Снилась писателю какая-то непонятная ерунда. Сначала он оказался за столом в обеденном зале, и Бэрримор накладывал на серебряную тарелку с родовым гербом овсянку. Фёдору даже показалось, что он чувствует запах этой овсянки, вкуснейший запах, от которого потекли слюнки и захотелось есть. Дворецкий что-то вещал про вечерний визит доктора Мортимера и, как ни странно, про приезд леди Анны Муромской.
Потом во снах появилась и сама Аня, и какой-то город на высоких холмах над большой рекой. Они гуляли по старой полуразрушенной крепости, и Федя, вскарабкавшись на неровную, будто погрызенное печенье, стену, с деланным бесстрашием шёл по ней. Девушка ахала, шагая слева, а справа уходил вниз обрыв метров в пятьдесят, заканчивавшийся каменной осыпью и нежным зелёным лужком, в точности как на опушке у Луговца.
Парень спрыгнул со стены, притянул к себе Аню и только-только собрался поцеловать её, как сон переменился. Теперь он стоял на лесной дороге, по щиколотки в чавкающей грязи, среди хмурого и неприветливого осеннего пейзажа. Это вроде бы была опушка Луговца, но вместо деревни впереди виднелась большая усадьба, обезлюдевшая и заброшенная. Фёдор попытался окинуть себя взглядом, и то ли увидел, то ли осознал, что одет он в какую-то старую униформу, эпохи эдак Наполеона, а натёртое ремнём сумки плечо снова давит ремень, только теперь мушкетный.
Тут из пожухлой травы справа вынырнул чёрный лохматый кот, строго взглянул на парня своими жёлтыми глазами-фонарями и неожиданно низким басовитым голосом сказал:
– Развлекаемся, гражданин? Ну-ну.
Федя хотел возмутиться, хотел крикнуть: «Брысь!» Он даже попытался было замахнуться на кота, который почему-то прочно ассоциировался теперь с тем фактом, что Аню поцеловать так и не удалось. Но тут со всех сторон навалились какие-то люди в тулупах, принялись пинать и бить, а Фёдор начал от них отмахиваться и орать: «Я свой! Свой я!» – хотя кому и почему свой, он бы сказать в точности не сумел. Мир вокруг померк, что-то хлопнуло, раздался глухой удар – и руку скрутило уже не фантомной, а вполне взаправдашней болью.
Писатель лежал на кровати по диагонали, кулак правой руки упирался в стену, которую парень, похоже, некоторое время колотил во сне. За окнами плыли нежно-лиловые утренние сумерки – значит, солнце ещё не поднялось над деревьями, хотя птицы в саду и лесу уже щебетали вовсю. Фёдор прислушался: из соседней комнаты доносился приглушённый раскатистый храп Наины Киевны, похожий на работающий компрессор: «хррр-пф-пф-пф».
«Ну, хоть хозяйку не разбудил, чудила», – Федя поправил подушку, улёгся и снова задремал, теперь уже без сновидений.
* * *
– Фёдор Васильевич! Эгей, добрый молодец! Проснулся, что ли?
Парень ошалело сел на постели. В комнате было совсем светло, солнце давно уже поднялось не то, что выше леса, но и вполне себе успело пройти немалый путь по небосводу, а в дверь вежливо, но настойчиво колотила хозяйка.
– Доброе ут… день, Наина Киевна, – он открыл дверь, хотя, в сущности, ничего не мешало старушке зайти, потому что запоров между комнатами предусмотрено не было в принципе.
– Горазд ты спать, батенька, – беззлобно попеняла ему бабка, но тут же лицо её приняло печальное выражение. – Прости, что беспокою, но помощь мне твоя нужна.
«Опять дрова или вода, что ли?» – не без раздражения подумал Федя.
– Сестрица моя заболела.
– Марфа Киевна? – удивился постоялец.
– Да нет, не младшенькая. Средняя. Василиса. Она тут, в Карасиково живёт. Ну, не прямо в самом селе, на хуторе, от села ещё чуток в сторону.
– А как вы узнали? – нахмурился парень. Для него сейчас что Карасиково, что Дубовеж, что родной город представлялись невероятными далями за дремучими чащами.
– Так Ванька, сынок её, приехал. Я уже собралась, а ты, мил человек, пригляди за хозяйством, пока меня нет? Курам корм в маленьком сарайчике, ну а с остальным разберёшься, вчера ведь уже освоился. Да, и вот ещё что, – старушка сунула в руки ошарашенному Фёдору массивный, будто от старинной крепости, ключ. – Это от избушки, если надумаешь в город поехать.
– Вы же говорили, у вас тут воров нет?
