Мне нравится, что Вы больны не мной… (сборник) - читать онлайн

Он был наш ангел, был наш демон

Наш гувернер – наш чародей,

Наш принц и рыцарь. – Был нам всем он

Среди людей!

В нем было столько изобилий,

Что и не знаю, как начну!

Мы пламенно его любили –

Одну весну.

Один его звонок по зале –

И нас охватывал озноб,

И до безумия пылали

Глаза и лоб.

И как бы шевелились корни

Волос, – о, эта дрожь и жуть!

И зала делалась просторней,

И у́же – грудь.

И руки сразу леденели,

И мы не чувствовали ног.

– Семь раз в течение недели

Такой звонок!

……………………………………………

Он здесь. Наш первый и последний!

И нам принадлежащий весь!

Уже выходит из передней!

Он здесь, он здесь!

Он вылетает к нам, как птица,

И сам влетает в нашу сеть!

И сразу хочется кружиться,

Кричать и петь.

……………………………………………

Прыжками через три ступени

Взбегаем лесенкой крутой

В наш мезонин – всегда весенний

И золотой.

Где невозможный беспорядок,

Где точно разразился гром

Над этим ворохом тетрадок

Еще с пером.

Над этим полчищем шарманок,

Картонных кукол и зверей,

Полуобгрызенных баранок,

Календарей,

Неописуемых коробок,

С вещами не на всякий вкус,

Пустых флакончиков без пробок,

Стеклянных бус –

Чьи ослепительные грозди

– Clinquantes, éclatantes grappes[11] –

Звеня опутывают гвозди

Для наших шляп.

Садимся – смотрим – знаем – любим,

И чуем, не спуская глаз,

Что за него себя погубим,

А он – за нас.

Два скакуна в огне и мыле –

Вот мы! – Лови, когда не лень!

Мы говорим о том, как жили

Вчерашний день.

О том, как бегали по зале

Сегодня ночью при луне

И что и как ему сказали

Потом во сне.

И как – и мы уже в экстазе! –

За наш непокоримый дух

Начальство наших двух гимназий

Нас гонит двух.

Как никогда не выйдем замуж,

– Так и останемся втроем! –

О, никогда не выйдем замуж,

Скорей умрем!

Как жизнь уже давным-давно нам –

Сукно игорное: – vivat![12]

За Иоанном – в рай, за доном

Жуаном – в ад.

……………………………………………………..

Жерло заговорившей Этны –

Его заговоривший рот.

Ответный вихрь и смерч, ответный

Водоворот.

Здесь и проклятья, и осанна,

Здесь все сжигает и горит.

О всем, что в мире несказанно,

Он говорит.

Нас – нам казалось – насмерть раня

Кинжалами зеленых глаз,

Змеей взвиваясь на диване!..

О, сколько раз

С шипеньем раздраженной кобры,

Он клял вселенную и нас, –

И снова становился добрый…

Почти на час.

Чревовещание – девизы –

Витийства – о король плутов!

Но нам уже доносят снизу,

Что чай готов.

………………………………………….

Среди пятипудовых теток

Он с виду весит ровно пуд:

Так легок, резок, строен, четок,

Так страшно худ.

Да нет – он ничего не весит!

Он ангельски – бесплотно – юн!

Его лицо, как юный месяц

Меж полных лун.

Упершись в руку подбородком,

– О том, как вечера тихи,

Читает он. – Как можно теткам

Читать стихи?!

……………………………………………

О, как он мил и как сначала

Преувеличенно учтив!

Как, улыбаясь, прячет жало

И как, скрестив

Свои магические руки,

Умеет – берегись сосед! –

Любезно отдаваться скуке

Пустых бесед.

Но вдруг – безудержно и сразу! –

Он вспыхивает мятежом,

За безобиднейшую фразу

Грозя ножом.

Еще за полсекунды чинный,

Уж с пеной у рта взвел курок.

– Прощай, уют и именинный,

Прощай, пирог!

…………………………………………….

Чай кончен. – Удлинились тени.

И домурлыкал самовар.

Скорей, на свежий, на весенний

Тверской бульвар!

Нам так довольно о Бодлере!

Пусть ветер веет нам в лицо!

Поют по-гоголевски двери,

Скрипит крыльцо. –

В больших широкополых шляпах

Мы, кажется, еще милей…

И этот запах, этот запах

От тополей.

……………………………………………….

Бульвар сверкает. По дорожке

Косые длинные лучи.

Бегут серсо, за ними ножки,

Летят мячи,

Другие остаются в сетках.

Вот мальчик в шапочке «Варяг»

На платьице в шотландских клетках

Направил шаг.

Сияют кудри, щечки, глазки,

Ревун надулся и охрип.

Скрипят колесами коляски,

– Протяжный скрип. –

Там мама наблюдает зорко

За девочкой с косой, как медь.

В одной руке ее – ведерко,

В другой – медведь.

Какой-то мальчик просит кашки.

О, как он, бедный, не дорос

До гимназической фуражки

И папирос!

О вейтесь, кудри, вейтесь, ленты!

Увы, обратно нет путей!

Проходят парами студенты

Среди детей.

Играет солнце по аллеям…

– Как жизнь прелестна и проста! –

Нам ровно тридцать лет обеим:

Его лета.

……………………………………………….

О как вас перескажешь ныне –

Четырнадцать – шестнадцать лет!

Идем, наш рыцарь посредине,

Наш свой – поэт.

Мы по бокам, как два привеска,

И видит каждая из нас:

Излом щеки, сухой и резкий,

Зеленый глаз.

Крутое острие бородки,

Как злое острие клинка,

Точеный нос и очерк четкий

Воротничка.

(– Кто с нашим рыцарем бродячим

Теперь бредет в луче златом?.. –)

Над раскаленным, вурдалачьим

Тяжелым ртом, –

Уса, взлетевшего высоко,

Надменное полукольцо…

– И все заглядываем сбоку

Ему в лицо.

А там, в полях необозримых,

Служа Небесному Царю,

Чугунный правнук Ибрагимов

Зажег зарю.

…………………………………………..

