Pax Christi![4] Слава Христу!
Как я уже писал Вашему преосвященству, девятого октября прошлого года мы прибыли в Гоа, а первого мая сего года – в Макао, но в трудном плавании товарищ наш Жоан де Санта-Марта занемог и страдает от частых приступов лихорадки, так что только мы двое – Гаррпе и я – удостоились радушного приема в здешней академии, приема, который помог нам снова воспрянуть духом.
Прискорбно лишь, что ректор академии падре Валиньяно, живущий здесь уже десять лет, сначала решительно воспротивился нашему стремлению отбыть в Японию. Беседуя с нами в своем кабинете, из окон которого открывается вид на гавань, он сказал:
– Отныне нужно отказаться от посылки миссионеров в Японию. Для португальских кораблей плавание теперь крайне затруднено: на пути в Японию их подстерегают бесчисленные опасности.
Он прав. После 1637 года японское правительство, заподозрив португальцев в содействии смуте в Симабаре, полностью прекратило торговлю с нашей страной. Больше того, от Макао до японских прибрежных вод в море встречаются корабли реформатов – англичан и голландцев; они обстреливают наши суда из пушек.
– Но если мы отправимся скрытно, наше плавание может увенчаться успехом… Господь поможет нам! – с жаром возразил Жоан де Санта-Марта. – Христиане в Японии сейчас подобны овцам, лишенным пастыря. Кто-то непременно должен поехать, чтобы вселить в них мужество и не дать угаснуть пламени веры…
При этих словах ректор Валиньяно нахмурился и некоторое время молчал. Можно не сомневаться, он и сам давно страдал душой при мысли о скорбной участи гонимых христиан, а также памятуя о своем долге главы здешней иезуитской общины. Облокотившись о стол и прикрыв глаза рукой, падре Валиньяно долго безмолвствовал.
В лучах заходящего солнца море, видневшееся из окна, казалось кроваво-красным; по нему черными зернышками были разбросаны китайские джонки.
– Нам предстоит выполнить еще одну задачу. Мы должны узнать, что случилось с нашим учителем, падре Феррейрой…
– Его судьба нам не известна. Сведения, которыми мы располагаем, крайне туманны. Но сейчас у нас нет возможности хотя бы проверить их достоверность.
– Значит, он жив?
– Даже этого мы не знаем. – Тяжело вздохнув, Его преосвященство взглянул на нас. – От него уже давно не было писем. С 1633 года. Кто может сказать – заболел ли он и, не приведи Бог, скончался, или томится в темнице, или, как вы склонны предполагать, принял мученический венец… А может быть, он все еще жив и хотел бы послать весточку, да нет возможности…
Падре Валиньяно ни разу не обмолвился о слухах, будто учитель Феррейра, не выдержав пыток, изменил вере; очевидно, так же, как мы, не хотел оскорбить старую дружбу даже малейшим подозрением.
– И вот еще что… – задумчиво проговорил он. – С недавних пор в Японии объявился человек, весьма опасный для христиан. Это некий Иноуэ.
Иноуэ… Мы впервые услышали тогда это имя. По словам падре Валиньяно, по сравнению с этим Иноуэ прежний губернатор Нагасаки, Такэнака, – просто-напросто грубый, невежественный мужлан.
И-но-у-э… Мы несколько раз повторили про себя непривычное имя, чтобы хорошенько его запомнить, ибо в Японии нам, возможно, доведется встретиться с этим человеком.
В последнем сообщении, присланном христианами – жителями острова Кюсю, содержались кое-какие сведения о новом губернаторе. Там сообщалось, что после восстания в Симабаре Иноуэ возглавил преследование христиан. Он действует совершенно иначе, нежели его предшественник Такэнака. Со змеиным коварством он принуждает отречься многих и многих – даже тех, кого ранее не могли сломить никакие пытки или угрозы.
