Друзья-товарищи, соратники мои!
Дана нам в жизни прочная основа –
Отечество и мир, семья – и ей признаюсь снова
В своей навек негаснущей любви.
Случай играет человеком, так вышло и со мной. Кто в Государственной комиссии решил именно меня, одного из группы, направить не на завод, куда рвался, а в институт, – не знаю. Я там работать не хотел, а вышло все хорошо. Институт пластических масс основали в годы Отечественной войны незадолго до Курской битвы. Так понадобился фронту для выпуска боеприпасов, а в послевоенное время – для производства, можно сказать, всего: самолетов, кораблей, станков, машин, ракет, атомного и ядерного оружия, одним словом – везде.
Институт пластмасс находился вблизи шоссе Энтузиастов, между заводом «Серп и Молот» и новыми домами. Меня зачислили в штат младшим научным сотрудником в лабораторию автоматизации технологических процессов с окладом 90 рублей в месяц. (Такую заработную плату назначали в СССР всем молодым специалистам после окончания институтов.)
Работать, таким образом, я начал по специальности, полученной в Нефтяном институте. Шесть лет провел в рамках небольшой лаборатории. Продвигать меня по служебной лестнице никто не торопился.
Подобно всем младшим научным сотрудникам, м. н.с., хотел быть старшим научным сотрудником, с. н.с., защитить диссертацию кандидата химических наук. Сдал ради этого кандидатский минимум: специальность, английский язык, основы марксизма-ленинизма. Но так и не защитил ни кандидатской, ни докторской диссертации ни тогда, ни потом. Увлекла работа, она оказалась не за канцелярским столом.
Любое дело, которое поручается, всегда лучше, если оно по душе. Институт сначала не очень мне нравился, он разрабатывал новые технологические процессы, а я инженер-механик, тянуло в область аппаратурно-технологического оснащения, выбора систем автоматизации. Но со временем меня увлекла работа в институте, потому что он разрабатывал и осваивал новые производства. Химическая промышленность тогда, как никогда прежде, бурно развивалась.
Почувствовал себя совсем хорошо, когда наш институт осваивал в Нижнем Тагиле авангардный непрерывный способ производства формальдегидных смол. Его предложили два молодых уральских химика. Им понадобилась наша помощь. С моим другом и подчиненным, хорошим специалистом Иосифом Волчком, нас пригласили помочь с автоматизацией. Невероятно сложно осуществлялся запуск нового процесса. Мы помогли технологам не только в автоматизации, но и разобрались с химизмом процесса, подачей катализаторов. По классике, в процессе не должно было происходить образования «козлов», а они возникали, как в металлургии. Выяснили, в чем причина, реализовали новые подходы. Создали прекрасное производство. Им заинтересовались многие страны в Европе и купили нашу технологию.
Все в институте оказалось очень интересно. К нам относились с большим уважением. Автоматизация начала пробивать свой путь. Меня назначили заместителем начальника лаборатории, в ней я отработал шесть лет.
Когда мне исполнилось 28 лет, ни с того ни с сего неожиданно позвонили из Управления кадров Госкомитета по химии и предложили встретиться. Принял меня пожилой кадровик, мне не известный, очень спокойный, даже медлительный.
– Давайте, – говорит, – познакомимся. Расскажите о себе…
Выслушал, не перебивая, и спросил:
– Вам интересно работать?
– Да, – говорю, – очень интересно. В институте занимаюсь полистиролом, поликарбонатом, формальдегидными смолами, много других тем. Вышла с моим участием книга «Полная автоматизация производства феноло-формальдегидных смол»…
А потом кадровик задает вопрос – что там с вашей диссертацией, почему не защищаетесь? Я ответил, что меня сейчас больше интересует производство, новые технологии, конечный результат. Диссертация на потом. Я не тороплюсь.
– Это хорошо, это правильно. А что, если мы предложим вам руководить отделом автоматизации в Техническом управлении Госкомитета?
Радости, которую он ожидал, я не выразил, что, наверное, удивило. Но вида он не подал и начал медленно, не повышая голоса, убеждать:
– Химия переживает второе рождение, вы занимаетесь автоматизацией в институте, нужно руководить этим направлением по всей стране, мы видим вас таким человеком.
– Но эта работа бюрократическая, – возражаю.