На всем закат пылает алый,

Пылают где-то купола,

Пылают окна нашей залы

И зеркала.

Из черной глубины рояля

Пылают грозди алых роз.

– «Я рыцарь Розы и Грааля,

Со мной Христос,

Но шел за мной по всем дорогам

Тот, кто присутствует и здесь.

Я между Дьяволом и Богом

Разорван весь.

Две правды – два пути – две силы –

Две бездны: Данте и Бодлер!»

О, как он по-французски, милый,

Картавил «эр».

Но, милый, Данте ты оставишь,

И с ним Бодлера, дорогой!

Тихонько нажимаем клавиш,

За ним другой –

И звуки – роем пчел из улья –

Жужжат и вьются – кто был прав?! –

Наш Рыцарь Розы через стулья

Летит стремглав.

Он, чуть ли не вселенной старше –

Мальчишка с головы до пят!

По первому аккорду марша

Он весь – солдат!

Чу! – Звон трубы! – Чу! – Конский топот,

Треск барабана! – Кивера!

Ах, к черту ум и к черту опыт!

Ура! Ура!

Он Тот, в чьих белых пальцах сжаты

Сердца и судьбы, сжат весь мир.

На нем зеленый и помятый

Простой мундир.

Он Тот, кто у кремлевских башен

Стоял во весь свой малый рост.

В чьи вольные цвета окрашен

Аркольский мост.

………………………………………………..

Должно быть, бледны наши лица,

Стук сердца разрывает грудь.

Нет времени остановиться,

Нет сил – вздохнуть.

Магическою силой руки

По клавишам – уже летят!

Гремят вскипающие звуки,

Как водопад.

Цирк, раскаленный, как Сахара,

Сонм рыжекудрых королев.

Две гордости земного шара:

Дитя и лев.

Под куполом – как царь в чертоге –

Красуется британский флаг.

Расставив клетчатые ноги,

Упал дурак…

В плаще из разноцветных блесток,

Под говор напряженных струн

На площадь вылетел подросток,

Как утро – юн!

– Привет, миледи и милорды!

Уже канат дрожит тугой

Под этой маленькой и твердой

Его ногой.

В своей чешуйке многозвездной,

– Закончив резвый пируэт –

Он улыбается над бездной,

Подняв берет.

……………………………………………..

Рояль умолкнул. Дребезжащий

Откуда-то – на смену – звук.

Играет музыкальный ящик,

Старинный друг,

Весь век до хрипоты, до стона,

Игравший трио этих пьес:

Марш кукол – Auf der Blauen Donau[13] –

И экосез.

В мир голосов и гобеленов

Открылась тайная тропа.

О, рай златоволосых венок!

О, вальс в три па!

Под вальс невинный, вальс старинный

Танцуют наши три весны,

Холодным зеркалом гостиной –

Отражены.

Так, залу окружив трикраты,

– Тройной тоскующий тростник –

Вплываем в царство белых статуй

И старых книг.

…………………………………………………..

На вышке шкафа, сер и пылен,

Видавший лучшие лета,

Угрюмо восседает филин

С лицом кота.

С набитым филином в соседстве

Спит Зевс, тот непонятный дед,

Которым нас пугали в детстве,

Что – людоед.

Как переполненные соты –

Ряд книжных полок. – Тронул блик

Пергаментные переплеты

Старинных книг.

Цвет Греции и слава Рима, –

Неисчислимые тома!

Здесь – сколько б солнца ни внесли мы –

Всегда зима.

Последним солнцем розовея,

Распахнутый лежит Платон…

Бюст Аполлона – план Музея –

И всё – как сон.

……………………………………………………

Уже везде по дому ставни

Захлопываются, стуча.

В гостиной – где пожар недавний? –

Уж ни луча.

Все меньше и все меньше света,

Все ближе и все ближе стук…

Уж половина кабинета

Ослепла вдруг.

Еще единым мутным глазом

Белеет левое окно.

Но ставни стукнули – и разом

Совсем темно.

Самозабвение – нирвана –

Что, фениксы, попались в сеть?! –

На дальних валиках дивана

Не усидеть!

Уже в углу вздохнуло что-то,

И что-то дрогнуло чуть-чуть.

Тихонько скрипнули ворота:

Кому-то в путь.

Иль кто-то держит путь обратный

– Уж наши руки стали льдом –

В завороженный, невозвратный

Наш старый дом.

Мать под землей, – отец в Каире…

Еще какое-то пятно!

Уже ничто смешное в мире

Нам не смешно.

Уже мы поняли без слова,

Что белое у шкафа – гроб.

И сердце, растеряв подковы,

Летит в галоп.

………………………………………………………

– «Есть в мире ночь. Она беззвездна.

Есть в мире дух, он весь – обман.

Есть мир. Ему названье – бездна

И океан.

Кто в этом океане плавал –

Тому обратно нет путей!

Я в нем погиб. – Обратно, Дьявол!

Не тронь детей!

А вы, безудержные дети,

С умом пронзительным, как лед, –

С безумьем всех тысячелетий!

Вы, в ком поет

И жалуется и томится –

Вся несказанная земля!

Вы, розы, вы, ручьи, вы, птицы,

Вы, тополя –

Вы, мертвых Лазарей из гроба

Толкающие в зелень лип,

Вы, без кого давным-давно бы

Уже погиб

Наш мир – до призрачности зыбкий

На трех своих гнилых китах –

– О золотые рыбки! – Скрипки

В моих руках! –

В короткой юбочке нелепой

Несущие богам – миры,

Ко мне прижавшиеся слепо,

Как две сестры,

Вы, чей отец сейчас в Каире,

Чьей матери остыл и след –

Узнайте, вам обеим в мире

Спасенья нет!

Хотите, – я сорву повязку?

Я вам открою новый путь?»

– «Нет, – лучше расскажите сказку

Про что-нибудь…»

………………………………………………………………

– О Эллис! – прелесть, юность, свежесть.

Невинный и волшебный вздор!

Плач ангела! – Зубовный скрежет!

Святой танцор.