– Но в особенности прискорбно, – заключил падре Валиньяно, – что в прошлом он тоже исповедовал нашу веру и даже принял крещение…
Возможно, в будущем мне еще доведется писать Вашему преосвященству об этом гонителе христиан… Как бы то ни было, падре Валиньяно, человек весьма осторожный – хотя бы по причине своего высокого положения в ордене, – все же не смог противостоять нашему воодушевлению, в особенности страстной убежденности Гаррпе, и дал согласие на наш отъезд в Японию. Итак, жребий брошен… Во всяком случае, пока нам уже удалось во славу Господа и ради спасения души японцев добраться на Восток. Возможно, впереди нас ждут трудности и опасности куда страшнее тех, что довелось испытать во время плавания вокруг Африки. Но недаром в Писании сказано: «Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой»[5]. В душе моей звучат слова Апокалипсиса: «Достоин Ты, Господи, приять славу и честь и силу; ибо ты сотворил все и все по Твоей воле существует и сотворено». Когда я вспоминаю эти строки, все прочее представляется попросту недостойным внимания.
Как я уже писал Вашему преосвященству, Макао лежит в дельте большой реки, на многочисленных островках. Как все города на Востоке, он не имеет крепостных стен, поэтому непонятно, где кончается город; это скопище убогих лачуг китайцев, сложенных из засохшей серо-коричневой глины. Во всяком случае, ни один город или селение у нас в Португалии не похож на Макао, так что вряд ли Ваше преосвященство может составить себе хоть какое-то представление о здешних местах. Говорят, будто в Макао проживает около двадцати тысяч человек, но эта цифра никак не может быть точной. Единственное, что напоминает здесь о нашей родине, так это дворец губернатора в центре города, здание торговой фактории в португальском стиле и одна-единственная мощенная камнем улица. Пушки повернуты к гавани, но, к счастью, их еще ни разу не пришлось пускать в дело.
Китайцы в подавляющем большинстве своем равнодушны к нашей религии. В этом отношении Япония поистине предрасположена к восприятию христианской веры более, чем любая другая страна Востока; это отмечал еще святой Франциск Ксавье. Но вот ирония судьбы: с тех пор как японское правительство запретило своим судам покидать пределы страны, вся торговля шелком-сырцом сосредоточилась в руках португальских купцов в Макао, так что, как говорят, вывоз шелка из гавани Макао в этом году значительно возрастет – до четырехсот тысяч золотых против ста тысяч в прошлом и позапрошлом годах.
Сегодня я могу сообщить Вашему преосвященству счастливую весть. Вчера нам наконец-то удалось свести знакомство с одним японцем. Говорят, что раньше в Макао было довольно много японцев – купцов, монахов, но после злополучного указа о закрытии страны японцы перестали сюда приезжать, а потом и последние, что еще оставались здесь, тоже вернулись на родину. Сам падре Валиньяно, хорошо знающий здешнюю обстановку, уверил нас, что в городе нет ни одного японца, как вдруг счастливый случай позволил нам узнать, что некий японец живет здесь среди китайцев!
Вчера мы под дождем отправились в китайский город подыскивать судно, которое могло бы доставить нас в Японию. С трудом удалось отыскать подходящую джонку; теперь следовало нанять матросов и шкипера. В дождливую погоду этот несчастный городишко выглядит еще более жалким. Улицы, море – все кругом сплошь серого цвета. Китайцы попрятались по своим лачугам, похожим скорее на хлев, чем на человеческое жилье; на раскисших дорогах ни души. Сам не знаю почему, эти дороги навели меня на мысль о тяготах человеческой жизни, и в сердце закралась грусть.
Заглянув к знакомому китайцу, мы рассказали ему о нашем деле, и тот сразу же ответил, что здесь, в Макао, живет японец, который мечтает вернуться на родину. По нашей настоятельной просьбе сын хозяина тотчас же побежал за этим японцем.
Затрудняюсь описать вам этого первого в моей жизни японца. В комнату вошел оборванный, подвыпивший человек. Зовут его Китидзиро, на вид ему лет сорок. Отвечая на наши расспросы, он мало-помалу разговорился: по его словам, он рыбак из провинции Хидзэн (это близ Нагасаки); попал сюда еще до восстания в Симабаре – сбившись с курса, заблудился в море, но был спасен португальским судном. Даже во хмелю выражение лица у него хитроватое. Разговаривая с нами, он смотрел в сторону, избегая встречаться взглядом.
