Точка кипения
На зеленый, казалось, по-летнему свежий газон падали крупные хлопья снега. Переменчивая погода никому не давала шанса сосредоточиться. Скорее всего, через пару часов снег превратится в потоп из грязи и слякоти. Тринадцатое ноября. Слишком рано для такой погоды в пригороде Парижа, да и для Франции в целом.
Ее взгляд устремился вверх, к небесам, и в светлых глазах отразились серое небо, еле заметный туман и настырная печаль.
Оливия снова попала в капкан из череды однотонных дел. День начался с завтрака, и уже через мгновение резко наступило пять часов вечера. И вот уже они вместе с другом стояли и смотрели, как лениво падает на голову ледяной пепел небес. Снежинка коснулась ее лба, растаяла и побежала каплей вниз по щеке. Затем еще одна. И еще. Все происходило так медленно, что хотелось кричать, хотелось поторопить всех вокруг и саму вселенную. Возможно, она бы так и сделала, если бы знала, что ее ждет в конце. Избегание – не ее способ решения проблем. Идти тараном, пока не достигнет цели – или не найдется иной, более выгодный способ ее достижения.
А сейчас цели нет.
Она резко опустила голову вниз. Прядь волос выбилась из замысловатого пучка. Листок бумаги с подготовленной речью размок и развалился на куски. Затуманенный взгляд потерялся в узорах чернил на пальцах. Раздался гром, но она не шелохнулась. Кто-то коснулся ее руки.
– Оливия, слышишь? Хей, дорогая, ты готова? Давай лучше я? У меня есть что сказать.
Встревоженный голос заставил ее обернуться. Зеленые глаза пристально вглядывались ей в душу.
– Ты не в порядке. Произносить речь в твоем состоянии – это настоящее безумие.
– Нет, – отрезала она. – Я смогу. У меня все хорошо. Все отлично. Я справлюсь, – она проговорила это стальным тоном против своей воли. Совесть кольнула ее сердце за грубость, но сил, чтобы выжать из себя хоть какие-то извинения, не нашлось. Она просто посмотрела на друга. – Отис… Я могу встать и произнести эту речь. Я могу.
Хоть Отис кивнул, Оливии он не поверил. И не зря. Она повернула голову в сторону пьедестала. Там она должна совершить последний рывок в череде сумасшедших дней, и потом можно упасть хоть в пропасть к сатане. Уголок губ дернулся в кривой улыбке. Ее отец никогда не верил в бога. Он отрицал и религию, по крайней мере христианскую, и отмахивался от споров и с атеистами, и с глубоко верующими. Забавно то, что над ним все же совершили бестолковые, с его точки зрения, обряды после смерти.
Оливия глубоко вздохнула, напряглась всем телом и приложила последние силы, чтобы подняться со стула. Она собиралась во что бы то ни стало пройти до этого пьедестала гордо и не упасть в грязь лицом – ни фигурально, ни буквально. Однако каблуки то и дело утопали в мягкой земле. В какой-то момент ее посетила мысль скинуть их, но Оливия смогла удержаться от еще одного провокационно-глупого поступка. Все происходящее ощущалось неправильным: не верящего в бога человека хоронили по католическим обычаям, а она шла к священнику не в черном одеянии, а в блестящем серебряном коктейльном платье, и не плакала. Вновь смерть поставила ее на колени, и теперь она вынуждена перекинуться с ней парой слов, как со старой приятельницей. Оливия встала около пьедестала, по рассеянности опустив глаза на руки, в поиске листа с подсказками.
– Мой отец…
Она остановилась и шокированно приоткрыла рот. Это действительно происходило. Оливия Корон хоронила последнего родного по крови человека. Ей тридцать три года, и, несмотря на то что у нее было множество друзей, из родственников теперь никого не осталось. Взгляд судорожно бегал по собственному платью. Она пришла на похороны отца именно в нем, потому что… потому что ничего другого у нее не нашлось. Вместо скромного макияжа – боевой раскрас, яркий маникюр. Ее глаза скользили по головам присутствующих. Все в черном. Она одна – как сумасшедшая стояла и сверкала. Оливия Корон – белая ворона. Была и ей останется.
