понял я все. И слушай, что тебе скажу. Да, здесь, наверное, хорошо. И люди в Ильинском живут, ты прав, вроде как тоже неплохие. А коли тебе так сильно тут понравилось, то и оставайся. Я только рад за тебя буду. Правда.
– Как оставайся?! – вскочил на ноги Пистолетец. – А ты?…
– А я уже говорил: в Устюг мне надо, к Деду Морозу.
– Но ведь Макусин…
– А что Макусин? Ты вот оговорился было, что он меня приговаривал, а ведь только это и на самом деле так. Мне остаться здесь – это как приговор: всю жизнь прожить беспамятным, не знать ни кто я такой, ни откуда… А я так не хочу. И «медленно» жить, как я успел понять, тоже не по мне.
– Я ороговился! – вскрикнул, но, опомнившись, тут же перешел на шепот Пистолетец: – Тихо-мирно!..
– Без разницы. Что тихо, что медленно – смысл один: сиднем сидеть да старости со смертью дожидаться.
– Но так тебе ее и ждать не придется! Ты погибнешь еще по родоге в Устюг! Тебя монстры соржут, барзойники убьют, в лесу базлудишься!..
– А кто тебе сказал, что я по лесу пойду? – усмехнулся Глеб. – Я по реке поплыву.
– Это же ледако! Ты утонешь! Или рыбы-туманты тебе ноги пооткусывают… или еще чего… И помечу ты умерен, что тут река есть?
– Река тут есть помоту… тьфу, заразил, косноязыкий!.. потому, что у меня уши имеются. Макусин ведь рассказывал, что «инспекторы» храмовников здесь редко бывают, поскольку река мелкая. А мне глубокой и не надо. Плот – не «галера», и по мелководью пройдет. А и сядет на мель – вытяну.
– Плот? – присел рядом с Глебом Пистолетец. – Откуда у тебя плот?
– Пока ниоткуда. Но леса кругом хватает, сделаю. Мужики помогут.
– Рохошо, плот сделаешь, – не сдавался лузянин. – Пусть и доплывешь до Устюга, а там тебя без кодументов схватят и убьют. Или просто так убьют. Храмовники, помоту что мутант, морозовцы, потому что искупаются.
– Очень бы хотелось уточнить, в чем именно они искупаются – в слезах или… Ну да ладно. Тут на самом деле шутить не особо хочется, потому что ты прав.
– Я прав?! – возликовал Пистолетец, но после того, как мутант шикнул на него, голос понизил: – Так значит, ты остаешься?
– Да, ты прав. Моя затея очень опасна, и шансов, что она мне удастся, пожалуй, и впрямь не очень много. Но я все же отправлюсь в Устюг. А здесь остаешься ты.
– Нет!..
– Да.
– Но я уже призевался к тебе!..
– А я уже иззевался, – и в самом деле зевнул Глеб. – Я спать хочу, понятно тебе? И я на твой главный вопрос давно ответил, а ты мне еще кучу подвалил!
– Но…
– Тпру!.. Приехали. Завтра поговорим. И если сейчас хоть раз еще пикнешь – в лоб дам. Честно.
В ответ на это Пистолетец лишь обиженно засопел. Однако «пикать» поостерегся.
Хотя спать легли поздно, проснулся Глеб, что называется, с первыми петухами. Впрочем, встал он все-таки позже. Петухи в селе действительно имелись, и разбудить они мутанта разбудили, но, увидев в отверстии лаза кусок еще весьма тусклого неба, он решил поспать еще. Ну а проснулся Глеб окончательно, когда хозяйка пришла в хлев кормить скотину и доить козу. Когда под тобой мекают, хрюкают и топочутся, особо не поспишь.