– Нет, не бюрократическая, это работа организационная, вы сможете реализовать свои знания в отрасли. Другие горизонты, другие масштабы, другая зарплата, хотя дело не в ней… Я вас хочу убедить принять наше предложение…
Убедил.
Решение принималось на коллегии во главе с великим химиком Костандовым Леонидом Аркадьевичем. После моих ответов на все вопросы членов коллегии он спросил:
– Какие будут предложения?
Вместо одобрения слышу замечание его зама:
– Детей назначаем руководителями…
То раздался голос Уварова Георгия Васильевича, человека пожилого, ведавшего тонкой химической технологией и промышленностью химических реактивов, очень нужных для электроники.
Все сидевшие за столом коллегии прошли тернистый путь, прежде чем утвердиться в столице. Армянин Костандов родился в туркменском Керки, начинал в Чарджоу машинистом на заводе, бригадиром на фабрике. За тринадцать лет поднялся от инженера до директора комбината в Чирчике. В 38 лет получил назначение в Москву. Когда при посещении химического завода в Италии директор скрыл интересовавшие его детали под предлогом «ноу-хау», то Костандов сам рассказал ему о давлении, температуре, процессе, сколько и что производится, как поступил Менделеев, когда от него пытались скрыть некую фирменную тайну…
– Конечно, – заключил Костандов, – вы правы, Георгий Васильевич. У этого молодого человека есть недостаток – возраст, хотя он выглядит старше своих лет. – (Я к тому времени рано облысел, как и мои братья, хотя у отца и у матери сохранялись потрясающие прически.) – Я, Георгий Васильевич, с вами согласен, что это серьезный недостаток. Но знаю по собственному опыту, что он быстро проходит.
Все засмеялись и решение единогласно приняли.
Как видите, занял руководящую должность без какой-либо «мохнатой лапы». Выдвинули меня кадровики, а не тесть, как можно прочесть обо мне в Интернете, умерший за пятнадцать лет до моего назначения начальником.
С куревом «завязал» в 28 лет, после того как перешел на службу в Госкомитет и стал руководителем. У меня курение отнимало много времени, курить приходилось выходить из комнаты, где работали другие сотрудники. Поэтому решил бросить курить не из-за проблем, связанных со здоровьем. Моя цель – все время на службе отдавать работе.
Курил крепкие папиросы «Беломор», как все, потом перешел на появившиеся сигареты, такие дешевенькие, как «Прима». И с «Беломором» не расставался лет двадцать. Есть известное выражение: «Нет ничего проще бросить курить. Сорок раз бросал». У меня получилось бросить папиросы и спички раз и навсегда.
Что пили? Водку, конечно, она стоила недорого, считаю ее самым лучшим крепким алкоголем. На хорошей воде она лучше коньяков и виски.
Вина в моем кругу пользовались меньшим почетом. Популярным в компаниях считался недорогой довольно крепкий портвейн 777, в народе его называли «Три семерки» или «Три топора», за сходство очертания цифр с топором, и «Очко», в картах сумма трех семерок равнялась очку – 21.
Ставился на стол более дорогой «Джаус», белое марочное вино из Таджикистана. Страна большая, везли вино в столицу отовсюду. Шли в ход сухие грузинские, молдавские вина. Разночинная публика, к которой я себя относил, пила их с удовольствием.
При Хрущеве в обмен на наше вооружение танкеры везли из Алжира темно-красное вино. Его разливали в поселке Солнцедар у Геленджика и выпускали под названием «Солнцедар». Вино отличалось дешевизной и плохой репутацией. Говорили, что алжирское вино пить нельзя, им хорошо красить заборы. Судя по тому, что много лет спустя после застолий я запомнил названия, исчезнувшие с прилавков, принял я на грудь много.
Пить «завязал», когда в министерстве понял: водка мешает делу. Моя служба сопровождалась постоянными командировками на предприятия. Когда приезжал в другие города, меня как начальника хорошо принимали и по русскому обычаю накрывали стол с бутылками и щедрой закуской. Утром встаешь после застолья – голова несвежая, жизнь и работа не в радость.