– Мой отец был хорошим человеком. Без преуменьшений. Когда мы оба потеряли маму, он стал мне настоящей опорой. Как мог он помогал мне найти свой путь. То, что наши профессии совпали – случайность, – Оливия сама не верила своим словам: случайности точно не случайны. Просто публике нужно что-то сказать. Неправда подойдет. – Мой отец – гений своего дела. Больше двадцати пациентов на его похоронах – тому доказательство. Конечно, он совершал ошибки. Все мы их совершаем. Но именно он научил меня тому, что нам, людям, свойственно ошибаться. Важно нести ответственность за ошибки и уметь исправлять их, – она вдохнула резко, чуть не потеряв дар речи. – К сожалению, у его машины отказали тормоза. Кого винить в его смерти? Неизвестно. Производителя? Сервисных работников, к которым он заезжал накануне? В жизни так много переменных… – Оливия подняла голову. Пучок волос окончательно развязался, ее обдувал холодный ветер, и, кажется, снег превратился в дождь. – Его жизнь и смерть учат нас одному: цените мгновения, которые у вас есть. Любите ваших близких. Не мешайте себе быть счастливыми. На этом я заканчиваю свою прощальную речь… Прощай, пап.
Стоило последнему слову сорваться с губ Оливии, как рабочие стали опускать гроб в яму. Цветы, которыми покрыли крышку, сияли белизной и невольно заставляли отвернуться от своей яркости. Оливия наблюдала за процессом, словно змея, выслеживающая мышь в траве. Она только сейчас поняла, как замерзла и устала.
Частная клиника «КоронА» отнимала все ее свободное время. У них с отцом множились дела, и неважно, сколько они прикладывали усилий, меньше их не становилось. Количество пациентов росло, и в какое-то мгновение снимаемый офис превратился в трехэтажную клинику, где доктор Корон стал директором, а Оливия – заведующим врачом. Врачом, который вел всего лишь пару пациентов из-за высокой загруженности.
Гроб опустился на дно вместе с ее переживаниями. Собственная голова представлялась бутылкой, в которую заключили бурю из несвязанных мыслей и навязчивых идей. До зуда на кончиках пальцев Оливии хотелось вытащить невидимую пробку и дать им свободу. Она устала держать все в себе. Впервые за тридцать три года она почувствовала, как стенки ее собственной тюрьмы дают трещины.
Лопата одного из рабочих с резким хлопком погрузилась во влажную землю, и ее комки посыпались на белоснежные облака из цветов. Оливия продолжала стоять и смотреть на то, как история жизни длиной в шестьдесят пять лет исчезает под ней. Настанет день, и ее прах тоже разлетится где-нибудь над восточным побережьем в США, или же ее тело разорвут животные в промерзлой Сибири, а может, плот с ее трупом спустят по реке и подожгут. Вариантов перейти из одной формы существования в другую уйма; благо, она не узнает, во что превратилась после смерти. Похороны – это вообще не о том, чего хочет покойный. Это о том, чего хотят живые.
Оливия написала бы завещание друзьям, но мысль о времени, которое катящимся камнем давило дружбу, надежды и ожидания, не давала ей этого сделать. Мама когда-то все же уговорила отца, чтобы его похоронили по христианским обычаям. Ужасно, что именно на плечи Оливии легло выполнение этого обязательства, хоть все это и логично. Дети – продолжение своих родителей. Их век обычно чуть длиннее. Жаль, что подготовиться к такому травмирующему факту, как смерть близкого человека, нельзя.
Как только последний комок земли упал на могилу, руки Оливии соскользнули с пьедестала. Дождь прекратился, и вдруг в груди разлилось тепло. То ли на улице резко потеплело, то ли она совсем обезумела. Рабочий воткнул в землю лезвие лопаты, и вместе с тем уши Оливии пронзил противный визг колес по асфальту. Она, несмотря на усталость, резко дернулась и распахнула глаза в поисках машины. Однако увидела лишь лес из крестов и могильных камней. Кладбище простиралось на несколько километров вперед. Дорога же, по которой они попали сюда, находилась в противоположном направлении. Взгляд светлых глаз перепрыгивал с одного каменного ангела на другого, с одного пожелтевшего дерева на другое. Она прикрыла глаза, пытаясь собраться. В ушах стоял звон, заставляющий ее голову склониться. Ей нужно успокоиться.
Дождь прекратился, и Оливия подняла глаза к черному небу зонта. На ее плечи накинули пальто.
– Оливия, хватит, – она услышала за спиной уверенный голос Конарда, когда он набросил ей на плечи тяжелое пальто. Она обернулась, посмотрела на него, но мыслями находилась где-то далеко отсюда. – Нам еще нужно ехать на прощальный вечер. Сможешь потерпеть еще немного?
