Я не по звездам о судьбе гадаю…
На следующий день голова у Феликса болела так, что ни на одну работу он пойти не смог. И это его не радовало, потому что надо на что-то жить и чем-то платить кредиты. Деньги сами себя не заработают. Всё это Феликс сказал себе, когда утром вернулся домой от Юрки, напился воды и лёг спать дальше. Проснулся он к вечеру. Увидел шесть пропущенных звонков от Юрки. Отругал себя за то, что дрых и ничего не слышал. И сразу же перезвонил.
– Юр, ты чего звонил? – спросил Феликс.
– Заходи ко мне, посидим, поговорим.
– Извини, не могу. У меня работа, – соврал Феликс.
Идти к Юрке он сегодня не хотел. Если каждый день так напиваться, можно остаться без работы.
– У меня тоже работа. Но я туда с утра позвонил и сказал, что плохо себя чувствую. Между прочим, не соврал, – сказал Феликсу Юрка.
– Ты начальник Юр. Мне так нельзя.
– Ну, ладно, как хочешь. Слушай, а скажи ещё раз, как зовут твоего следователя. Ну, того, который не хочет твой телефон искать.
– Волобуев.
– Очень противный?
– Да нет, следователь, как следователь. Делать ничего не хочет. Наверное, правда, денег ждёт.
– Если бы тот следователь, который искал Настю, работал как следует, а не ждал взятки, она бы давно нашлась. Она бы сейчас была со мной. С нами…, – снова взялся за своё Юрка.
С самого первого дня, как Феликс написал заявление в полицию о пропаже айфона и пожаловался Юрке на следователя Волобуева, друг говорил ему, что если бы можно было поменять этого следователя на какого-нибудь другого, то поиски телефона пошли бы веселее. Но как его поменяешь? Если только он в длительный отпуск уйдёт (есть там у них в полиции отпуска?) или заболеет надолго. Но вряд ли такое случится. Поэтому и дальше придётся иметь дело с этим Волобуевым.
Феликс снова подумал о друге. Дался ему этот следователь Волобуев! Хотя, его можно понять. После исчезновения (не просто исчезновения, а как увидел Феликс, убийства) Насти Юрка, наверное, всех полицейских ненавидит.
На следующий день, в пятницу, Феликс первую половину дня отработал в фаст-фуде, а потом направился к следователю Волобуеву поговорить о своём айфоне. Почему-то с самого утра у Феликса было хорошее настроение, ему казалось, что эта встреча обязательно поможет в поисках. Феликс был уверен, что скоро его драгоценный и такой нужный телефон будет найден.
На встречу к следователю Феликс пришёл за десять минут до назначенного времени. И просидел под дверью кабинета больше часа. Волобуев был занят. Проводил допрос каких-то подозрительных личностей. Феликс решил, что опасных преступников. Когда они наконец-то ушли, и Феликс решил, что теперь его время, Волобуев вышел из кабинета и ушёл ещё на сорок минут. Как оказалось, обедать. Феликс устал, тоже хотел есть. Мимо него постоянно ходили люди, мельтешили, говорили, шаркали ногами, шумели. В какой-то момент Феликсу стало настолько плохо, что он решил не дожидаться окончания обеда следователя Волобуева, а встать и уйти. Но тут явился сам Волобуев и пригласил его в кабинет.
Из отделения Феликс вышел разочарованным и испуганным. Разочарованным, потому что беседа со следователем заняла не больше десяти минут, и надежда Феликса на то, что айфон будет найден, практически умерла. Испуганным, потому что предчувствие повторилось.
– Расскажите ещё раз, почему вы считаете, что телефон у вас украли, – спросил следователь сытым и равнодушным послеобеденным голосом.
Феликсу после долгого ожидания уже не хотел ничего рассказывать, тем более в десятый раз. Но не зря же он столько прождал, поэтому пусть теперь следователь потратит на него время. Но, как только он начал говорить, по телу пробежал озноб. Руки закоченели, кончики пальцев покалывало от холода. В кабинете было тепло, да и на улице не холодно – погожий осенний день. А у Феликса было ощущение, как будто он сидит на берегу Северного Ледовитого океана в одной футболке. Феликсу даже казалось, что изо рта у него идёт пар. Продолжалось это недолго, но напугало Феликса. Это было то, что он почувствовал, когда разговаривал с Волобуевым по телефону, то чего он боялся.
Руки согрелись, озноб прошёл, и Феликс решился:
– Простите за такой вопрос. Скажите, вы хорошо себя чувствуете? – спросил он Волобуева.
– Что? – удивился следователь.
Феликс не знал, как бы так правильно спросить, чтобы не напугать, не вызвать агрессию и не выглядеть психом.