Без думы о насущном хлебе

Живущий – чем и как – Бог весть!

Не знаю, есть ли Бог на небе! –

Но, если есть –

Уже сейчас, на этом свете,

Все до единого грехи

Тебе отпущены за эти

Мои стихи.

О Эллис! – Рыцарь без измены!

Сын голубейшей из отчизн!

С тобою раздвигались стены

В иную жизнь…

– Где б ни сомкнулись наши веки

В безлюдии каких пустынь –

Ты – наш и мы – твои. Во веки

Веков. Аминь.

Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли!

И лучше – пусть!

Вы слишком многих, мнится, целовали,

Отсюда грусть.

Всех героинь шекспировских трагедий

Я вижу в Вас.

Вас, юная трагическая леди,

Никто не спас!

Вы так устали повторять любовный

Речитатив!

Чугунный обод на руке бескровной –

Красноречив!

Я Вас люблю. – Как грозовая туча

Над Вами – грех –

За то, что Вы язвительны, и жгучи

И лучше всех,

За то, что мы, что наши жизни – разны

Во тьме дорог,

За Ваши вдохновенные соблазны

И темный рок,

За то, что Вам, мой демон крутолобый,

Скажу прости,

За то, что Вас – хоть разорвись над гробом! –

Уж не спасти!

За эту дрожь, за то – что – неужели

Мне снится сон? –

За эту ироническую прелесть,

Что Вы – не он.

Под лаской плюшевого пледа

Вчерашний вызываю сон.

Что это было? – Чья победа? –

Кто побежден?

Все передумываю снова,

Всем перемучиваюсь вновь.

В том, для чего не знаю слова,

Была ль любовь?

Кто был охотник? – Кто – добыча?

Все дьявольски – наоборот!

Что понял, длительно мурлыча,

Сибирский кот?

В том поединке своеволий

Кто, в чьей руке был только мяч?

Чье сердце – Ваше ли, мое ли

Летело вскачь?

И все-таки – что ж это было?

Чего так хочется и жаль?

Так и не знаю: победила ль?

Побеждена ль?

Сегодня таяло, сегодня

Я простояла у окна.

Взгляд отрезвленней, грудь свободней,

Опять умиротворена.

Не знаю, почему. Должно быть,

Устала попросту душа,

И как-то не хотелось трогать

Мятежного карандаша.

Так простояла я – в тумане –

Далекая добру и злу,

Тихонько пальцем барабаня

По чуть звенящему стеклу.

Душой не лучше и не хуже,

Чем первый встречный – этот вот, –

Чем перламутровые лужи,

Где расплескался небосвод,

Чем пролетающая птица

И попросту бегущий пес,

И даже нищая певица

Меня не довела до слез.

Забвенья милое искусство

Душой усвоено уже.

Какое-то большое чувство

Сегодня таяло в душе.

Вам одеваться было лень,

И было лень вставать из кресел.

– А каждый Ваш грядущий день

Моим весельем был бы весел.

Особенно смущало Вас

Идти так поздно в ночь и холод.

– А каждый Ваш грядущий час

Моим весельем был бы молод.

Вы это сделали без зла,

Невинно и непоправимо.

– Я Вашей юностью была,

Которая проходит мимо.

Сегодня, часу в восьмом,

Стремглав по Большой Лубянке,

Как пуля, как снежный ком,

Куда-то промчались санки.

Уже прозвеневший смех…

Я так и застыла взглядом:

Волос рыжеватый мех,

И кто-то высокий – рядом!

Вы были уже с другой,

С ней путь открывали санный,

С желанной и дорогой, –

Сильнее, чем я – желанной.

– Oh, je n’en puis plus, j’étouffe![14] –

Вы крикнули во весь голос,

Размашисто запахнув

На ней меховую полость.

Мир – весел и вечер лих!

Из муфты летят покупки…

Так мчались Вы в снежный вихрь,

Взор к взору и шубка к шубке.

И был жесточайший бунт,

И снег осыпался бело.

Я около двух секунд –

Не более – вслед глядела.

И гладила длинный ворс

На шубке своей – без гнева.

Ваш маленький Кай замерз,

О Снежная Королева.

Ночью над кофейной гущей

Плачет, глядя на Восток.

Рот невинен и распущен,

Как чудовищный цветок.

Скоро месяц – юн и тонок –

Сменит алую зарю.

Сколько я тебе гребенок

И колечек подарю!

Юный месяц между веток

Никого не устерег.

Сколько подарю браслеток,

И цепочек, и серег!

Как из-под тяжелой гривы

Блещут яркие зрачки!

Спутники твои ревнивы? –

Кони кровные легки!

Как весело сиял снежинками

Ваш – серый, мой – соболий мех,

Как по рождественскому рынку мы

Искали ленты ярче всех.

Как розовыми и несладкими

Я вафлями объелась – шесть!

Как всеми рыжими лошадками

Я умилялась в Вашу честь.

Как рыжие поддевки – парусом,

Божась, сбывали нам тряпье,

Как на чудных московских барышень

Дивилось глупое бабье.

Как в час, когда народ расходится,

Мы нехотя вошли в собор,

Как на старинной Богородице

Вы приостановили взор.

Как этот лик с очами хмурыми

Был благостен и изможден

В киоте с круглыми амурами

Елисаветинских времен.

Как руку Вы мою оставили,

Сказав: «О, я ее хочу!»

С какою бережностью вставили

В подсвечник – желтую свечу…

– О, светская, с кольцом опаловым

Рука! – О, вся моя напасть! –

Как я икону обещала Вам

Сегодня ночью же украсть!

Как в монастырскую гостиницу

– Гул колокольный и закат –

Блаженные, как имянинницы,

Мы грянули, как полк солдат.

Как я Вам – хорошеть до старости –

Клялась – и просыпала соль,

Как трижды мне – Вы были в ярости! –

Червонный выходил король.

Как голову мою сжимали Вы,

Лаская каждый завиток,

Как Вашей брошечки эмалевой

Мне губы холодил цветок.