Оливия без слов забрала зонт из его рук и двинулась в сторону машины. Единственное, чему она научилась в этой жизни, – так это терпеть невзгоды и идти к своей цели. Осталась последняя ступенька – и она будет предоставлена самой себе. Благо, Конард обо всем позаботился, и ей не нужно уже делать ничего, кроме как появиться на прощальном ужине и услышать примерно миллион сочувствий. Земля хлюпала под ногами. В пальто и с зонтом над головой ей стало намного теплее, и мысли спокойно потекли в нужном русле, заставляя ее тело не бездумно двигаться вперед. Она опустила глаза на часы и заметила, что они остановились. Когда это случилось? Похороны незаметно для нее затянулись на пару часов? Серые облака затянули небо, и определить, который час, она так и не смогла, но сгущающаяся тьма намекала, что пора уходить. И она пошла. Не совсем уверенной походкой, но зонт и пальто скрывали ее слабость. Черный «Камаро» ждал ее с включенными фарами и открытой дверью, словно монстр с открытой пастью. И вновь по привычке она, не раздумывая, залезла внутрь. Ее встретили стаканчик с кофе, плед и сидение с подогревом.
Она рассталась со своими друзьями – зонтом и пальто, оставив их на подъездной дорожке.
– Месье Легран попросил купить вам кофе и что-то перекусить, – водитель вглядывался в силуэт Оливии на заднем сидении. – Если вы вдруг изъявите желание, скажите или махните рукой. Может, хотите куда-нибудь заехать перед прощальным ужином? Домой? Переодеться и принять душ? Никто не удивится, если вы опоздаете, мадемуазель Корон.
– Нет, поехали сразу на ужин, – она всматривалась в зеркало заднего вида, изучая и пытаясь понять, чем вызвана обеспокоенность водителя: тем, что Конард ему хорошо заплатил, или же это искреннее сочувствие. – Я готова.
– Я поеду объездной дорогой, чтобы ваша одежда высохла, мадемуазель Корон.
Водитель переключил свое внимание на дорогу, поэтому мог только спиной почувствовать испепеляющий взгляд Оливии. Какой настырный… проигнорировал ее желание казаться всесильной и дал столь необходимую передышку. Раздражение разрядами тока побежало по позвоночнику, побуждая бросить пару колких фраз, однако усталость все же заставила прикусить язык. Оливия отвернулась к окну, чтобы отвлечься, глядя сначала на кресты, а потом на Париж.
Город уже успел ей наскучить. За последние десять лет самое крупное изменение, произошедшее в нем, – демонтаж Эйфелевой башни. Парижане добились своего, и вместо неуклюжего памятника теперь появилось еще одно поле. После открытия клиники Оливия не появлялась в центре Парижа почти полгода. Деловые бумаги и сложные пациенты сожрали все ее время. Какая разница, в каком городе твоя квартира, если ты все равно не выходишь за ее пределы? Доставка и деньги заменили ей реальный мир. Пациентов она принимала в клинике, а старых друзей, например, Конарда, у себя дома.
Оливия поежилась. На открытие собственной клиники их вдохновил Отис, а Конард дал денег. Несмотря на многолетнюю дружбу, доктор Корон взял кредит в банке Легранов по условиям для обычных клиентов. Оливия совершенно не волновалась за его погашение. Дела шли так хорошо, что и не верилось. Они качественно отбирали врачей, а уж про опыт и известность ее отца говорить не приходилось. Она носила фамилию одного из самых талантливых психиатров.
Она случайно заметила, что водитель, выполняя обещание, поехал по окружной. Это даст ей всего минут тридцать побыть наедине с мыслями. Она потеряла отца в результате страшного ДТП. Его пришлось хоронить в закрытом гробу. После крупной ссоры они не виделись почти пять дней и вот встретились на опознании, где лишь ДНК напоминало об их родстве. Теперь она стала единоличным держателем их семейного бизнеса. Она так ни разу и не заплакала после его смерти. Все плакали. Даже Конард обливался горючими слезами, а его родная дочь… успокаивала его, будто ее не коснулась трагедия. Оливия навсегда запомнит полный тревоги взгляд Отиса.
О чем вообще речь? Она пришла в блестящем платье на похороны.
И как бы водитель ни старался замедлить ее появление на прощальном ужине, ему все же пришлось спустя полчаса припарковаться у ресторана.
Автомобиль заглох, и они погрузились в неуютную тишину. Темнота сковала салон машины. Снег с дождем превратился в ливень. Оливия поерзала на месте, жалея об оставленном на кладбище зонте. То, с какой легкостью Отис привязывался к вещам, называя их друзьями, раньше забавляло ее… Стоило и ей чему-то поучиться у него. Зонт бы ей сейчас пригодился.