– Вы извините, но мне кажется, что вы плохо выглядите, – Феликс понимал, что несёт чушь, но очень хотел предупредить Волобуева об опасности. – Может быть, вам надо к врачу, проверить здоровье. Так, на всякий случай.
Следователь, естественно, ничего не понял. Феликс сдался. Тем более, что озноб прекратился, а значит, он мог и ошибиться, принять за предчувствие просто своё плохое самочувствие.
Разочарованный, голодный, уставший Феликс поплёлся домой. Ему казалось, что он попал в какой-то иной мир, другое измерение, где были только те, кто уже умер и те, кто скоро умрёт. От чего может умереть следователь Волобуев? От болезни? Или ему на голову случайно упадёт кирпич? Феликс был зол на себя и свой дар. Он не просил ничего подобного. Это знание ему не нужно! Он не понимает, что с ним делать! Как рассказывать обычным, нормальным людям о том, что ты видишь? Да и нужны ли им эти предсказания? Феликс чувствовал себя несчастным. И очень одиноким.
Из Дневника Феликса.
Смерть сестры стала первой из тех, что я смог предчувствовать. И словно в наказание за то, что я не спас сестру, она потянула за собой другие смерти, другие потери.
Вместе с сестрой я потерял и маму. Нет, она не умерла. Я очень надеюсь, что не умерла. Она пропала, исчезла. Мама так хорошо знала, понимала, чувствовала меня! Я уверен, она знает, что я мог предотвратить смерть сестры. Знает и поэтому не хочет больше меня видеть.
После моего рассказа о несчастье с сестрой, я, бабушка и дедушка каждый день звонили маме. Но она редко отвечала на звонки. Я слушал гудки, и повторял: «ответь, ответь, пожалуйста». Но если мама отвечала, разговор был коротким. Она не спрашивала ни про меня, ни про бабушку с дедушкой. И, кажется, не слушала, что я ей говорил. Могла посередине разговора отключиться, положить трубку. Я еле сдерживался, чтобы не запустить телефон в стену. Бабушка видела моё состояние и утешала меня, объясняла, как плохо сейчас маме. Но мне тоже было плохо. И если бы мама не избегала меня, мы бы могли помочь друг другу, поддержать.
В последний раз мама позвонила сама и начала рассказывать какую-то историю глухим прерывающимся голосом. Я не понимал, о чём она говорит. В середине разговора мама расплакалась. А потом назвала меня чужим именем. Я сначала обиделся, а потом понял, что она пьяна настолько, что не осознает, с кем разговаривает.
После этого разговора я никогда больше не слышал мамин голос. Мы звонили ей и не могли дозвониться. Механический голос говорил по-английски, что «аппарат абонента выключен». Мы не знали, что думать. Начали звонить маме на домашний телефон. Но и там никто не отвечал. Я решил ехать к маме. Бабушка хотела лететь со мной. Но у неё не было загранпаспорта, а я не хотел ждать. Перед тем, как купить билет на самолёт, я позвонил маме домой ещё раз. Мне ответил незнакомый человек. Мама и её муж больше не жили в этом доме. Они переехали. Возможно, в другой город. А может быть, в другую страну. И мама ничего мне не сказала. Ни мне, ни своим родителям. Я уверен, что это муж увёз её. Это он запрещал ей говорить и встречаться с нами. Ведь его дочь умерла, а я жив. И мамины родители тоже живы. И он не может нам этого простить.
Мы не понимали, как, где искать маму. Целыми днями я звонил маме и слушал фразу на английском, что абонент не доступен. Бабушка пыталась отвлечь меня, уговаривала то поесть, то почитать, то погулять. Приходил Юрка и тоже начинал меня уговаривать что-то делать и куда-то идти. Я никого не слушал. Я звонил. Мне казалось, что это из-за меня мама нас бросила. Из-за меня она покинула свой дом, переехала неизвестно куда, чтобы никогда больше не встречаться и не говорить со мной. И мне надо было объяснить ей, что я не виноват, а если виноват – попросить прощения.
Не помню, как долго продолжалась моя одержимость. Но однажды я сдался. Я лёг, чтобы больше не вставать. Я узнал, что такое настоящая депрессия и познакомился с врачами психиатрами
Как часто говорим мы, что у нас депрессия, когда по утрам не хочется идти на работу, потому что на улице темно и дождь, а под одеялом тепло и уютно. То, что называем мы депрессией чаще всего хандра, недосып, весенняя или осенняя усталость, обида на кого-то или на весь мир, а иногда просто давно не было отпуска. Настоящая депрессия – это чёрная дыра. Только время и пространство там не движутся назад. Они останавливаются, замирают. Как будто на жизнь плеснули густой, как смола чёрной краской. И эта краска мгновенно застыла, и жизнь застыла вместе с ней.