Как я по Вашим узким пальчикам

Водила сонною щекой,

Как Вы меня дразнили мальчиком,

Как я Вам нравилась такой…

Свободно шея поднята,

Как молодой побег.

Кто скажет имя, кто – лета,

Кто – край ее, кто – век?

Извилина неярких губ

Капризна и слаба,

Но ослепителен уступ

Бетховенского лба.

До умилительности чист

Истаявший овал.

Рука, к которой шел бы хлыст,

И – в серебре – опал.

Рука, достойная смычка,

Ушедшая в шелка,

Неповторимая рука,

Прекрасная рука.

Ты проходишь своей дорогою,

И руки твоей я не трогаю.

Но тоска во мне – слишком вечная,

Чтоб была ты мне – первой встречною.

Сердце сразу сказало: «Милая!»

Всё тебе – наугад – простила я,

Ничего не знав, – даже имени! –

О, люби меня, о, люби меня!

Вижу я по губам – извилиной,

По надменности их усиленной,

По тяжелым надбровным выступам:

Это сердце берется – приступом!

Платье – шелковым черным панцирем,

Голос с чуть хрипотцой цыганскою,

Все в тебе мне до боли нравится, –

Даже то, что ты не красавица!

Красота, не увянешь за лето!

Не цветок – стебелек из стали ты,

Злее злого, острее острого

Увезенный – с какого острова?

Опахалом чудишь, иль тросточкой, –

В каждой жилке и в каждой косточке,

В форме каждого злого пальчика, –

Нежность женщины, дерзость мальчика.

Все усмешки стихом парируя,

Открываю тебе и миру я

Всё, что нам в тебе уготовано,

Незнакомка с челом Бетховена!

Могу ли не вспомнить я

Тот запах White-Rose[15] и чая,

И севрские фигурки

Над пышащим камельком…

Мы были: я – в пышном платье

Из чуть золотого фая,

Вы – в вязаной черной куртке

С крылатым воротником.

Я помню, с каким вошли Вы

Лицом – без малейшей краски,

Как встали, кусая пальчик,

Чуть голову наклоня.

И лоб Ваш властолюбивый

Под тяжестью рыжей каски,

Не женщина и не мальчик, –

Но что-то сильней меня!

Движением беспричинным

Я встала, нас окружили.

И кто-то в шутливом тоне:

«Знакомьтесь же, господа».

И руку движеньем длинным

Вы в руку мою вложили,

И нежно в моей ладони

Помедлил осколок льда.

С каким-то, глядевшим косо,

Уже предвкушая стычку, –

Я полулежала в кресле,

Вертя на руке кольцо.

Вы вынули папиросу,

И я поднесла Вам спичку,

Не зная, что делать, если

Вы взглянете мне в лицо.

Я помню – над синей вазой –

Как звякнули наши рюмки.

«О, будьте моим Орестом!»

И я Вам дала цветок.

С зарницею сероглазой

Из замшевой черной сумки

Вы вынули длинным жестом

И выронили – платок.

Все глаза под солнцем – жгучи,

День не равен дню.

Говорю тебе на случай,

Если изменю:

Чьи б ни целовала губы

Я в любовный час,

Черной полночью кому бы

Страшно ни клялась, –

Жить, как мать велит ребенку,

Как цветочек цвесть,

Никогда ни в чью сторонку

Глазом не повесть…

Видишь крестик кипарисный?

– Он тебе знаком –

Все проснется – только свистни

Под моим окном.

Сини подмосковные холмы,

В воздухе чуть теплом – пыль и деготь.

Сплю весь день, весь день смеюсь, – должно быть,

Выздоравливаю от зимы.

А иду домой возможно тише:

Ненаписанных стихов – не жаль!

Стук колес и жареный миндаль дороже

Всех четверостиший.

Голова до прелести пуста,

Оттого что сердце – слишком полно!

Дни мои, как маленькие волны,

На которые гляжу с моста.

Чьи-то взгляды слишком уж нежны

В нежном воздухе едва нагретом…

Я уже заболеваю летом,

Еле выздоровев от зимы.

Повторю в канун разлуки,

Под конец любви,

Что любила эти руки

Властные твои

И глаза – кого-кого-то

Взглядом не дарят! –

Требующие отчета

За случайный взгляд.

Всю тебя с твоей треклятой

Страстью – видит Бог! –

Требующую расплаты

За случайный вздох.

И еще скажу устало,

– Слушать не спеши! –

Что твоя душа мне встала

Поперек души.

И еще тебе скажу я:

– Все равно – канун! –

Этот рот до поцелуя

Твоего был юн.

Взгляд – до взгляда – смел и светел,

Сердце – лет пяти…

Счастлив, кто тебя не встретил

На своем пути.

Есть имена, как душные цветы,

И взгляды есть, как пляшущее пламя…

Есть темные извилистые рты

С глубокими и влажными углами.

Есть женщины. – Их волосы, как шлем,

Их веер пахнет гибельно и тонко.

Им тридцать лет. – Зачем тебе, зачем

Моя душа спартанского ребенка?

Хочу у зеркала, где муть

И сон туманящий,

Я выпытать – куда Вам путь

И где пристанище.

Я вижу: мачта корабля,

И Вы – на палубе…

Вы – в дыме поезда… Поля

В вечерней жалобе…

Вечерние поля в росе,

Над ними – во́роны…

– Благословляю Вас на все

Четыре стороны!

В первой любила ты

Первенство красоты,

Кудри с налетом хны,

Жалобный зов зурны,

Звон – под конем – кремня,

Стройный прыжок с коня,

И – в самоцветных зернах –

Два челночка узорных.

А во второй – другой –

Тонкую бровь дугой,

Шелковые ковры

Розовой Бухары,

Перстни по всей руке,

Родинку на щеке,

Вечный загар сквозь блонды

И полунощный Лондон.

Третья тебе была

Чем-то еще мила…

– Что от меня останется

В сердце твоем, странница?

Вспомяните: всех голов мне дороже

Волосок один с моей головы.

И идите себе… – Вы тоже,

И Вы тоже, и Вы.

Разлюбите меня, все разлюбите!

Стерегите не меня поутру!