Она закусила губу и глубоко вздохнула. Сейчас ей вновь предстоит играть роль сильной и ни о чем не беспокоящейся девушки на глазах у семидесяти гостей. Благо, Конард не делал общего стола, и ей не придется снова толкать речь. Она посмотрела на себя в отражении окна. За те несколько лет, которые прошли с ее выпуска, она ничуть не изменилась. Единственное – стала носить очки, когда сидела за компьютером или документами. Идеальная кожа, идеальный макияж, идеальные волосы и фигура, кто-то путал ее с моделью, кто-то в шутку называл дьяволом. Ее пристальный взгляд с легкостью пробирался в самые темные тайны пациентов и выводил их разум к свету.
Оливия провела рукой по волосам, по лицу… Ее указательный палец коснулся губы и очертил контур, кисть опустилась к горлу и несильно его сжала. Она цепляла на себя последнюю маску. Ей надо, нет, ей жизненно необходимо отыграть сегодня на все сто. Никто не должен узнать, что она действительно чувствует. Оливия дала себе еще три секунды и прикрыла глаза, чтобы собраться. Стоило векам раскрыться, как на ее лице появилась счастливая улыбка. По крайней мере, ей показалось, что она создает такое впечатление. Только водитель заметил, что улыбка-то вовсе не счастливая; на лице Оливии расцвело бессильное безумие. Он порывался что-то сказать, предложить свой зонт или напомнить об уже остывшем кофе, но испугался. С ужасом глядя на широкую улыбку, горящие от злости глаза, водитель отпустил Оливию Корон восвояси. Не прощаясь, не оборачиваясь, она открыла дверь, и тишину салона нарушил шум дождя. Хлюпая туфлями, она вышла из салона. Громкий хлопок двери вывел водителя из транса. Он продолжал наблюдать за Оливией, которая шла под дождем, будто прогуливалась по Марсовым полям летом, – беззаботно и гордо.
– Ей срочно нужна помощь. Таких… таких глаз я никогда не видел, – водитель говорил сам с собой, не в силах сдержать ни мысли, ни эмоции. – Надеюсь, у нее есть тот, кто поможет.
Стена из ливня скрывала Оливию, которая остановилась около двери ресторана и посмотрела на машину.
Помещение встретило ее теплом и запахом лаванды. Перед главным залом в небольшом квадратном коридоре стояла вешалка, к ней подошел официант с полотенцем. Конард не изменял себе и своему уму. Она не здоровалась, с ней не здоровались – замечательно. Оливия взяла два полотенца: одно набросила на плечи, другое на голову. Официант жестом позвал следовать за собой в уборную. Ей нужно привести себя в порядок, и раз она смогла натянуть на себя улыбку – значит, и волосы приведет в порядок с помощью сушилки для рук.
В туалете Конард заботливо оставил черное платье, ленту для волос и новую пару туфель. Оливия закатила глаза и проигнорировала это ненавязчивое предложение друга переодеться. Она лишь засунула голову под кран и включила ледяную воду, а затем принялась настраивать температуру. Гель для рук сгодился в качестве шампуня, а расческа еле управилась с ее густой копной волос. Косметика, также предоставленная Конардом, помогла исправить кошмар на ее лице. Не стесняясь, она промыла свои туфли на платформе в раковине, смывая с них грязь. Жаль, нельзя содрать с себя кожу и хорошенько так промыть под кипятком.
И вот за тридцать минут Оливия снова превратила себя в девушку «вечный праздник». Перед выходом она сделала высокий тугой хвост, выпрямила спину и в очередной раз улыбнулась.
– Твой выход, Оли…
Оливия зашла в зал и снова поймала взгляды всех присутствующих. Где-то напряженно выдохнул Конард. Его попытка загнать ее в рамки приличия и традиций потерпели крах снова. Оливия надела маску скорбящего человека и начала по очереди подходить к гостям. Странно, но она помнила почти всех, если не поименно, то в лицо точно. Разговоры с гостями немного отвлекли ее, и она пошла в сторону стола с закусками. Пора поесть в первый раз за три дня, иначе она упадет в обморок, и тогда уж точно не удастся избежать настырной заботы Конарда.
Она взглянула на часы, осталось продержаться час и обойти пару тысяч человек, и все закончится. В голове крутилась одна мантра: «Еще минута, Оли, еще одна».
Оливия мерцала блестящей бабочкой в зале, время от времени перехватывая официанта. Пока она строила из себя непонятно кого, за ней наблюдали две пары глаз: голубые и зеленые.