Тогда всем друзьям и сотрудникам сказал: все, на пять лет устанавливаю на выпивку мораторий. Слово это в эпоху «разрядки международной напряженности» между СССР и США стало модным в политике, не сходило со страниц газет. Все посмеялись на мои слова, но потом убедились, что не шучу, я перестал участвовать в компаниях, где выпивали от души. Что позволило мне резко высвободить время для самого важного. Я считаю, главная цель настоящего мужчины – работа и результат.
Мораторий мне так понравился, что по истечении пяти лет я не размышлял, «быть или не быть», и сказал сам себе: все, пить никогда не буду. С тех пор полвека держу слово, никогда и нигде не пью на самых важных приемах, хотя поводов постоянно предостаточно. Ни одной капли за полсотни лет.
Про меня Гавриил Попов говорил депутатам, что я из старообрядцев. Ну, нет, это сильно сказано. С интересом к ним отношусь – пожалуй. Когда прочел книгу Мельникова-Печерского о старообрядцах, то понял, что за спором – двумя или тремя перстами креститься – на дальний план уходило главное – принципы жизни. Что наиболее важно для старообрядцев? Труд. Отказ от алкоголя. Отказ от курения. Отказ от сквернословия. Эти задачи общество решает до сих пор. Решать-то решает, но результата как не было, так и нет.
Когда Госкомитет преобразовали в министерство – всех сотрудников уволили и решали судьбу каждого. Меня переназначили на прежнюю должность. Мой отдел выделился из Технического управления в силу своей значимости и стал самостоятельным подразделением – Отделом автоматизированных систем управления (АСУ) Министерства химической промышленности, и там я проработал суммарно десять лет. Опыт получил очень хороший.
Еще пятнадцать лет связано с Опытно-конструкторским бюро по автоматике, преобразованным в НПО «Химавтоматика». Находилось оно в Москве, а местом приложения сил стал весь Советский Союз. Наши филиалы действовали в России и на Украине, Кавказе и в Белоруссии. Аналитическими приборами пользовались во всей стране. Мы конструировали и делали датчики для контроля всех мыслимых параметров промышленных химических процессов, выпускали индикаторы и сигнализаторы газов и горячих паров, спасшие жизнь многим рабочим.
«Химавтоматика» – невиданная прежде структура, где на одном балансе находились наука и производство. Это сделали специально, чтобы не терялось время при передаче опытных разработок в серийное производство.
Наша страна не смогла бы первой выйти в космос и создать атомное и ядерное оружие без современной химической промышленности. Мы занимались системами контроля и управления производством, решали задачи обеспечения безопасности в смежных отраслях и многим другим. Главные конструкторы космических кораблей, наземных комплексов, подводного флота и других направлений постоянно советовались с нашими специалистами.
Я встречался с академиком Валентином Глушко, генеральным конструктором реактивных двигателей, когда он занимался созданием «Бурана», беспилотного корабля-ракетоплана, дважды облетевшего Землю и севшего на ракетодром в Байконуре. На двигателях Глушко полетели в космос первый спутник и Юрий Гагарин. Валентин Петрович – фигура такой же величины, как Сергей Павлович Королев. По двигателям СССР капитально тогда опередил весь мир.
По делам службы я бывал в НПО «Энергия» у директора Вахтанга Вачнадзе, преемника академика Королева, контактировал с конструкторами, создававшими ракеты и космические корабли.
Неоднократно ездил в командировки в Днепропетровск, где находился «Южмаш» и КБ «Южное», когда его возглавлял генеральный конструктор академик Владимир Уткин, родом из Рязани. Участвовал там во многих совещаниях, которые вел Владимир Федорович. Под его руководством создавалась «Воевода», самая мощная в мире баллистическая ракета, несущая ядерные бомбы. Американцы ее назвали «Сатаной».
В Интернете пишут, что я доктор химических наук. Это еще одна выдумка, правда, добрая. За пятнадцать лет не нашлось времени и желания написать диссертацию, работа оказалась гораздо интересней. Она выразилась в 200 авторских свидетельствах СССР. За нее меня удостоили ордена Ленина, присвоили звания заслуженного химика РСФСР и почетного химика СССР, за очень серьезную работу я стал лауреатом Государственной премии СССР, награжден медалями.
В ряду корифеев, которым обязано величие СССР, я отношу министра химической промышленности Костандова. Он знал химию досконально, автоматизацию считал одной из своих главных целей.
