МОПАССАН. Болезнь брата серьезно тревожит меня, но я никому ничего не рассказываю. Я ношу маску. Я – писатель Мопассан. Когда у меня проблемы, я иду к моему наставнику, Флоберу, величайшему из ныне живущих французских писателей. Он – близкий друг моей матери, и я продолжаю учиться у него.
ФЛОБЕР (поднимаясь из-за письменного стола). А вот и Ги де Мопассан, молодой порнограф.
МОПАССАН. Мне нравится, когда вы так меня называете, хотя на самом деле мои произведения совершенно невинные.
ФЛОБЕР. Они возмущают тех, кто возмущаясь, получает наслаждение. Их форма сексуального удовлетворения – выражать ужас от удовлетворения других. От тебя пахнет надушенной женщиной. Ты опять побывал в борделе?
МОПАССАН. Да, но меня всегда это угнетает.
ФЛОБЕР. Все звери испытывают подавленность после секса. Человек, который это написал, должно быть, занимался сексом со многими животными. Писательство лучше. Писательство – как яйцо священника: частично оно очень хорошее. Но талант, как отметил Шатобриан, это долгие часы терпения и тяжелой работы. Единственный принцип человека творческого – жертвовать все своим творениям. Для чего-то еще не остается ничего.
МОПАССАН. Ничего?
ФЛОБЕР. Возможно, не для тебя. Для меня – да. Но получаю я от этого не так, чтобы много. Что тебя тревожит?
МОПАССАН. Я последнее время я так странно себя чувствую. Мне не по себе в темноте, впервые с тех давних пор, когда я был ребенком. Вечером я запираю двери и кружу по кабинету. Книги успокаивают меня, некоторые даже написаны мною, но во мне нарастает уверенность, и ничего не могу с этим поделать, что писательство становится очень опасным занятием.
ФЛОБЕР. Так оно и есть, знаешь ли. Ты что-то пишешь, а потом это случается с тобой. Опять же, никогда не пытайся подстрелить кролика, когда справляешь малую нужду за копной сена.
МОПАССАН. У меня всегда поднимается настроение, когда я прихожу к вам, Густав.
ФЛОБЕР. И мне так приятно видеть тебя. В моем самом давнем воспоминании, знаешь ли, твоя мать и я забираемся к забранным решетками окнам анатомического театра, чтобы взглянуть на трупы. Каким она была милым ребенком. Я назвал свою попугаиху в ее честь. И когда она умерла, распорядился сделать чучело. Называй меня старым сентиментальным дураком, если хочешь, но я чувствовал, что не могу с ней расстаться. Чего ты такой мрачный? Наслаждайся жизнью, пока есть такая возможность. Скоро ты станешь таким же старым и уродливым, как я. И посмотри, как все у тебя хорошо. В Париже ты всеобщий любимец. Все читают твои рассказы. Ты пишешь так много, и так хорошо, что создается ощущение, что все это дается тебе без всяких усилий.
МОПАССАН. Как бы не так.
ФЛОБЕР. В сравнении со мной именно так. Я пишу, зачеркиваю, пишу сверху, начинаю снова. Ругаю последними словами этого мерзкого Бальзака. Как этот сукин сын добивается такого? Я пишу три абзаца, потом сокращаю их до одного предложения. Я провожу прекрасное, солнечное осеннее утро, вкалываю, как Сизиф над восемью страницами, а потом ужимаю их до одной, да еще остаюсь с ужасной головной болью. Золя, тот еще тип. Книги вылетают из его головы, как блевотина. Как этим ублюдкам удается писать так много? Для меня каждое слово – агония, выдавливаю из себя текст, как сам знаешь что, при жутком запоре. Вы все чтите меня, восхваляете, и при этом пишите так чертовски много, тогда я как бьюсь над одним абзацем, словно это великая пирамида. Я мечтаю о том, чтобы слова выходили с большей легкостью, чтобы они неслись потоком. Я мечтаю о том, чтобы муза нашептывала мне, но куда там.
ГРАФИНЯ. Заходите в воду, почему не заходите?
МОПАССАН. Может, она говорит с вами, а вы не слушаете?
ФЛОБЕР. Нет. Чтобы слышать голоса, мне нужно обучиться чревовещанию. Может, мне следует купить куклу?
МОПАССАН. Но ваша работа для меня истинное вдохновение.
ФЛОБЕР. Нет. Никогда. Я тяжело дышу, пержу, как человек, колющий дрова. И за моим окном всегда вороны. Почему муза не говорит со мной? Потому что я урод? Но Золя урод. Бальзак был уродлив, как жаба. Она говорила с ним. Я знаю, что говорила. А я должен бороться за каждое жалкое слово.
МОПАССАН. Но разве вы не наслаждаетесь этой борьбой?
ФЛОБЕР. Ничто уже не приносит мне наслаждения.
МОПАССАН. Тогда почему вы продолжаете писать?
ФЛОБЕР. Потому что я такой. Мне это на роду написано. Я смотрю в зеркало и кого я вижу? Флобера, великого писателя. Ни жены, ни семьи, никого. Кто этот человек? Не я. Не уродливый, дурно пахнущий старик, который каждое утро вылезает из кровати, как больной носорог и плетется к своему священному алтарю, пишет и рвет последние волосы. Великий писатель Флобер – совершенно незнакомая мне личность. Он – кто-то еще. Ты благословлен, потому что муза говорит с тобой. Вы все хотите, чтобы я учил вас, но правда в том, что с годами я знаю все меньше и меньше. Так что давай поедим. У меня есть жареная курица и вино. Насчет еды я, как раз, что-то да знаю. Но я согласился бы умереть от голода, если бы она хоть раз, только один раз заговорила бы со мной.
ГРАФИНЯ. Заходите в воду.