Чтоб могла я спокойно выйти

Постоять на ветру.

Руки, которые не нужны

Милому, служат – Миру.

Горестным званьем Мирской Жены

Нас увенчала Лира.

Много незваных на царский пир.

Надо им спеть на ужин!

Милый не вечен, но вечен – Мир.

Не понапрасну служим.

И не спасут ни стансы, ни созвездья.

А это называется – возмездье

За то, что каждый раз,

Стан разгибая над строкой упорной,

Искала я над лбом своим просторным

Звезд только, а не глаз.

Что самодержцем Вас признав на веру,

– Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,

Без Вас мне не был пуст!

Что по ночам, в торжественных туманах,

Искала я у нежных уст румяных –

Рифм только, а не уст.

Возмездие за то, что злейшим судьям

Была – как снег, что здесь, под левой грудью –

Вечный апофеоз!

Что с глазу на́ глаз с молодым Востоком

Искала я на лбу своем высоком

Зорь только, а не роз!

Душа, не знающая меры,

Душа хлыста и изувера,

Тоскующая по бичу.

Душа – навстречу палачу,

Как бабочка из хризалиды!

Душа, не съевшая обиды,

Что больше колдунов не жгут.

Как смоляной высокий жгут

Дымящая под власяницей…

Скрежещущая еретица,

– Саванароловой сестра –

Душа, достойная костра!

Косматая звезда,

Спешащая в никуда

Из страшного ниоткуда.

Между прочих овец приблуда,

В златорунные те стада

Налетающая, как Ревность –

Волосатая звезда древних!

О первое солнце над первым лбом!

И эти – на солнце прямо –

Дымящие – черным двойным жерлом –

Большие глаза Адама.

О первая ревность, о первый яд

Змеиный – под грудью левой!

В высокое небо вперенный взгляд:

Адам, проглядевший Еву!

Врожденная рана высоких душ,

О Зависть моя! О Ревность!

О всех мне Адамов затмивший Муж:

Крылатое солнце древних!

Блаженны дочерей твоих, Земля,

Бросавшие для боя и для бега.

Блаженны в Елисейские поля

Вступившие, не обольстившись негой.

Так лавр растет, – жестоколист и трезв,

Лавр-летописец, горячитель боя.

– Содружества заоблачный отвес

Не променяю на юдоль любови.

Не приземист – высокоросл

Стан над выравненностью грядок.

В густоте кормовых ремесл

Хоровых не забыли радуг.

Сплю – и с каждым батрацким днем

Тверже в памяти благородной,

Что когда-нибудь отдохнем

В верхнем городе Леонардо.

Мимо иди!

Это великая милость.

Дочь Иаира простилась

С куклой (с любовником!) и с красотой.

Этот просторный покрой

Юным к лицу.

В просторах покроя –

Потерянность тела,

Посмертная сквозь.

Девица, не скроешь,

Что кость захотела

От косточки врозь.

Зачем, равнодушный,

Противу закону

Спешащей реки –

Слез женских послушал

И о́тчего стону –

Душе вопреки!

Сказал – и воскресла,

И смутно, по памяти,

В мир хлеба и лжи.

Но поступь надтреснута,

Губы подтянуты,

Руки свежи.

И всё как спросоньица

Немеют конечности.

И в самый базар

С дороги не тронется

Отвесной. – То Вечности

Бессмертный загар.

Привыкнет – и свыкнутся.

И в белом, как надобно,

Меж плавных сестер…

То юную скрытницу

Лавиною свадебной

Приветствует хор.

Рукой его согнута,

Смеется – всё заново!

Всё роза и гроздь!

Но между любовником

И ею – как занавес

Посмертная сквозь.

Сивилла: выжжена, сивилла: ствол,

Все птицы вымерли, но Бог вошел.

Сивилла: выпита, сивилла: сушь.

Все жилы высохли: ревностен муж!

Сивилла: выбыла, сивилла: зев

Доли и гибели! – Древо меж дев.

Державным жеревом в лесу нагом –

Сначала деревом шумел огонь.

Потом, под веками – в разбег, врасплох,

Сухими реками взметнулся Бог.

И вдруг, отчаявшись искать извне:

Сердцем и голосом упав: во мне!

Сивилла: вещая! Сивилла: свод!

Так Благовещенье свершилось в тот

Час не стареющий, так в седость трав

Бренная девственность, пещерой став

Дивному голосу…

– так в звездный вихрь

Сивилла: выбывшая из живых.

Каменной глыбой серой,

С веком порвав родство.

Тело твое – пещера

Голоса твоего.

Недрами – в ночь, сквозь слепость

Век, слепотой бойниц.

Глухонемая крепость

Над пестротою жниц.

Кутают ливни плечи

В плащ, плесневеет гриб.

Тысячелетья плещут

У столбняковых глыб.

Горе горе́! Под толщей

Век, в прозорливых тьмах –

Глиняные осколки

Царств и дорожный прах

Битв…

К груди моей,

Младенец, льни:

Рождение – паденье в дни.

С заоблачных нигдешних скал,

Младенец мой,

Как низко пал!

Ты духом был, ты прахом стал.

Плачь, маленький, о них и нас:

Рождение – паденье в час!

Плачь, маленький, и впредь, и вновь:

Рождение – паденье в кровь.

И в прах…

И в час…

Где зарева его чудес?

Плачь, маленький: рожденье в вес!

Где залежи его щедрот?

Плачь, маленький: рожденье в счет.

И в кровь…

И в пот…

Но встанешь! То, что в мире смертью

Названо, – паденье в твердь.

Но узришь! То, что мире – век

Смежение – рожденье в свет.

Из днесь –

В навек.

Смерть, маленький, не спать, а встать,

Не спать, а вспять.

Вплавь, маленький! Уже ступень

Оставлена…

– Восстанье в день.

В смертных изверясь,

Зачароваться не тщусь.

В старческий вереск,

В среброскользящую сушь.

– Пусть моей тени

Славу трубят трубачи! –

В вереск-потери,

В вереск-сухие ручьи.

Старческий вереск!

Голого камня нарост!