Министр Костандов – это тот гигант, который вместе со своей командой вырвал химию из бытовых котелков и создал при социализме современнейшую отрасль. А команда у него подобралась могучая, но лидером, безусловно, выступал Костандов.
Несмотря на то что кадры высшего звена подбирали на Старой площади, наш министр влиял на решения отдела химии ЦК и принимал под свое крыло только творцов. Когда говорил на совещаниях, им заслушивались, хотя рассуждал о сложнейших деталях. Вот как он убеждал: «Не убегайте от проблемы, от трудности, идите ей навстречу, решайте ее. Будете убегать – она вас догонит и свалит, не бойтесь решать ее…»
Я запомнил Костандова как суперталантливого человека, очень доброжелательного руководителя. Он умел сплачивать людей вокруг себя. Ценил тех, кто мог работать в команде. «Чтобы научиться делать красивые вещи, нужно любить людей», – говорил Леонид Аркадьевич.
Вне службы наш министр оказался очень компанейским человеком, сам готовил разные восточные блюда и если приглашал в Москве, то сам дома обслуживал гостей. Бывал у него я в последние годы его работы в министерстве, откуда он перешел в Совет Министров СССР. Его повышение по службе я воспринял с огромной радостью, но и с сожалением оттого, что химия осталась без талантливого руководителя.
Пишут, что в «Химавтоматике» ко мне пристала кличка Дуче. Я о ней не знал. Но однажды случайно услышал, как в разговоре за моей спиной назвали Бульдозером.
Для меня одна из личностных ценностей – последовательность. Обязательность перед другими и перед собой. Этим очень дорожу и привык так поступать вне зависимости от того, как на это посмотрят. Ошибки предпочитаю делать не чужие, свои собственные. Совершая тот или иной поступок, беру в расчет, насколько он порядочен, а не то, что скажет молва. Оценка порядочности для меня превыше всего.
Когда работал директором научно-производственного объединения, самые увлекательные дни наступали в конце года, когда план оказывался под угрозой, когда все горело и начинался хаос. Именно в тот момент становилось очень интересно управлять и всей организацией, и производством. Интересно подчинять определенной системе волю людей, а их в объединении насчитывалось немало, двадцать тысяч человек…
Работать в кризисных ситуациях мне нравится.
И еще, если ты руководитель, обязан работать больше своих подчиненных. А те должны видеть, что имеют дело не только с начальником, но и с подлинно действующим лицом.
В командировках побывал по всему Советскому Союзу, самая крайняя точка – Ангарск. Дальше на восток крупной химии мало. Ездил постоянно на Алтай в Барнаул, Поволжье, Башкирию, Татарстан на нефтеперерабатывающие заводы. Узбекистан тоже развивал химию. Там возникло много химических предприятий. В Казахстане их насчитывалось меньше. В Армении появился завод синтетического каучука, много проблем создали при его запуске.
Крупные предприятия действовали на Украине под Киевом, в Северодонецке, в Белоруссии, Могилеве. В России, Тверской области, в Москве много находилось опытных заводов, где создавали технологии для всей страны.
Называю города и заводы, чтобы показать: в химической промышленности СССР застоя, объявленного после прихода к власти Михаила Горбачева, не существовало. Развал наступил при начатой им Перестройке.
После давних решений ЦК партии во главе с Хрущевым, повлиявших на мою судьбу, «большая химия», как и тяжелая промышленность и энергетика, являлась приоритетной отраслью народного хозяйства.
Когда я стал генеральным директором, то мне по должности полагалось быть в составе депутатского корпуса районной власти, потом городской.
В мемуарах Артема Тарасова, первого советского миллионера, можно прочесть о моих завтраках на службе с пирожными и устроенной мной ради них пекарни. Это полная ерунда. Я все 14 лет, когда работал генеральным директором, не ходил никогда в столовую – не хватало времени. У нас была хорошая заводская столовая, хорошо оборудованная. Я привел ее в порядок, сделал достойной, такой, как в закрытых конструкторских бюро, где часто бывал. За всем, что связано с питанием сотрудников, следил жестко. Никаких завтраков с пирожными. Никаких пекарен на закрытой охраняемой территории, никакой торговли на стороне.
Секретарша приносила в обеденный перерыв бутылку кефира и хлеб плюс чай и какая-нибудь выпечка.