– Вы христианин? – спросил Гаррпе. При этом вопросе Китидзиро вдруг умолк. По правде сказать, не пойму, почему вопрос Гаррпе смутил его. Сперва он казался не слишком словоохотливым, но постепенно стал разговорчивее и рассказал о преследованиях христиан на острове Кюсю. Говорит, будто сам видел, как в провинции Хидзэн, в деревне Курасаки, по приказу местного князя казнили на «водяных крестах» свыше двадцати христиан. Вот что такое «водяной крест»: у побережья в морское дно вбивают деревянный столб с перекладиной и привязывают к нему обреченного. Когда наступает время прилива, вода доходит до пояса. Жертва постепенно слабеет и примерно через неделю испускает дух в страшных муках. Пожалуй, даже римский император Нерон не додумался до такой чудовищной казни…
Странное дело: шепотом рассказывая нам об этом жутком зрелище, Китидзиро внезапно умолк, а потом вдруг замахал руками, будто отгонял от себя эти воспоминания. Возможно, среди тех мучеников были его друзья или близкие, и мы, сами того не ведая, вложили персты в отверстые раны.
– Так, значит, вы все-таки христианин? – опять настойчиво спросил Гаррпе.
– Нет, нет! – замотал головой Китидзиро. – Что вы…
– Но вы хотите вернуться в Японию. А мы, по счастью, присмотрели суденышко, и у нас есть деньги, чтобы нанять матросов. Так что, если вы хотите отправиться вместе с нами…
В мутных от хмеля желтоватых глазах Китидзиро блеснула хитринка; обхватив колени руками, он принялся уверять нас, точно оправдывался, что просто хочет увидеть родителей, сестер и братьев – вот единственное его желание.
Мы тотчас же начали договариваться с этим нерешительным, робким японцем. В темной грязноватой комнатушке с нудным жужжанием роились мухи, пол был усеян пустыми бутылочками из-под вина. Но что нам оставалось – ведь, высадившись в Японии, мы очутимся в совершенно незнакомом нам месте. Нужно будет отыскать христиан, которые укрыли бы нас и помогли хотя бы на первых порах. Чтобы найти их, нам не обойтись без этого человека.
Прежде чем согласиться, Китидзиро долго раздумывал, отвернувшись лицом к стене, но в конце концов ответил утвердительно. Конечно, для него это довольно рискованное предприятие, но все же он решился – как видно, понял, что, упустив такой случай, может быть, уже никогда больше не увидит Японии.
При содействии падре Валиньяно нам, кажется, удается заполучить большую джонку. Но как неверны и обманчивы людские расчеты! Сегодня нам сообщили, что лодка сильно источена белыми муравьями. А здесь так трудно достать смолу и жесть!
Каждый день я понемножку пишу это письмо, и оно становится похожим на дневник, только что не проставлены даты… Запаситесь терпением и читайте… Неделю назад я писал, что белые муравьи сильно повредили приобретенное нами судно, но, к счастью, с Божьей помощью удалось справиться с этой бедой. Джонку обшили изнутри досками; мы собираемся достичь в ней Формозы и, если суденышко наше выдержит плавание, оттуда прямиком отправимся в Японию. Молим Господа лишь о том, чтобы в Китайском море не попасть в шторм.
Теперь перехожу к горестному известию. Я уже писал Вам, что Санта-Марта, совсем ослабевший за время долгого, изнурительного плавания, в довершение всех бед заболел малярией. Сейчас он лежит пластом с новым приступом лихорадки, у него то жар, то озноб. Вы представить себе не можете, какой он худой, изможденный – а ведь раньше был крепким, сильным мужчиной. Глаза налиты кровью, мокрая салфетка, которую кладут ему на лоб, чтобы облегчить страдания, в одно мгновение становится такой горячей, будто ее окунули в кипяток. Не может быть и речи о том, чтобы везти больного в Японию. Падре Валиньяно тоже сказал, что не даст разрешения на отъезд, если мы вознамеримся взять с собой Санта-Марту.