– Я тебе говорю, у нее окончательно поехала крыша, Конард, – Отис снял дольку яблока с канапе и засунул в рот. – Я тебе говорил, что она какая-то не такая, еще до смерти доктора Корона. А сейчас она пришла в коктейльном платье и светится ярче диско-шара! Если мы ничего не сделаем, она станет пациентом собственной клиники!
– Что мы можем сделать? Ты знаешь, какая она упрямая?! Я сотню раз ей предлагал помощь, – Конард фыркнул. – Если я надавлю, то ничего, кроме удара по переносице, мне не светит. Оливия точно чокнутая. Я рад, что она хотя бы поела немного, – праведный гнев сменился беспокойством. – Мне тоже страшно за нее, но нам нужно выждать момент, когда она совсем ослабнет, и связать. Связанная, она не сможет противиться нашей помощи.
– Я не удивлюсь, если у нее в резюме написано «помощница Гудини»! Надолго ее веревки не удержат, – Отис выдохнул, продолжая снимать фрукты с канапе. – Надо что-то делать. Поговорить. Нечестно, что она спокойно влезает не в свои дела, а стоит кому-то приблизиться – прячется в свою раковину и выставляет шипы в разные стороны, – Отис напряженно бросил остатки канапе на тарелку. – Предлагаю подкараулить ее дома.
– У нее четыре квартиры, Отис… – Конард невозмутимо наблюдал за ним. – И я уверен, есть еще одна. Настоящее гнездо, куда она прилетает почистить свои цветные перья, – Конард поставил свою тарелку на стол. – Меня смущает другое… Ее слова по поводу автокатастрофы, в которую попал отец. Не сработали тормоза? Он же действительно заезжал в автомастерскую на днях, и, давайте честно, машина, которую я ему подарил, идеальная. Я практически уверен, что для таких машин не существует пункта «неисправные тормоза».
– Что ты хочешь сказать? Надеюсь, это будет не еще один бессмысленный иск, Конард? Суд против компании зубных щеток отнял сто тысяч евро и подарил новую электрическую щетку, – Отис, несмотря на свое недовольство, наблюдал за Оливией. – Поверить не могу: она блестит, как яйцо Фаберже на солнце…
– На упаковке написали: «Тысяча использований». Я почистил зубы семьсот раз, и она сломалась. Не стоило девушке-консультанту мне хамить, не стоило, – Конард покачал головой. – Я не верю, что тормоза могли отказать на почти новой машине после полной проверки у мастеров.
– Полиция сделала однозначное заключение, Конард. Хватит плодить сущности там, где их нет. Не выдумывай, – Отис прикрыл глаза и продолжил говорить. – От ее ослепительного блеска режет глаза. Вот так и заканчивается жизнь человека. Раз – и тебя не стало. Утром ты садишься в машину, чтобы отправиться на работу, а потом «пересаживаешься» в скорую помощь без мигалок. Мне будет не хватать доктора Корона. Однажды он помог моей маме и тебе, Конард… с твоим отцом.
– Этот путь был длинным… – Конард закусил губу. – Я даже не знаю, есть ли у нее кто еще из родственников…
– Боюсь, нет, кроме нас – ее друзей, у Оливии нет близких, – Отис поджал губы и открыл глаза. – Ты сможешь как-нибудь подговорить служащих или гостей побыстрее собираться? Мне кажется, еще пара минут, и Оливия станет новым маньяком, который насаживает глаза гостей на зубочистки.
– Я всегда могу дернуть за пожарный кран, и прощальный вечер закончится, – Конард пожал плечами. – Штраф за ложный вызов мизерный.
– Да, придумай что-то такое… – Отис кивнул ему куда-то в сторону. – А я пока пойду проверю, не собирается ли она повеситься сегодня.
– Заканчивай со своим похоронным юмором, Отис, мы, черт возьми, приехали с кладбища. Не хватало, чтобы Оливия переключилась с себя на тебя, – Конард дернул головой в сторону подруги и пошел к управляющему. – Следи за тем, чтобы она не сделала канапе из твоих глаз, – бросил он напоследок другу.
– У меня преимущество, я в удобной обуви! Сбегу! – усмехнулся Отис, но быстро сдулся, когда остался один. Опустошение – это то, что он чувствовал последние несколько дней. И никто не мог заполнить эту бездну.
Отис аккуратно подошел к подруге и коснулся ее плеча, пытаясь отвлечь от разговора с мужчиной, которого она, вероятно, видела первый и последний раз в жизни.