Я большой любитель меда. К пчелам тянуло всегда, приобщился к ним, когда появился пионерский лагерь у нашего завода. Один мой сотрудник, фанат пчеловодства, Гальперин, предложил хорошую идею: сделать мобильный прицеп и возить ульи по нашим филиалам, расположенным не только в России, но и в южном направлении, на Украине и в Армении, где много солнца. Я погрузился в пчеловодство, жизнь пчел. Поразился разуму этих прекрасных существ, общению в пчелиной семье. У нас на фирме образовалось подсобное хозяйство. Меда собирали так много, что давали детям в пионерлагере и по банке меда каждому сотруднику.
О моих пчелах часто писали в газетах. После отставки я продолжаю заниматься пчелами в Калужской области. Там большая пасека, свыше 200 семей. На ее базе создал целостное хозяйство, которое хорошо принято местным населением.
Придя к власти, Михаил Горбачев обвинил химическую промышленность в том, что она «запеленала свою химическую науку». Термин совершенно непонятный. Но поскольку его высказал Генеральный секретарь ЦК КПСС, на критику полагалось отреагировать. Начальника главка, ведавшего наукой, лауреата Ленинской премии Ростунова Владимира Федоровича, снесли в одно касание, несмотря на опыт и заслуги. В результате меня под давлением ЦК партии назначили руководителем главка. Назначили на эту должность не химика по образованию, как следовало, а инженера-механика.
Наука отставала в отрасли потому, что все опытные предприятия загружались серийной продукцией. Осваивать новые технологии заводы не хотели, делать одно и то же из года в год проще и выгоднее. Переходить в главк не желал. «Химавтоматика» слыла уважаемой организацией, была на хорошем счету в силу реальных результатов. Из года в года нам вручали переходящие Красные знамена ЦК КПСС и Совета Министров СССР.
Мне досталась организация, объединявшая науку и производство, я этим очень дорожил, хотя на меня наседали советские контролирующие органы. Они считали недопустимым иметь их на одном балансе. Я отстоял это право: «Разве наши результаты говорят о недопустимости такого объединения? Может быть, все остальное недопустимо».
Так удалось развить фирму, создать при пресловутом «застое» не только новые КБ, но и заводы по всей стране. Образовалось грандиозное производство средств автоматизации со своими опытными цехами. Успешным делом в стране занимались 20 тысяч человек: 10 тысяч в науке и 10 тысяч на заводах. Наши разработки вызывали зависть и раздражение у Министерства приборостроения. Там не успевали за нами, первыми мы оказывались благодаря размещению на одном балансе науки и производства. Это я отношу не к своей заслуге. Фирму организовал в свое время Николай Яковлевич Феста, главный инженер «Химавтоматики», рано ушедший из жизни. Мы все очень переживали его потерю.
За недолгий срок работы начальником Главного управления по науке и технике, даже к моему удивлению, она оказалась очень полезной. Я расчистил все опытные заводы от рутинной продукции, заставил ее передать на серийные предприятия. Все сделал не директивным решением, административным волевым способом, а экономическим.
Сказал директорам: то, что вы выпускаете из года в год, отнесем к обычной продукции. И все экономические показатели начнем планировать как у обычной, а не опытной продукции. А между ними разница в оплате очень серьезная – и по льготам за первое освоение, и по прибыли, и номенклатуре. Все опытное и серийное производство – разделим. В результате опытным заводам ради сохранения статута и льгот пришлось принимать и выполнять новые разработки.
После Костандова рулить химической промышленностью страны, где на 400 предприятиях трудились 1 миллион 200 тысяч работников, назначили близкого ему человека и ученика Владимира Листова. Он, как все в команде Леонида Аркадьевича, прошел путь от рядового инженера-технолога до заместителя министра, заведовал отделом химии ЦК партии и с этой должности вернулся в министерство. Листов пытался делать все, как Леонид Аркадьевич, который ему помогал, став заместителем Председателя Правительства СССР.
Последним министром химической промышленности СССР назначили инженера-технолога Юрия Александровича Беспалова, перешедшего в министерство из ЦК партии. В стране установился неписаный закон: руководителем отрасли мог быть назначен только человек, прошедший курс наук на Старой площади в ЦК КПСС. Не знаю, сработался бы я с ним, но он меня сдал без боя… О чем расскажу далее.