– Мы отправимся вперед, – утешал Гаррпе больного, – и все устроим к твоему приезду, только выздоравливай…
Но кто предскажет, доживет ли он до этого часа, и кто знает, не попадем ли мы в плен к язычникам, подобно другим христианам?
Санта-Марта оброс бородой, щеки ввалились. Он молча смотрел в окно, сквозь которое видно было, как солнце, похожее на красный стеклянный шар, постепенно погружается в море. О чем думал наш товарищ в эти минуты? Ваше преосвященство хорошо его знает и, наверное, догадывается, о чем… О том дне, когда, благословляемый Вами и Его преосвященством Даско, он взошел на корабль… О долгом и трудном плавании… О страданиях из-за болезни и жажды… Во имя чего мы вынесли это? Зачем приплыли сюда, на край света, в этот жалкий городишко на Востоке?.. Мы, священнослужители, несчастное племя, мы родились лишь затем, чтобы всецело посвятить себя служению людям, но священник, лишенный этой возможности, несчастен вдвойне. В особенности такой, как наш Санта-Марта. В Гоа он стал еще более ревностным почитателем святого Франциска Ксавье, он каждый день посещал могилу этого праведника, окончившего свои дни в Индии, и усердно молился о благополучном исходе нашего путешествия.
Каждый день мы возносим молитвы во исцеление больного, но покамест состояние его не улучшается. Впрочем, что ни делается, все к лучшему; неисповедимы пути Господни, их не постичь разуму человеческому… Приближается время нашего отплытия, через две недели мы выходим в море. Верую, что Господь сотворит чудо и все завершится благополучно.
Ремонт купленной джонки продвигается довольно успешно, места, поврежденные муравьями, законопачены и обшиты досками, так что судно совершенно преобразилось. Двадцать пять моряков-китайцев, которых с помощью падре Валиньяно нам удалось нанять, так худы, что походят на больных после нескольких месяцев голодовки. Однако мышцы их жилистых рук напоминают мотки железной проволоки и обладают удивительной силой. Этими руками они играючи поднимают самые тяжелые ящики с провиантом. Не руки, а просто железные клещи… Теперь нам осталось ждать лишь попутного ветра.
Что до японца Китидзиро, так он тоже трудится вместе с китайцами, таскает ящики, помогает чинить паруса, а мы стараемся получше присмотреться к этому человеку, которому вручаем, быть может, свою судьбу. Пока нам удалось уяснить только то, что личность он довольно изворотливая, хитрая, но, судя по всему, свойства эти проистекают из присущей ему слабости духа.
Недавно мы стали свидетелями неприглядной сцены: в присутствии китайца-надсмотрщика Китидзиро старается работать весьма усердно, но стоит тому отлучиться, как Китидзиро сразу начинает отлынивать, так что китайцы, сперва молча смотревшие на его проделки, в конце концов потеряли терпение и задали ему хорошую взбучку. Все это не заслуживало бы упоминания, но нас поразило другое: стоило матросам повалить его на землю и пнуть разок, как японец, бледный от страха, стал ползать на коленях, униженно прося прощения. В таком поведении нет ничего общего с христианским смирением, это просто-напросто низменное малодушие труса. Подняв к китайцам перепачканную физиономию, он что-то кричал по-японски: изо рта текла струйка грязной слюны. И я вдруг догадался, отчего он так внезапно умолк, когда при нашей первой встрече речь зашла о японских христианах, – наверное, испугался собственной откровенности.
Как бы то ни было, мы поспешили вмешаться, уладили ссору; с тех пор Китидзиро встречает нас подобострастной улыбкой.
– Скажите, вы в самом деле японец? – спросил его Гаррпе.