– Оливия, слушай, может, домой? – Отис аккуратно перехватил ее за запястье и попытался отвести в сторону, но она уперлась и не сдвинулась с места. – Оливия, прошу тебя, давай поговорим не в центре зала, – он старался подавить ее протест в зародыше. Скандальная сцена им сейчас точно не нужна. – Это не цирк. Это – похороны.
– В смысле? Чьи?
Приглушенные разговоры вокруг окончательно стихли. Все уставились на них, будто в холл ворвался динозавр. Отис ошарашенно захлопал глазами, не в силах произнести и слова. Он знал, что Оливия не забыла.
Однако в ее тоне даже не было намека на сарказм. Так обычно спрашивают дорогу. И все же Отис слишком хорошо ее знал, чтобы обмануться. Оливия без преуменьшения самая свободолюбивая и настырная девушка на Земле, которую он знал, и последнее, в чем она сейчас нуждалась, – это в советах. Она просто защищалась, а Отис оказался пристыжен всеобщим вниманием. В отличие от подруги, он не любил, когда в него тыкают пальцем и шепчутся за спиной. Ситуация стала выходить из-под контроля, но, как только Отис захотел дать деру, раздалась пожарная тревога, и люди, поддавшись панике, побежали на выход. Конард, действительно, придурок с бедной фантазией. Но лучше уж так, чем продолжать краснеть. Руки Оливии опустились по швам, плечи сгорбились. Отис отступил на шаг ближе к пожарной сигнализации.
– Ну почему всем так важно, что со мной и как я себя чувствую? Вопросы, вопросы, вопросы и тонна, тонна сожалений! Да, я знаю, мой отец умер. Знаю я! Я видела остатки тела. Он врезался на высокой скорости в бетонную стену и превратился в фарш, – щеки Оливии покраснели. – Мне хочется, чтобы это действительно побыстрее закончилось. Я хочу домой, но это шоу должно продолжаться до восьми вечера, судя по расписанию. Хочется мне или нет, но я буду играть роль скорбящей дочери. Поэтому, сколько бы ты или кто-то еще ни повторил, что пора домой или отдохнуть, я не двинусь с места.
– Но, Оливия, это безумие.
– Нет, мой дорогой, – она облизнула губы. – Я останусь тут до тех пор, пока не стукнет восемь часов вечера, будут здесь гости или не будут. Мне плевать, по какой причине Конард включил пожарную сигнализацию! Даже если пожар охватит это здание, я останусь здесь. Вам ясно? И единственное, что я прошу вас сделать, – это отвалить.
– Оливия у тебя истерика… Ты что, сама не понимаешь? – Конард присоединился к беседе. – Не заставляй меня вызывать охрану. Посмотри на себя! Ты стоишь на похоронах отца в коктейльном платье, накрашенная, словно танцовщица из бара, и утверждаешь, что скорее сгоришь в пожаре, чем покинешь здание! У тебя истерика, – повторил Конард. – Мы не хотим заставлять тебя плакать, убиваться или что там еще положено делать человеку, потерявшему отца. Мы хотим отправить тебя домой.
– А может, я не хочу возвращаться в эту чертову квартиру?! Не думал об этом, а? – она всплеснула руками, задев бокал с вином на столе, который с оглушительным звуком разбился о деревянный пол. Красное пятно поползло по дорогому ковру, вызывая у Конарда оцепенение. Слишком много неприятных воспоминаний. – Ты мне вообще ничего говорить не имеешь права. Никто из вас! Ни ты, ни Отис, ни Джеймс со своей сотой девушкой, ни Рин, – она сжала челюсти. – Даже мой отец не имел права мне что-то говорить. Вы! Никто из вас ничего не понимает! А я просила от вас одного! Понимания. Черт! – она посмотрела на часы и вспомнила, что они остановились. – Эти восемь часов никогда не наступят. Ненавижу, мать вашу! – Оливия сняла часы, сломав замок на ремешке, и запустила их в стену. – Спасибо за ужин, Конард! Прощальный ужин!
– Оливия! – закричал и дернулся в ее направлении Конард.
– Прощай, Конард! Прощай!