Удостоверясь

В тождестве наших сиротств.

Сняв и отринув

Клочья последней парчи –

В вереск-руины,

В вереск-сухие ручьи.

Жизнь: двоедушье

Дружб и удушье уродств.

Седью и сушью,

(Ибо вожатый – суров.)

Ввысь, где рябина

Краше Давида-Царя!

В вереск-седины,

В вереск-сухие моря.

Когда обидой – опилась

Душа разгневанная,

Когда семижды зареклась

Сражаться с демонами –

Не с теми, ливнями огней

В бездну нисхлестнутыми:

С земными низостями дней,

С людскими косностями –

Деревья! К вам иду! Спастись

От рева рыночного!

Вашими вымахами ввысь

Как сердце выдышано!

Дуб богоборческий! В бои

Всем корнем шествующий!

Ивы-провидицы мои!

Березы девственницы!

Вяз – яростный Авессалом,

На пытке вздыбленная

Сосна – ты, уст моих псалом:

Горечь рябиновая…

К вам! В живоплещущую ртуть

Листвы – пусть рушащейся!

Впервые руки распахнуть!

Забросить рукописи!

Зеленых отсветов рои…

Как в руки – плещущие…

Простоволосые мои,

Мои трепещущие!

Купальщицами, в легкий круг

Сбитыми, стаей

Нимф-охранительниц – и вдруг,

Горивы взметая

В закинутости лбов и рук,

– Свиток развитый! –

В пляске кончающейся вдруг

Взмахом защиты –

Длинную руку на бедро…

Вытянув выю…

Березовое серебро,

Ручьи живые!

Други! Братственный сонм!

Вы, чьим взмахом сметен

След обиды земной.

Лес! – Элизиум мой!

В громком таборе дружб

Собутыльница душ

Кончу, трезвость избрав,

День – в тишайшем из братств.

Ах, с топочущих стогн

В легкий жертвенный огнь

Рощ! В великий покой

Мхов! В струение хвой…

Древа вещая весть!

Лес, вещающий: Есть

Здесь, над сбродом кривизн –

Совершенная жизнь:

Где ни рабств, ни уродств,

Там, где всё во весь рост,

Там, где правда видней:

По ту сторону дней…

Беглецы? – Вестовые?

Отзовись, коль живые!

Чернецы верховые,

В чашах Бога узрев?

Сколько мчащих сандалий!

Сколько пышущих зданий!

Сколько гончих и ланей –

В убеганье дерев!

Лес! Ты нынче – наездник!

То, что люди болезнью

Называют: последней

Судорогою древес –

Это – в платье просторном

Отрок, нектаром вскормлен.

Это – сразу и с корнем

Ввысь сорвавшийся лес!

Нет, иное: не хлопья –

В сухолистом потопе!

Вижу: опрометь копий,

Слышу: рокот кровей!

И в разверстой хламиде

Пролетая – кто видел?! –

То Саул за Давидом:

Смуглой смертью своей!

Не краской, не кистью!

Свет – царство его, ибо сед.

Ложь – красные листья:

Здесь свет, попирающий цвет.

Цвет, попранный светом.

Свет – цвету пятою на грудь.

Не в этом, не в этом

ли: тайна, и сила и суть

Осеннего леса?

Над тихою заводью дней

Как будто завеса

Рванулась – и грозно за ней…

Как будто бы сына

Провидишь сквозь ризу разлук –

Слова: Палестина

Встают, и Элизиум вдруг…

Струенье… Сквоженье…

Сквозь трепетов мелкую вязь –

Свет, смерти блаженнее

И – обрывается связь.

Осенняя седость.

Ты, Гётевский апофеоз!

Здесь многое спелось,

А больше еще – расплелось.

Так светят седины:

Так древние главы семьи –

Последнего сына,

Последнейшего из семи –

В последние двери –

Простертым свечением рук…

(Я краске не верю!

Здесь пурпур – последний из слуг!)

…Уже и не светом:

Каким-то свеченьем светясь…

Не в этом, не в этом

ли – и обрывается связь.

Так светят пустыни.

И – больше сказав, чем могла:

Пески Палестины,

Элизиума купола…

Та, что без виде́ния спала –

Вздрогнула и встала.

В строгой постепенности псалма,

Зрительною ска́лой –

Сонмы просыпающихся тел:

Руки! – Руки! – Руки!

Словно воинство под градом стрел,

Спелое для муки.

Свитки рассыпающихся в прах

Риз, сквозных как сети.

Руки, прикрывающие пах,

(Девственниц!) – и плети

Старческих, не знающих стыда…

Отроческих – птицы!

Конницею на трубу суда!

Стан по поясницу

Выпростав из гробовых пелен –

Взлет седобородый:

Есмь! – Переселенье! – Легион!

Целые народы

Выходцев! – На милость и на гнев!

Види! – Буди! – Вспомни!

…Несколько взбегающих дерев

Вечером, на всхолмье.

Кто-то едет – к смертной победе.

У деревьев – жесты трагедий.

Иудеи – жертвенный танец!

У деревьев – трепеты таинств.

Это – заговор против века:

Веса, счета, времена, дроби.

Се – разодранная завеса:

У деревьев – жесты надгробий…

Кто-то едет. Небо – как въезд.

У деревьев – жесты торжеств.

Каким наитием,

Какими истинами,

О чем шумите вы,

Разливы лиственные?

Какой неистовой

Сивиллы таинствами –

О чем шумите вы,

О чем беспамятствуете?

Что в вашем веяньи?

Но знаю – лечите

Обиду Времени –

Прохладой Вечности.

Но юным гением

Восстав – порочите

Ложь лицезрения

Перстом заочности.

Чтоб вновь, как некогда,

Земля – казалась нам.

Чтобы под веками

Свершались замыслы.

Чтобы монетами

Чудес – не чваниться!

Чтобы под веками

Свершались таинства!

И прочь от прочности!

И прочь от срочности!

В поток! – В пророчества

Речами косвенными…

Листва ли – листьями?

Сивилла ль – выстонала?

…Лавины лиственные,

Руины лиственные…

Лицо без обличия.