– Конечно!.. – изумленно ответил Китидзиро. Неудивительно, что Гаррпе задал такой вопрос. Дело в том, что мой товарищ слишком уж уверовал в героизм японцев, о которых многие миссионеры писали, будто это «народ, не боящийся даже смерти». В самом деле, есть же японцы, в течение многих суток выносящие пытку на «водяном кресте» и не предающие свою веру. Но вместе с тем, очевидно, встречаются и такие, как Китидзиро, – нестойкие, слабые духом. И от подобного человека будет зависеть наша судьба в Японии! Правда, он обещал, что сведет нас с христианами, которые согласятся приютить нас. Но теперь, уж право, не знаю, насколько можно верить его посулам.
Тем не менее сомнения мои не означают, что наша решимость поколебалась. Напротив, становится даже весело при мысли, что наши судьбы будут отныне зависеть от такого субъекта, как этот Китидзиро. В самом деле, ведь даже Господь наш вручал свою жизнь недостойным доверия людям. В любом случае выбора у нас нет, остается лишь положиться на Китидзиро: стало быть, так и поступим…
Вот только скверно, что он питает неодолимое пристрастие к вину. Похоже, он тратит на выпивку все деньги, что получает вечером от надсмотрщика. И когда напьется – зрелище угнетающее; кажется, он пьянствует, чтобы прогнать какие-то воспоминания, погребенные на дне души.
Ночь в Макао начинается под долгое, заунывное пение труб – это трубят солдаты Королевского форта. Здесь, в монастыре – как и у нас в Португалии, – после вечерней трапезы монахи идут на молитву в часовню, после чего братия со свечами в руках расходится по кельям. Вот только что по вымощенному камнем двору прошло несколько послушников… В комнатах, отведенных Гаррпе и Санта-Марте, свечи уже погашены. Да, поистине мы находимся на краю земли…
Я сижу, опустив руки на колени. Горит свеча. Я весь во власти сознания, что нахожусь сейчас далеко, на самом краю света, в неведомом Вашему преосвященству месте, где Вам никогда не доведется побывать… Странное, почти мучительное, трудно объяснимое ощущение… В памяти всплывает и бескрайнее, невыразимо страшное море, и бесчисленные гавани, которые мы посетили. Сердце сжимается при этом воспоминании. Уж не сон ли это? Но нет, это явь. Хочется громко воскликнуть – чудо!.. Неужели я и впрямь здесь, в Макао?! Я все еще не в силах поверить этому до конца…
Тишину ночи нарушает лишь легкое сухое шуршание – по стене ползет большой таракан.
«Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари.
Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет»[6], – так говорил воскресший Иисус возлежавшим на вечере ученикам своим. Ныне я следую указанным им путем и мысленно представляю себе облик Господа. Какое у Него было лицо? В Священном Писании об этом не говорится. Как известно Вашему преосвященству, на заре христианства Христа изображали в образе пастуха. В тунике и коротком плаще, он одной рукой придерживает за ножки перекинутого через плечо ягненка, другой – сжимает посох. Это привычный нашему взору облик юноши, какой можно повсюду увидеть в наших селениях. Образ ласковый, мягкий. Восточная Византийская церковь создала иной образ – большой нос с горбинкой, кудрявые волосы, черная борода… Лицо с восточными чертами. А средневековые живописцы придали его облику величавость королей. Но сегодня ночью перед моим мысленным взором встал Иисус, которого я видел на фресках монастыря Борго-Сан-Сепульхеро. Тогда я только-только поступил в семинарию, и это изображение навсегда запечатлелось в моей памяти. Одной ногой Христос попирает гробы, а в правой руке держит крест. Взор Его устремлен прямо на нас, лик исполнен божественной силы – как в ту минуту, у моря Тивериадского, когда, обращаясь к ученику своему Симону Петру, он трижды призывал: «Паси агнцев моих. Паси овец моих. Паси овец моих». Я люблю этот лик. Он притягивает меня к себе, как лицо возлюбленной притягивает взор юноши.
До отъезда остается всего пять дней. У нас нет даров для Японии, кроме жара наших сердец, и потому сейчас мы всецело поглощены заботой о наших душах. О Санта-Марте больше писать не буду. Господь не утешил нас, даровав исцеление нашему бедному другу. Но все, что ни творит Господь, – благо. Наверное, провидение уготовило ему иное предназначение, исполнить которое предстоит ему в будущем.