Она с силой пнула стул и дернула за скатерть, превращая изысканную композицию в настоящий хаос. Еда, напитки – все перемешалось. Оливия знала: завтра она пожалеет об этом и будет просить прощения за свое поведение, но сейчас ее накрыла волна гнева. Она уже не в силах его сдерживать. Помимо отвратного желания всех и каждого напомнить ей о смерти отца, каждый норовил помочь. Ее глаза заметались в поисках часов на стене. Без пяти восемь. Она не продержалась пяти минут, но здание покинет ни минутой позже. В окнах вспыхнули мигалки пожарных машин, и через минуту здесь будет наряд спасателей. Отис дернулся, чтобы коснуться Оливии, но его руку перехватил Конард и покачал головой. Лучше оставить все как есть.
В дверях появился пожарный наряд, перед которым пришлось извиняться Конарду и, вероятно, врать. Благо, после пяти лет в бизнесе он это научился делать безукоризненно. А Оливия все не сводила глаз с минутной стрелки. Потом она пересеклась взглядом с Отисом и покачала головой, безмолвно упрашивая оставить ее в покое хотя бы на несколько дней. И стоило секундной стрелке замереть на мгновение на восьми часах, виновница беспорядка тут же сорвалась на улицу.
– Оливия, стой! Ты куда? – бросился за ней Отис, но Конард вновь остановил его. – Ну чего? Она побежала под ливень в одном коротком платье! Она заболеет! Отсюда до первой станции метро полчаса езды!
– Водитель, которого я нанял, ждет ее и уже предупрежден об ее крайне агрессивном настрое, – он выдохнул. – Мне нужно обсудить ложный вызов, Отис. Денек закончился ужасно. Смерть доктора Корона, сама не своя Оливия и, как итог, красивое завершение в виде орущей пожарной сигнализации. Годы идут, а проблем меньше не становится, – Конард почесал затылок. – Я думал, мои попытки восстановить отношения с отцом – испытание, но жизнь, как всегда, густо засаживает путь колючками. Поговоришь с работниками? Нужно оплатить погром.
– Хорошо, иди, я попробую дозваться кого-нибудь и наберу маме, – Отис не сводил взгляда с двери. – Это ужасно. Что между ними произошло? Что произошло в голове Оливии? – Конард уже не слышал этих вопросов. – И куда же ты направилась?
Оливия решила воспользоваться остатками логики и не идти до Парижа пять часов по ливню, а сесть в мигающий фарами автомобиль. В этот раз водитель не стал трогать ее, и она сразу поняла, чьих это рук дело.
За последние несколько дней она натворила дел, и ей понадобится минимум неделя для отдыха в своей квартире на окраине восемнадцатого округа. О ней никто не знал. Она купила ее несколько лет назад и почти не заходила туда. Только в трудные периоды жизни забивалась, как мышь в нору, и не показывала нос. Ее метод восстановления был стар как мир: марафон сериалов, которые она обожала в подростковом возрасте, и тонна чипсов с мороженым. Она со стыдом признавала, что раковина страхов срослась с ее кожей и оторвать броню, вероятно, уже невозможно. Оливия и сама не знала, есть ли какой-либо вариант покинуть уютный дом. Впервые за столько лет она ощутила ее тяжесть на своих плечах.
– Мадемуазель, мы приехали, – подал голос водитель, не смотря в зеркало заднего вида. – Смею предположить, вам нужна кружка горячего чая, теплый плед и сорок восемь часов сна, – от забавного набора Оливия даже улыбнулась.
– Тогда сразу ванна чая, – она схватилась за ручку. – Спасибо.
– Вам не за что меня благодарить, мисс, я водитель, и моя работа – доставить вас куда скажете, – он ответил на ее улыбку, которую разглядел в зеркале заднего вида. – Я не буду говорить банальности. Вы их сегодня наслушались вдоволь. Но прошу, позаботьтесь о себе… Хорошо? Вы заслуживаете спокойствия и счастья.
– Правильно говорят: таксисты – особый тип людей, – она открыла дверь, не глядя на мужчину. – Одно путешествие – много опыта. Я заварю себе чай. Счастливой дороги, – она не сдержалась и развернулась к нему. – Осторожнее на дороге… Знакомство со мной приносит неудачу в пути. Прощайте.
Оливия вышла из машины и поняла, что дождь кончился и стало теплее. И все же она не стала задерживаться на проезжей части и пошла в дом. Смотрительница без слов протянула ей ключ.
Со стороны могло показаться, что Оливия – проститутка, вернувшаяся домой после «рабочего» дня, однако ее в этом доме хорошо знали все. Но хорошо, что ни Отис, ни Конард не знали, что она живет в этом доме. Оливия специально искала квартиру на отшибе, в одном из не очень благоприятных районов. Вряд ли хоть кто-то подумал бы, что Оливия, так обожающая комфорт, выберет подобный дом.
