Боясь проспать электричку, Фёдор поставил будильник с запасом, примчался на вокзал – и к своему ужасу узнал, что электричку сегодня отменили. Вместо неё был автобус, но, во-первых, через два часа и, во-вторых, проходящий. В Дубовеж он не заезжал, а высаживал пассажиров на перекрёстке («с голым… в чистом поле!» – мрачно подумалось Феде). От перекрёстка по грунтовке требовалось идти до села Луговец, отделённого от Дубовежа примерно пятнадцатью километрами лесной чащи и рекой.
Фёдор хотел взвыть, но вовремя сообразил, что за такое поведение его тут же отправят или в психушку, или в вокзальное отделение милиции. Правда, писатель позволил себе выругаться – но вполголоса и под нос, чтобы не слышали окружающие. Возвращаться домой и досыпать было бессмысленно: на дорогу туда и обратно как раз ушло бы часа полтора, тем более что уже начинались традиционные утренние пробки.
Устроившись на одной из лавочек, которые элегантными поясами стояли вокруг старых могучих лип на вокзальной площади, Фёдор коротал время, листая ленту в смартфоне. Перед глазами, не оставляя в памяти следа, скользили лица, арты, мемы, видео и музыка, чтобы немедленно без остатка раствориться где-то в минувших секундах, минутах, веках… Федя для подстраховки поставил будильник за полчаса до времени отправления автобуса, а также тщательно опросил трёх старушек на соседней лавочке, продавщицу кваса и хмурого парня в жилетке с логотипом продуктовой сети, который таскал в магазин ящики. Все они подтвердили, что да, автобус отходит именно отсюда, вот прямо от той самой скамейки, и всегда вовремя.
«Как же… Электричку тоже обещали вовремя!» – подумал Фёдор, но за неимением других сведений вынужден был принять полученную информацию как истинную.
На скамейку рядом с парнем уселся старик. Не старичок и не старый человек, а именно Старик. Эдакий былинный старче, словно волхв с картинки из «Песни о Вещем Олеге». Правда, местная версия волхва была высокой, сухощавой, без бороды, с аккуратными бухгалтерскими усами-щёточкой, резко очерченными скулами и большими круглыми глубоко посаженными глазами, внимательно смотревшими из-под кустистых бровей. В руках у старца был внушительный стальной бадик – таким, как определил покосившийся на соседа Федя, можно не то, что собаку отогнать, но целиком истребить дикую собачью стаю. Однако необычным в старике были даже не бадик, и не внешность, а то, что он был одет в тщательно отутюженный серый костюм-тройку, с платочком в нагрудном кармашке, в тон табачного цвета галстуку. Образ завершали коричневые кожаные перчатки без пальцев и шляпа, живо вызвавшая у парня ассоциации с гангстерскими фильмами и сериалами.
«Федора, кажется…» – подумал он, и тут старец, благодушно взглянув на Федю, пояснил:
– Трильби.
– Что?
– Шляпа называется трильби. Вижу, вам понравилась? Старый приятель привёз мне её много лет назад, из Нового Орлеана. Тогда, в советские времена, это было нечто колоссальное. Шик! Впрочем, и в Штатах трильби в своё время были в большом почёте. Их, к примеру, очень любили джазмены.
– А я думал – гангстеры, – ляпнул Федя.
– Не без того, – усмехнулся старец. Потом посмотрел на лежащий на скамейке с другой стороны от Фёдора головной убор писателя. – О, Французский Индокитай!
– А? – не понял Федя.
– Ваша красавица. Реплика? Или же подлинник? Погодите, не говорите. Позволите? – рука протянулась над коленями Фёдора, тонкие длинные пальцы бережно взяли шляпу. – Ого-го! Настоящая! Знаете ли, в последнее время стали всё больше делать очень некачественные копии. Дешёвая ткань, синтетические нитки, всё это сикось-накось… А тут, – старец вертел в руках шляпу и будто читал для Фёдора урок истории, – настоящий хлопок, вот, видите узор на ткани? И нитки хлопковые. И прострочки как нужно – ну куда нынешнему дядюшке Ляо с его ширпотребом!
Он быстро перевернул шляпу, заглянул внутрь и прямо-таки просиял:
– Даже пуговицы ещё те, настоящие! Без замены. Прекрасный экземпляр!