– Воров-то нет, а так – положено. Замкни, а ключ, если тяжело таскать, так под ножку скамейки у крыльца положи.
– Да нет, не тяжело, – Федя отнёс ключ на письменный стол, вернулся. – Давайте я вам помогу с вещами?
– Спасибо, мил человек! Вещей-то немного…
Наина Киевна направилась к выходу. Фёдор, двинувшийся следом, увидел посреди первой комнаты груду каких-то узлов, сеток и бесформенных баулов.
«Эмигрирует она, что ли?» – подумал писатель, подхватывая сразу несколько предметов багажа.
За штакетником на улице стояла телега с высокими бортами, спереди на ней сидел крепкого вида седой мужик в сдвинутом на затылок картузе. В оглобле здоровенный конь каурой масти с длинной белоснежной гривой склонил голову и, казалось, подрёмывал. Увидев нагруженного узлами парня, возничий соскочил на землю, помог закинуть в телегу первую партию багажа и протянул короткопалую мозолистую руку:
– Иван Чернава, – голос у него был сиплый, похожий на голос волка из мультфильма. Он и походил на того самого волка: сухощавый, поджарый, с чуть печальными большими глазами и торчащим из-под картуза чубом.
«Ты заходи, если что!» – мелькнуло у Фёдора, и он едва удержался, чтобы не хихикнуть.
– Федя, – представился парень, пожимая руку.
– Я бы и не беспокоил тётушку, да мать настаивает, – доверительно понизив голос, заговорил Иван. – Лето, видишь, засушливое, а её на такую погоду вечно ломит. Недельку-другую отлежится – и снова всё хорошо, а если бы дождик, то и ещё раньше в себя придёт. Но вот вынь да положь, вези Наину. А я что, – он развёл руками.
– Да я понимаю, не волнуйтесь. Присмотрю тут, всё будет в порядке, – пообещал Фёдор.
– Благодетель! – просиял Иван. – Ну, с меня причитается. Грибы любишь?
– Люблю, – удивился Федя.
– Значит, решено. Обратно приедем – привезу. Сам собирал, сам мариновал. У нас в семействе я по грибам первый специалист. Вон, тётушка не даст соврать.
– Чего-чего? – Наина Киевна, возившаяся где-то за домом, появилась перед калиткой.
– Да про грибы.
– А! Да, Ваня по грибам мастер.
Через полчаса вещи были уложены, телега тронулась. Фёдор ещё постоял у калитки, махая рукой и провожая взглядом хозяйку и её племянника, а потом пошёл в дом.
«Так-с… Вот и консервы пригодятся, – подумал он, и даже немного взгрустнул. После бабушкиной готовки переходить на быструю лапшу и кильку в томате совсем не хотелось. – Может, с печкой попробовать?»
Федя заглянул в летнюю кухню, со всех сторон обошёл печь, внимательно изучил её – и решил пока не рисковать. День-другой и поголодать не страшно, да и лень, и вообще, с печкой можно потом разобраться. А там, глядишь, и хозяйка вернется. В конце концов, есть же электроплитка, только надо какую-нибудь посуду найти – не чугунки же на неё ставить.
Фёдор вернулся в дом и обнаружил, что Наина Киевна перед отбытием позаботилась-таки о завтраке. Были тут пирожки с картошкой и жареным луком, домашняя копчёная колбаса и сало, маринованные опята («От Ивана, небось!»), хлеб и пухленький горшочек, в котором обнаружились ещё не успевшие до конца остыть вареники.
«Если оставить часть на ужин, можно сегодня вообще не готовить», – подумал Федя, но как-то так само получилось, что вскоре большая часть завтрака была успешно съедена. Писатель сыто вздохнул и откинулся на стуле.
«С таким питанием я отсюда колобком уеду», – благодушно размышлял Фёдор, но тут же вспомнил, что без Наины Киевны уехать ему светит скорее Кощеем.
«Так-с. Куры!»
Куры были в порядке, корм и вода имелись. Парень прошёлся по саду и огороду, но никаких проблем не обнаружил – всё оставалось в том же виде, что и вчера. Долил воды в душ, застелил кровать и уселся за столом перед раскрытым ноутбуком. Наступило время творить – но муза, похоже, считала иначе, и упорно отказывалась появляться.
Федя бессмысленно скользил взглядом по стенам, перебирая в голове варианты начала. Это должен был быть Шедевр, роман, каких не случалось. Новое слово в отечественном хорроре. Да что хорроре! В литературе! Вот только не то, что новое, но и просто первое слово никак не желало перетекать из размышлений на экран.