Строгость. – Прелесть.

Все́ ризы делившие

В тебе спелись.

Листвою опавшею,

Щебнем рыхлым.

Все́ криком кричавшие

В тебе стихли.

Победа над ржавчиной –

Кровью – сталью.

Все́ навзничь лежавшие

В тебе встали.

Нищих и горлиц

Сирый распев.

То не твои ли

Ризы простерлись

В беге дерев?

Рощ, перелесков.

Книги и храмы

Людям отдав – взвился.

Тайной охраной

Хвойные мчат леса:

– Скроем! – Не выдадим!

Следом гусиным

Землю на сон крестил.

Даже осиной

Мчал – и ее простил:

Даже за сына!

Нищие пели:

– Темен, ох, темен лес!

Нищие пели:

– Сброшен последний крест!

Бог из церквей воскрес!

О, его не привяжете

К вашим знакам и тяжестям!

Он в малейшую скважинку,

Как стройнейший гимнаст…

Разводными мостами и

Перелетными стаями,

Телеграфными сваями

Бог – уходит от нас.

О, его не приучите

К пребыванью и к участи!

В чувств оседлой распутице

Он – седой ледоход.

О, его не догоните!

В домовитом поддоннике

Бог – ручкою бегонией

На окне не цветет!

Все под кровлею сводчатой

Ждали зова и зодчего.

И поэты и летчики –

Все́ отчаивались.

Ибо Бог он – и движется,

Ибо звездная книжища

Вся: от Аз и до Ижицы –

След плаща его лишь!

Из недр и на ветвь – рысями!

Из недр и на ветр – свистами!

Гусиным пером писаны?

Да это ж стрела скифская!

Крутого крыла грифова

Последняя зга – Скифия!

Сосед, не спеши! Нечего

Спешить, коли верст – тысячи.

Разменной стрелой встречною

Когда-нибудь там – спишемся!

Великая – и – тихая

Меж мной и тобой – Скифия…

И спи, молодой, смутный мой

Сириец, стрелу смертную

Леилами – и – лютнями

Глуша…

Не ушам смертного –

(Единожды в век слышимый)

Эпический бег – Скифии!

Как по синей по степи

Да из звездного ковша

Да на лоб тебе да…

– Спи,

Синь подушками глуша.

Дыши да не дунь,

Гляди да не глянь.

Волынь-криволунь,

Хвалынь-колывань.

Как по льстивой по трости

Росным бисером плеща

Заработают персты…

Шаг – подушками глуша.

Лежи – да не двинь,

Дрожи – да не грянь.

Волынь-перелынь,

Хвалынь-завираль.

Как из моря из Каспий –

ского – синего плаща,

Стрела свистнула да…

(спи,

Смерть подушками глуша)…

Лови – да не тронь,

Тони – да не кань.

Волынь-перезвонь,

Хвалынь-целовань.

От стрел и от чар,

От гнезд и от нор,

Богиня Иштар,

Храни мой шатер:

Братьев, сестер.

Руды моей вар,

Вражды моей чан,

Богиня Иштар,

Храни мой колчан…

(Взял меня – хан!)

Чтоб не́ жил, кто стар,

Чтоб не́ жил, кто хвор,

Богиня Иштар,

Храни мой костер:

(Пламень востер!)

Чтоб не́ жил – кто стар,

Чтоб не́ жил – кто зол,

Богиня Иштар,

Храни мой котел

(Зарев и смол!)

Чтоб не́ жил – кто стар,

Чтоб нежил – кто юн!

Богиня Иштар,

Стреми мой табун

В тридевять лун!

Перекрытые – как битвой

Взрыхленные небеса.

Рытвинами – небеса.

Битвенные небеса.

Перелетами – как хлёстом

Хлёстанные табуны.

Взблестывающей Луны

Вдовствующей – табуны!

Стой! Не Федры ли под небом

Плащ? Не Федрин ли взвился

В эти марафонским бегом

Мчащиеся небеса!

Стой! Иродиады с чубом –

Блуд… Не бубен ли взвился

В эти иерихонским трубом

Рвущиеся небеса!

Нет! Вставший вал!

Пал – и пророк оправдан!

Раз – дался вал:

Целое море – на́ два!

Бо – род и грив

Шестие морем Чермным!

Нет! – се – Юдифь –

Голову Олоферна!

Прорицаниями рокоча,

Нераскаянного скрипача

Piccicato’ми… Разрывом бус!

Паганиниевскими «добьюсь!»

Опрокинутыми…

Нот, планет –

Ливнем!

– Вывезет!!!

– Конец… На нет…

Недосказанностями тишизн

Заговаривающие жизнь:

Страдивариусами в ночи

Проливающиеся ручьи.

Монистом, расколотым

На тысячу блях –

Как Дзингара в золоте

Деревня в ручьях.

Монистами – вымылась!

Несется как челн

В ручьёвую жимолость

Окунутый холм.

Монистами-сбруями…

(Гривастых теней

Монистами! Сбруями

Пропавших коней…)

Монистами-бусами…

(Гривастых монет

Монистами! Бусами

Пропавших планет…)

По кручам, по впадинам,

И в щеку, и в пах –

Как Дзингара в краденом –

Деревня в ручьях.

Споем-ка на радостях!

Черны, горячи

Сторонкою крадучись

Цыганят ручьи.

Атлантским и сладостным

Дыханьем весны –

Огромною бабочкой

Мой занавес – и –

Вдовою индусскою

В жерло златоустое,

Наядою сонною

В моря заоконные…

В глубокий час души и ночи,

Нечислящийся на часах,

Я отроку взглянула в очи,

Нечислящиеся в ночах

Ничьих еще, двойной запрудой

– Без памяти и по края! –

Покоящиеся…

Отсюда

Жизнь начинается твоя.

Седеющей волчицы римской

Взгляд, в выкормыше зрящей – Рим!