Бабушка с дедушкой отвели меня к врачу, который выписал мне антидепрессанты. Бабушка следила, чтобы я принимал таблетки. Я не сопротивлялся. И через какое-то время начал чего-то хотеть, сначала встать и походить по квартире, потом есть, потом поговорить с Юркой, выйти на улицу, сходить в кино. Чтобы закрепить лечение, бабушка с дедушкой оплатили консультации врача-психотерапевта. И раз в неделю я ходил поговорить о жизни к серьёзному и немного занудному старичку, который, кстати говоря, мне очень помог. Апатия прошла, мне хотелось действовать, искать маму. Найти её и попросить прощения.
Врач посоветовал мне каждый день (либо, когда становиться хуже) писать. Описывать своё состояние, переносить эмоции и проблемы на бумагу. Говорить о том, что меня волнует, огорчает, страшит или радует. Так я начал вести этот дневник. И веду его до сих пор.
Я начал строить планы. Вспомнил о своей мечте стать программистом. Снова начал учиться, пытался наверстать то, что пропустил. Правда, это у меня плохо получалось. Я готовился к экзаменам и раздумывал, как мне найти маму.
Но ничего этого не случилось. Большинство наших планов так и остаются планами. Мечты не сбываются.
Как я уже говорил, я запустил учёбу, и хорошо подготовиться к экзаменам у меня не получилось. И уже давно о престижной и высокооплачиваемой работе я не мечтаю. Если честно, я вообще не мечтаю.
Сейчас я совсем один. Не знаю, хорошо это или плохо, устраивает меня одиночество или я от него страдаю. Но я знаю, что боюсь. Боюсь впустить что-то важное в свою жизнь, потому что боюсь снова потерять это важное. Потерять любовь, тепло, надежду, всё, что так нужно и важно каждому человеку.
В человеческой жизни не так много вещей непоправимых, по-настоящему фатальных. Люди часто волнуются из-за всякой ерунды типа денег, работы, погоды, разного барахла, чужого мнения и прочей незначительной чепухи. Я тоже был таким. И даже сейчас, после всех непоправимых потерь, не могу полностью избавиться от этой жизненной шелухи.
В моей жизни потери шли одна за другой. Сначала умер дедушка. Онкологию распознали слишком поздно. Настолько поздно, что даже операцию не стали делать, просто выписали обезболивающие и отправили из больницы домой. Умирать. Дедушка прожил недолго, сгорел за месяц. До этого я даже не задумывался о том, что могу потерять бабушку и дедушку. Я понимал, что они уже не молоды. Но они были со мной с самого рождения. Я привык, что они есть, и мне казалось, что они будут всегда.
После смерти дедушки, у бабули тоже начались проблемы со здоровьем. Она стала меньше выходить из дома. Часто сидела в дедушкином кресле, молчала, смотрела в одну точку и это очень пугало меня. Я старался расшевелить бабушку. Я водил бабулю на балет и в консерваторию. Уговаривал её погулять, развлекал разговорами, болтал обо всём, что в голову приходило. Говорил о погоде, о «звёздах», старых и новых фильмах. Рассказывал смешные истории и анекдоты, вычитанные в интернете. А бабушка слушала меня и когда истории заканчивались, говорила со мной о маме или дедушке. Она похудела, постарела. Я не знал, что делать
В эти дни у меня появилась подруга Вера. Мы были знакомы со школы, Вера была на год старше. В школе мы практически не общались. А потом, когда мне было особенно плохо, случайно встретились, разговорились, стали общаться чаще. Вера сочувствовала мне, помогала, чем могла. Мы встречались, созванивались, много разговаривали. С Верой, как и с Юркой, мне было легко. Я был благодарен ей, и она даже начала мне нравиться. Но однажды Вера познакомила меня с Лерой. И я забыл про всё. Про Веру, про бабушку, про маму. Я видел и слышал только Леру, думал лишь о ней. Она была необыкновенной. Прекрасной, как рассвет над морем, как тихий заснеженный лес. Неизвестной и загадочной, как самая далёкая звезда. Она, как будто была из прошлого, нет позапрошлого века. Она любила классическую музыку, разговоры о литературе и живописи, в которых я мало принимал участия, так как немного об этом знал. Но мне достаточно было слушать её голос и молчать. Мне было всё равно, о чём говорит Лера, лишь бы она говорила со мной.
Теперь мы часто ходили втроём – Лера, Вера и я. Вера не оставляла нас вдвоём. Наверное, она ревновала.