– Да, мне тоже нравится, – смущённо пробормотал Фёдор. Он сейчас чувствовал себя так, словно попал на лекцию к своему старому преподавателю из университета – человеку могучего телосложения, оглушительного голоса и яростному противнику любых нарушений дисциплины.
– Простите, – чуть улыбнулся старец, возвращая писателю его головной убор. – У каждого своя маленькая страсть. У меня вот шляпы.
– У меня никакой, – пробормотал Федя, который не мог решить, стоит ли оставаться на лавочке с этим элегантным, но каким-то странным собеседником, или сделать вид, что забыл что-то купить в магазине. Воду. Да, пожалуй, стоило бы взять в дорогу воду. Вряд ли автобус делает долгие остановки, а по жаре ближе к полудню спечёшься без воды.
– Вы в Дубовеж? – поинтересовался старик.
– А… как?
Тонкие губы под усами-щёточкой изогнулись:
– Так ведь тут все, кто томится ожиданием – в Дубовеж. Те, кому поближе, так долго не ждут, автобусов хватает. А в Дубовеж он сегодня один. Я сам туда же.
«Этого ещё не хватало! Он же рядом сядет и всю дорогу будет мне про шляпы вещать!» – с отчаянием подумал Фёдор.
– Ой, простите, я забыл – надо бы воды взять с собой!
– Конечно-конечно, – вежливо улыбнулся старец. – Никакого удовольствия путешествовать, мучимым жаждой.
* * *
Когда Федя вышел из магазина, обладателя трильби и бадика нигде не было видно. Старушки, похоже, ксерокопировались, потому что их на лавочке уже сидело семь, и каждая деловито придерживала тележку на колёсиках.
«Вот дурдом начнётся на посадке… Блин, а автобус случайно не «Газель»? Там же всё это добро не вместится!» – Фёдор в ужасе оглядел компанию пенсионерок. Чуть в стороне молодая женщина лет тридцати устало пыталась убедить трёх девочек мал мала меньше вести себя прилично. Отец семейства, по виду ровесник супруги, с отсутствующим видом быстро листал что-то на экране смартфона.
«Детский ор, остановки в неположенных местах», – Федя вторично за утро испытал желание взвыть. Затем появилось другое желание – плюнуть на внесённую предоплату и вернуться в квартиру. Там сейчас прохладно, спокойно, можно завалиться на кровать и подремать. Беспокойный сон ночью и ранний подъём уже давали о себе знать: рот Фёдора всё чаще и чаще перекашивали зевки. Парень вспомнил о том, что ему ещё предстояло тащиться невесть сколько от места высадки до Пчёликов, и желание сбежать сделалось прямо-таки неодолимым.
Однако в этот момент подъехал автобус.
На счастье Феди, это была не «Газель», а потрёпанный и видавший виды, но всё-таки вполне вместительный ПАЗик. Старушки, которых теперь уже было одиннадцать, бодро оккупировали со своими тележками переднюю и заднюю площадки, предоставив остальным пассажирам делить середину автобуса. Фёдор занял место у окна на левой стороне, очень надеясь, что большую часть дороги автобус не поедет этим боком к солнцу. Семейство расположилось справа, у передней двери. Девочки устроили возню за то, кому первой смотреть в окно, и в конце концов мать рассадила их по одной, заняв стратегическую позицию вперед с самой младшей, а отца посадив через сиденье сзади, с самой старшей.
К удивлению Фёдора, старец так и не появился. Автобус ещё подождал некоторое время, добирая опаздывающих пассажиров – всего подоспело не больше десятка человек – и, с шипением закрыв двери, мягко покатил по уже основательно прогретому июньским солнышком асфальту.
Пользуясь наличием Интернета, Федя быстро набрал в приложении карт «Луговец», прикинул расстояние от перекрёстка до села – и пожалел, что не остался. К пятнадцати километрам забега Луговец-Дубовеж добавлялись ещё примерно четыре километра отчаянного броска от перекрёстка.
«Интересно, как они эти тележки по грунтовке попрут? – посмотрел он на беседующих старушек на передней площадке. – И детям, опять же, такой поход…»
Фёдор ещё раз посмотрел по сторонам. Автобус, плавно обогнувший по большому кругу вокзальную площадь, и поклонившийся на ней каждому светофору, на прощание прокатил мимо лавочек, лип и магазина. В дверях Феде померещилась знакомая фигура в костюме-тройке, только почему-то не бегущая, отчаянно размахивая руками, за единственным сегодня транспортом на Дубовеж. Писатель оглянулся, силясь рассмотреть, действительно ли в дверях магазина стоял тот самый старик, но автобус уже свернул, и вокзальная площадь пропала из виду.