Сновидящее материнство

Скалы… Нет имени моим

Потерянностям… Все́ покровы

Сняв – выросшая из потерь! –

Так некогда над тростниковой

Корзиною клонилась дщерь

Египетская…

В глубокий час души,

В глубокий – но́чи…

(Гигантский шаг души,

Души в ночи́)

В тот час, душа, верши

Миры, где хочешь

Царить – чертог души,

Душа, верши.

Ржавь губы, пороши

Ресницы – снегом.

(Атлантский вздох души,

Души – в ночи…)

В тот час, душа, мрачи

Глаза, где Вегой

Взойдешь… Сладчайший плод,

Душа, горчи.

Горчи и омрачай:

Расти: верши.

Есть час Души, как час Луны,

Совы – час, мглы – час, тьмы –

Час… Час Души – как час струны

Давидовой сквозь сны

Сауловы… В тот час дрожи,

Тщета, румяна смой!

Есть час Души, как час грозы,

Дитя, и час сей – мой.

Час сокровеннейших низов

Грудных. – Плотины спуск!

Все́ вещи сорвались с пазов,

Все́ сокровенья – с уст!

С глаз – все́ завесы! Все́ следы –

Вспять! На линейках – нот –

Нет! Час Души, как час Беды,

Дитя, и час сей – бьет.

Беда моя! – так будешь звать.

Так, лекарским ножом

Истерзанные, дети – мать

Корят: «Зачем живем?»

А та, ладонями свежа

Горячку: «Надо. – Ляг»,

Да, час Души, как час ножа,

Дитя, и нож сей – благ.

Не спать для кого-нибудь – да! (шить, переписывать).

Не спать над кем-нибудь – да!

Не спать из-за кого-нибудь – ну, нет!

Врылась, забылась – и вот как с тысяче –

футовой лестницы без перил.

С хищностью следователя и сыщика

Все́ мои тайны – сон перерыл.

Сопки – казалось бы, прочно замерли –

Не доверяйте смертям страстей!

Зорко – как следователь по камере

Сердца – расхаживает Морфей.

Вы! собирательное убожество!

Не обрывающиеся с крыш!

Знали бы, как на перинах лёжачи

Преображаешься и паришь!

Рухаешь! Как скорлупою треснувшей –

Жизнь с ее грузом мужей и жен.

Зорко как летчик над вражьей местностью

Спящею – над душою сон.

Тело, что все свои двери заперло –

Тщетно! – уж ядра поют вдоль жил.

С точностью сбирра и оператора

Все́ мои раны – сон перерыл!

Вскрыта! ни щелки в райке, под куполом,

Где бы укрыться от вещих глаз

Собственных. Духовником подкупленным

Все́ мои тайны – сон перетряс!

В мозгу ухаб пролёжан, –

Три века до весны!

В постель иду, как в ложу:

Затем, чтоб видеть сны:

Сновидеть: рай Данилов

Зреть и Ахиллов шлем

Священный, – стен не видеть!

В постель иду – затем.

Разведены с Мартыном

Задекою – не все́!

Не доверяй перинам:

С сугробами в родстве!

Занежат, – лести женской

Пух, рук и ног захват.

Как женщина младенца

Трехдневного заспят.

Спать! Потолок как короб

Снять! Синевой запить!

В постель иду как в прорубь:

Вас, – не себя топить!

Заокеанских тропик

Прель, Индостана – ил…

В постель иду как в пропасть:

Перины – без перил!

Высокомерье – каста:

Чем недохват – отказ.

Что́ говорить: не часто!

В тысячелетье – раз.

Всё, что сказала – крайний

Крик (морякам знаком!)

А остальное – тайна:

Вырежут с языком.

Закрыв глаза – раз и́наче нельзя –

(А и́наче – нельзя!) закрыв глаза

На бывшее (чем топтаннее травка –

Там гуще лишь!), но ждущее – да завтра ж!

Не ждущее уже: смерть, у меня

Не ждущая до завтрашнего дня…

Так, опустив глубокую завесу,

Закрыв глаза, как за́навес над пьесой:

Над местом, по которому метла…

(А голова, как комната – светла!)

На голову свою –

– да попросту – от света

Закрыв глаза, и не закрыв, а сжав –

Всем существом в ребро, в плечо, в рукав

– Как скрипачу вовек не разучиться! –

В знакомую, глубокую ключицу –

В тот жаркий ключ, изустный и живой –

Что нам воды – дороже – ключевой.

Что́ нужно кусту от меня?

Не речи ж! Не доли собачьей

Моей человечьей, кляня

Которую – голову прячу

В него же (седей – день от дня!).

Сей мощи, и пле́щи, и гуще –

Что́ нужно кусту – от меня?

Имущему – от неимущей!

А нужно! иначе б не шел

Мне в очи, и в мысли, и в уши.

Не нужно б – тогда бы не цвел

Мне прямо в разверстую душу,

Что только кустом не пуста:

Окном моим всех захолустий!

Что, полная чаша куста,

Находишь на сем – месте пусте?

Эолова арфа куста!

Чего не видал (на ветвях

Твоих – хоть бы лист одинаков!)

В моих преткновения пнях,

Сплошных препинания знаках?

Чего не слыхал (на ветвях

Молва не рождается в муках!)

В моих преткновения пнях,

Сплошных препинания звуках?

Да вот и сейчас, словарю

Предавши бессмертную силу –

Да разве я то говорю,

Что знала, – пока не раскрыла

Рта, знала еще на черте

Губ, той – за которой осколки…

И снова, во всей полноте,

Знать буду – как только умолкну.

А мне от куста – не шуми

Минуточку, мир человечий! –

А мне от куста – тишины:

Той – между молчаньем и речью,

Той – можешь ничем, можешь – всем

Назвать: глубока, неизбывна.

Невнятности! наших поэм

Посмертных – невнятицы дивной.

Невнятицы старых садов,

Невнятицы музыки новой,

Невнятицы первых слогов,

Невнятицы Фауста Второго.

Той – до всего, после всего.

Гул множеств, идущих на форум.

Ну – шума ушного того,

Всё соединилось – в котором.

Как будто бы все кувшины

Востока – на знойное всхолмье.

Такой от куста – тишины,

Полнее не выразишь: полной.