Возможно, только Отис не удивился бы, узнай он о нем. Он и сегодня один-единственный не поверил в ее маскарад…
Оливия усмехнулась и воткнула ключ в хлипкую деревянную дверь. При желании ее можно проломить двумя хорошими ударами ноги или ломом. Благо, Оливия не поленилась установить сигнализацию и видеокамеру. Грабители не успеют сделать и двух шагов, как вслед за ними забегут полицейские.
Дверь противно заскрипела, открываясь.
– Я дома!
И в ответ тишина. Даже отец не знал об этой маленькой однокомнатной квартире. Она смогла заработать себе на огромный лофт в седьмом округе Парижа. Большую часть времени она проводила там в окружении роскоши и бессмысленных покупок с барахолок. Сотни человек праздновали там дни рождения, юбилеи и другие знаменательные даты. Здесь же, в квартире, скорее напоминающей чулан, стояли односпальная кровать с тонким матрасом, тумбочка, стол без стула и висела картина. Неприкрытые голые стены, минимум вещей, тусклая настольная лампа. Это место лучше отражало душу самой Оливии, чем пафосная квартира, заставленная дорогим барахлом.
Она ловко расстегнула платье, блаженно выдыхая, и сбросила каблуки.
И вот она очутилась там, куда рвалась последние несколько дней, но никакого удовлетворения не испытала. Что могут сделать четыре стены? Еще больше вогнать в тоску. Оливия стянула резинку с волос и направилась в ванну. Тут свет горел ярче. На зеркале были приклеены две желтые рыбки. Несуразно и бессмысленно. Зачем она вообще это сделала?
– Ну вот и что, Оливия? – она села на край небольшой ванны. – Тебе тридцать три, и чего же ты хочешь? Славы? Всеобщего признания? Любви? Понять себя? Нет, дурочка, ты хочешь сигарет и тишины, – она ловко достала из тумбочки припрятанную пачку «Мальборо» и зажигалку. Дым потянулся тонким языком к тусклой лампочке, облизывая потрескавшийся кафель, словно верная собака, которая тянется к хозяину, желая залечить его раны и облегчить душевные муки. – Если все мои желания – это сигареты и тишина, то я достигла предела мечтаний… Тридцать три года. Чего ты хотела добиться к тридцати трем годам? Вылечить мир? Помочь всем и вся? Дура ты тупая.
Она выкурила сигарету и затушила ее о раковину. Захотелось наконец-то избавиться от проклятого платья, которое обругала каждая собака в городе. Она залезла в ванну, встала и начала снимать одежду, стараясь избавиться от нее как можно быстрее. Блестящая тряпка полетела под ноги. Оливия достала из тумбочки перекись водорода и облила свои волосы. Там же нашлась жидкость для снятия лака. Выкрутив кран с горячей водой почти до кипятка, она принялась смывать с себя боевой раскрас. Фиолетовые, розовые, зеленые и красные разводы смешивались и утекали в слив единой темной массой. Яркие пряди потускнели, кожа покраснела. Она заткнула пяткой слив и легла, упираясь лопатками в холодный кафель. Оливия вывернула кран, и шум воды прекратился. Она посмотрела на клубы пара и свои красные руки, коснулась глаз и губ. Обессиленная, Оливия подтянула ноги к себе и положила голову на колени.
– Если сейчас произойдет утечка газа и дом рванет, я не успею даже испугаться, – она начала качаться вперед-назад. – Если треснет несущая стена, меня завалит, и я, к сожалению, успею испугаться, – она прикрыла глаза. – Все может решить поганый случай. Так где ты есть сейчас? Разнеси все здесь, уничтожь.
Она запустила руку себе в волосы и застонала.
– Всех спасла, всех уберегла, всем помогла, – начала бормотать Оливия. – Все счастливы, все замужем или женились, у кого-то дети, деньги, бизнес и признание, – уже громче продолжила она. – У них есть чертов смысл жизни! Так какого черта у меня его нет?! Что?! Зачем мне просыпаться завтра? В какой цвет выкрасить свое лицо? Какой дурочкой прикинуться на этот раз? Как мне убедить саму себя, что все в порядке? – она с силой потянула себя за волосы, пытаясь отрезвить болью. – Ненавижу. Всех ненавижу, его ненавижу и себя, себя ненавижу больше всего. Ты слаба. Ты делаешь недостаточно. Надо лучше стараться, Оли! Нужно быть идеальной!
Она легла в ванне и обхватила руками голову.
– Всех спасла… а себя спасти не смогла… себя не смогла, мам…