* * *
То ли старец что-то напутал, то ли просто нёс чушь, пытаясь выглядеть всезнающим и загадочным – но на заветном перекрёстке из автобуса вылез только Фёдор. Все попутчики, севшие в городе, постепенно сошли на промежуточных остановках, вместо старушек и семьи с тремя дочками давным-давно подсели новые пассажиры, и даже из них часть уже успела выйти. В итоге на недовольный голос водителя: «Поворот на Луговец! Выходят?» утвердительно откликнулся один лишь Федя.
Проводив страдальческим взглядом скрывшийся в клубах пыли ПАЗик, парень надел рюкзак, закинул на плечо сумку и бодро зашагал по петляющей грунтовке в сторону леса. Чаща заповедника начиналась всего в нескольких сотнях метров от дороги, отделённая от асфальта порослью молодых сосенок. Воздух пах разогретой сосновой смолой, щебетали какие-то птахи, а когда Фёдор, наконец, достиг леса, от солнца парня скрыла приятная разреженная полутень.
Услышав дребезжащее «з-з-з», Федя сообразил, что не захватил с собой спрей от комаров. Однако почти тут же припомнилось почёрпнутое где-то в Интернете знание, что комары в сосновых лесах днём почти не активны, да и вечером тоже. Если только нет густого подлеска и завалов упавших деревьев, где в сырости могли бы размножаться эти кровопийцы. Упавшие деревья имелись, но не так, чтобы много. Подлесок тоже не выглядел густым. Фёдор, время от времени шлёпая себя по шее, лбу или рукам, продолжал храбро углубляться в лес.
Спустя некоторое время дорога вышла к развилке с деревянным столбиком, когда-то выкрашенным в красно-белые полосы. Краска изрядно облупилась, но на верхушке столбика в выемке всё ещё можно было прочесть номер из трёх цифр.
«Лесников метка, вроде бы…» – неуверенно предположил Фёдор.
Над столбиком к обломку мёртвой сосны был приколочен щит из потрескавшейся и пошедшей пузырями фанеры. Надписи на нём были явно тех же времён, что и раскраска столбика, так что у Феди ушло некоторое время на то, чтобы разобрать криво намалёванные и местами стёршиеся буквы.
– Луговец – налево, кордон – прямо, болото – направо, – прочёл он наконец.
«Очень содержательно. Кому, интересно, может понадобиться болото? Хотя там, наверное, ягоду собирают. Клюкву же вроде? Или морошку. А, нет, морошка – это на севере. Чернику? – Фёдор свернул налево. – А кордон – лесничество, конечно».
Что-то зашуршало в подлеске справа от дороги и парень замер на месте.
«Заповедник… – помертвев, подумал Федя. – Тут же и волки наверняка водятся… И медведи… Может, и рыси?»
Шорох приблизился, но прежде, чем пешеход успел что-то предпринять, из раздвинувшейся травы на дорогу вышел лохматый чёрный кот. Уши у него действительно были рысьи – большие, вытянутые, с кисточками. Да и сам кот габаритами запросто мог потягаться с какой-нибудь некрупной собакой, вроде терьера. Зверь сел, с ленивым равнодушием взглянул на человека, и Фёдору показалось, что на лохматой морде явственно проступила досада. Ходят, мол, всякие тут.
– Кис-кис… – к кошкам парень благоволил с детства. В сущности, Федя неплохо ладил с самым разным зверьём, но с годами эта сторона его натуры будто усыхала, усыхала, и сделалась совсем крохотной, бледненькой тенью себя прежней. Мальчик, который когда-то плакал над найденным дохлым шмелём, растворился в усталом, ворчливом и циничном взрослом.
Кот презрительно посмотрел на протянутую руку, демонстративно отвернулся и принялся разглядывать толстую сосну на обочине. Потом поднялся и, раздражённо дёрнув хвостом, направился вдоль дороги в сторону села.
«Далеко же он забрался, если деревенский! Но с виду ухоженный, значит, не заблудился и не голодает».
Кот сиганул в кусты и исчез. Фёдор зашагал дальше.