Фёдор вздохнул, встал и принялся расхаживать туда-сюда, разглядывая полосатые половички. Боязнь белого листа – безусловный признак гения. Ну, он-то, правда, листа не боится, просто это… временный затык. Парень рассеянно оглянулся по сторонам, заметил на этажерке оставленное старушкой очередное яблоко и, схватив его, принялся грызть на ходу.
«Блин… А огрызок-то вчерашний я не выкинул! И не видно нигде. Наверное, хозяйка забрала и выкинула. Вот подумает теперь, что живёт у неё свинота», – корил себя Федя, делая очередной поворот, теперь лицом к большому зеркалу.
Поднял голову – и завопил.
Из зеркала на него смотрел здоровенный кабан с роскошными загнутыми клыками, лохматой мордой и нахальными глазками. Писатель отпрянул. Один из половичков под ногой сбился в предательский валик, парень зацепился за него и рухнул на пол, только каким-то чудом не приложившись об доски затылком. Постанывая и покряхтывая, Фёдор сел на полу и не без опаски снова посмотрел в зеркало.
В зеркале был он, Федя, растерянный, но очень даже обыкновенный. И скомканный половичок, и наполовину съеденное яблоко, которое парень, падая, выронил. Край стола, часть кровати – всё было на месте. Кабана не было.
«Грибы, – категорично решил про себя Фёдор. – Может, тут какое-нибудь загрязнение. В этих заповедниках чего только не прячут! Какой-нибудь ядерный могильник, прямо под селом».
Он поднялся на ноги, поднял яблоко. С жалостью осмотрел его, потом пренебрежительно скривился:
«Ой, ну чего там!»
Прошлёпал к рукомойнику, сполоснул золотистый бок – и снова захрустел.
«Напишу роман, продам издательству и заработаю сто тонн баксов, – мечтал Федя. – А что, Стёпе Королёву можно, почему мне нельзя?»
Будущий заработок представился Фёдору в виде мультяшной горы зелёных денежных пачек. Он в очередной раз развернулся, стараясь не сбить уже показавший своё коварство половичок – и замер на месте.
Посреди комнаты лежала горка долларовых банкнот. Горка была писателю примерно по пояс, и в верхнюю её часть была воткнута табличка с надписью «СТО ТОНН». Федя заморгал, но деньги никуда не исчезли.
«Мама дорогая!» – он несмело шагнул ближе. Подался вперёд, вглядываясь в банкноты.
Банкноты оказались какими-то странными, будто из банка приколов. С виду в целом походившие на настоящие доллары, но с подписями сикось-накось – будто сошедшие с той самой иллюстрации из мультфильма. К тому же вместо американских президентов на каждой было ухмыляющееся лицо, которое до странности напомнило Фёдору старика, встреченного у вокзала.
«Приплыли… Глюки, – Федя растерянно взглянул на наполовину съеденное яблоко в правой руке. – Наверняка могильник. И яблоки заражённые. Вот потому-то так рано и поспевают!»
Он развернулся, осторожно уложил огрызок обратно на этажерку, повернулся – денег не было. Парень тяжело опустился на кровать, закрыл глаза и некоторое время массировал их через веки, пока мельтешение пятен света не стало совсем уж нестерпимым. Открыл сперва левый – в комнате всё было как обычно. Открыл второй – ничего не изменилось.
«Стоп-стоп-стоп. Ну вчера же я ел почти то же самое! Яблоки так уж точно. И ничего не грезилось».
Фёдор упёр локти в колени, положил подбородок на сцепленные пальцы и задумался. Грибы? Да и грибов-то тех было не так чтобы уж очень много. Может, колбаса? Да нет, колбаса как колбаса. Хорошая колбаса. Сразу видно – действительно копчёная, а не промазанная химозным «дымком». Нет, не в продуктах дело.
«Тепловой удар?» – предположил Федя.
Солнце сегодня в самом деле припекало заметно жарче. Вот и Иван жаловался, что лето без дождей. В лесу, понятное дело, сушь не так заметна, а всё-таки. Да, определённо, солнышко подкралось незаметно. Как раз потому, что вроде и тень, и не постоянно на солнцепёке, а вот прогулялся по огороду – и шмяк! Писатель пересел к столу, хотел было поискать в Интернете признаки теплового удара. Но вспомнил, что Интернет ему не светит, скорее всего, до возвращения в город, и с раздражением закрыл ноутбук.
«Наверное, компресс надо бы», – решил Фёдор. Он прошёл в первую комнату, снял полосатое полотенчико возле рукомойника и, обильно смочив водой, вернулся к себе. Улёгся на кровать, наложил компресс и бездумно уставился в потолок.