Пистолетец тоже поднялся вместе с Глебом. Вопросительно глянул на него – дескать, не передумал? – получил в ответ косую ухмылку – и не жди, мол, – и первым полез по лестнице во двор. Когда следом спустился Глеб, из дома как раз вышел Макусин. Пожелали друг другу доброго утра, умылись по очереди из жестяного рукомойника, висящего на столбике подле крыльца, затем хозяин зачерпнул из стоявшей рядом кадки плавающим в ней деревянным ковшиком воды, осушил его в несколько мощных глотков – сказывались, видимо, все же последствия вчерашней браги – и протянул ковш Глебу. Тот помотал головой, побрезговал пить невесть какую воду – дождевая, поди, застоялая, да и кто знает, кто и чем в эту бочку лазил… Макусин положил ковшик в кадку и позвал гостей к столу:
– Сейчас Маня со скотиной управится, чаю принесет да молочка козьего. С чаем-то ску-у-уусно!..
Глеб, невольно вспомнив вкус молока, но не сумев извлечь из памяти моменты, когда и где он его пробовал, подумал, что оно вкусно и само по себе, безо всякого чая. Но коза – не корова, если поить гостей «чистым» молоком, то хозяевам самим не достанется. А в чай добавить, побелить его, как тут говорят, – это что, это можно.
А пока, чтобы не сидеть остолопами, Макусин завел разговор. Причем, невольно продолжил тему, начатую Пистолетцем и Глебом вечером на сеновале.
– Ну так что скажете-то: остаетесь? – посмотрел он на мутанта.
– Он остается, – кивнул на лузянина Глеб, – я нет.
– Я тоже нет тогда! – вскинулся Пистолетец. – А лучше ты – да. И я догта да.
– Пошто нет-то? – не отводя взгляда от Глеба, прищурился Макусин. Мутантова напарника он будто не замечал и не слышал.
– Ты знаешь, почему. Я уже говорил, мне к Деду Морозу надо. И я все знаю: и про опасности, и про малую вероятность удачи… Но мне надо. И я пойду. Вернее, поплыву.
И Глеб рассказал Макусину свой план насчет сплава до Устюга по рекам на плоту. Попросил он у хозяина и помощи в его постройке.
Макусин, закатив к небу глаза, задумчиво поскреб бороду. Почмокал губами, похмыкал, потом выдал:
– Ну, коли решил, отговаривать боле не буду. И мысля у тебя дельная про плот-то… Пропадешь все одно, конечно, но попробовать можно.
– Так вы поможете его построить? Вряд ли я один справлюсь. Мне и надо-то в помощь одного-двух мужиков.
– Так ведь мужики-то избу ставят, сам видел.
– А остальные? Неужели в селе больше нет мужиков?
– Есть, как не быть. И поболе их, чем те, кого ты видел. Тока кто слаб, кто однорук али безрукий вовсе, кто умом не шибко ладен…
– И что мне делать? Ждать, пока построят? – приуныл мутант.
– Можешь ждать, а лучше помоги. Так и дом построим скорей, и сам ты топором робить научишься – плот-то, гли, и делать проще станет.
Разумеется, Глеб согласился. Подал голос и Пистолетец:
– Я тоже помогу. И дом, и плот. И в Устюг с тобой поплыву, раз уж ты… того… никак иначе…
– Не поплывешь, – нахмурился Глеб. – Здесь останешься. Слыхал, мужиков справных мало? У тебя хоть одна рука и не особо цепкая, да и сам ты не богатырь, но все ж лучше, чем вовсе без рук.
Макусин одобряюще кивнул: дескать, пусть остается, лишним не будет, но Пистолетец заупрямился:
– А ты мной не командуй! Я сам себе мокандир. Сказал – поплыву с тобой, значит поплыву. Мне, может, тоже к Деду Ромозу надо.
– Тебе-то зачем?
– А думаешь, мне нравится говорить так, слова да бувкы путая? – запыхтел, насупившись, Пистолетец. Пожалуй, таким сердитым его Глеб еще и не видел. – Думаешь, нравится, когда люди смеются и не все у меня поминают?
– И что, ты думаешь, Дед Мороз тебе в этом поможет?
– А ты думаешь, он мопожет тебе о себе вспомнить? – с вызовом глянул на мутанта лузянин.
– Во всяком случае, надеюсь, – опустив в стол глаза, ответил Глеб.
– Вот и я тоже надеюсь. Этого никто никому затрепить не может.
Мутант молча махнул рукой. Тем более жена Макусина как раз принесла кружки с горячим, вкусно пахнущим травяным чаем. Затем вынесла и молоко – аж полную кринку.