Дэни вернулся домой воплощением филиппинской мечты – с тугим кожаным кошельком и в пилотских очках. Мечты этой прежде не было – она явилась вместе Дэни. Он привез брату Багусу часы, отцу пояс, а матери синее платье испанского покроя. Багус был на седьмом небе, но родители не смогли принять подарка, поскольку их уже год как не было в живых.
На острове Сиаргао многое изменилось за время отсутствия Дэни. Партизаны забирали рис, табак и лошадей, американцы поступали так же. Дети обирали принесенных морем утопленников, а те отравляли окрестности зловонием и трупным ядом. Но за день, после возвращения Дэни домой, все встало с ног на голову.
Над городом занесенной для удара саблей нависла Волна высотой в девятиэтажный дом. Ничто не предвещало ее появления: ни обнаженное дно, ни подземные толчки, – она просто поднялась и встала над городом, дотянувшись своей тенью до дома алькальда. Даже бывалых рыбаков бил озноб, когда ветер сдувал на город брызги с гребня. Американцы принялись спешно сворачиваться, а партизаны воспряли, словно надеялись выжить, когда Волна падет на остров. Нет, янки не сразу запаниковали: они и не такое видали. Видя, что стена из воды не двигается, несколько заядлых серферов с интендантом во главе подняли дирижабль, намереваясь высадиться на гребень и скатиться с него на досках. Но первого же сглотнула разверзшаяся пасть – в Волне было больше клыков и щупалец, чем воды. Тогда-то и стало ясно, по чью душу пришли.
Дом алькальда торчал посреди площади как последний зуб испанского рта, не способного более ни жевать, ни укусить. Американцы этот зуб просверлили и запломбировали. Теперь это была резиденция коменданта. Стальная фикса, мелькающая из-под губ, что нарекли островитян филиппинцами.
Дэни обыскали на входе. Что тут искать? Татуировки, шрамы и синяки не прощупать под рубашкой-саронгом и шортами. А их скопилось за два года в Новом Орлеане, где днем в спарринге Лу Броше выбивал из Дэни la merde, а ночью Дэни выбивал дерьмо из его фанатов, подрабатывая вышибалой в баре «Interlude». Потом был круизный корабль, на котором Дэни охранял пьяных туристов от них же самих и с которого сошел на родной остров. А теперь рыжий янки ищет базуку там, где никогда и ножа-то не водилось.
– Наверх и направо, – махнул солдат в сторону лестницы.
Комендант с непроизносимой польской фамилией был огромен. Взглянул на бумаги. Написал справку, всадил в нее печать, да так и оставил там, уставившись на Дэни:
– Боже, чем я занимаюсь! Парень, у тебя есть деньги?
Дэни всегда напрягался, когда речь шла о деньгах. Он тут же примерился, как бы драться с таким верзилой – двойку в печень, конечно. Бить в голову бесполезно – американцы слишком часто смотрятся в зеркало и потому защита головы у них на высоте. А когда согнется – коленом в прыжке. Рефери на ринге спросит: «Как тебя зовут?» – чтобы оценить готовность бойца продолжать.
А тот в ответ: «Бжибжибжигоски», – или того хуже: вперемешку с кровью и зубным крошевом. И рефери фиксирует нокаут. Поляки никогда не были чемпионами в боксе просто из-за произношения своих фамилий.
– Хочу сделать тебе предложение. Не руки и сердца, конечно. – Комендант поднялся из-за стола, продемонстрировав механическую ногу на шарнирах.
Дэни растерялся, увидев протез.
– У тебя вид был, будто сейчас вот в морду мне дашь. Как в «Белом Клыке» Джека Лондона, когда бойцовский пес увидел безногого соперника, а? Ну того Джека Лондона, автора первого романа, написанного на печатной машинке. Знаешь, я мог бы застрелить тебя прямо здесь, чтобы пошарить у тебя в карманах. Но я привык платить, а не стрелять. Я берег свои привычки больше собственных ног, сам видишь. Теперь уже все равно – мы умрем в любой момент. В этом ничего нового, только сейчас… Ты слыхал о дамокловом мече? Тебя может переехать трамвай или убить упавший кирпич, но вот висит на ниточке клинок над головой, и ты не можешь о нем не думать. Поэтому все равно. И как человек, знающий все это, умудрился потерять ногу?
За триста долларов можешь стать владельцем вот этого участка. – Комендант ткнул пальцем в карту. – Все легально – мне отвечать, если что. Согласен? Тогда разбуди эту пьянь в углу – он нотариус.
Исполнить несуществующую филиппинскую мечту, пусть на один день!
Так за три сотни Дэни сделался владельцем половины полигона, участка побережья с двумя дотами и даже получил джип в придачу. Выйдя из дома Алькальда, он сел в новообретенный «виллис», через два квартала завернул к проституткам. Выбрал ту, у которой грудь побольше, на седьмом явно месяце, и предложил:
– Хочешь, сделаю тебя честной женщиной?
– Сколько заплатишь?
– Да пошла ты!
– Погоди! Я согласна, вези в собор. – Волна явно внушала всем мысли о скоротечности жизни – Меня зовут Карин Анн.
Люди перестали бояться трупов, но стали бояться смерти. Страшно стать такими, как мертвецы, ведь теперь никто не умирал старым и никто не умирал легко.
Заехали за Багусом, отстояли церемонию в соборе Святой Анны. Потом «виллис» унес молодоженов за город. Мимо больницы, блокпоста, мимо Волны. Дэни уступил руль брату, сам уселся сзади, поглядывая на Карин Анн. Та горячими руками медленно водила по волосам, будто сплавляя их в причудливые локоны своим жаром. Ветер рушил ее труды, и она начинала заново. Поглаживая живот, она напевала:
Шаб-Ниггурат, мама!
Шаб-Ниггурат, мама!
Успокойся, не плачь, перестань, малышка,
Я тебя не оставлю, малышка!
Не плачь!
Мама отошла ненадолго,
Но мама вернется, не плачь!
Дэни помнил мелодию, только слова были другие. Шаб-Ниггурат, «Козлица с тысячей младых», мать, пожирающая своих детей. Плачь, дитя, чтобы она не вернулась! Следует выбить из бабы эту дурь!
Дэни и Карин Анн поселились в одном из дотов, отдав другой Багусу вместе с джипом – парень всегда хотел стать таксистом.
Бетонное помещение оказалось двухэтажным. Внизу находилось ложе шоггот-оператора, а стены верхнего помещения были опалены следами трансформаций твари. Здесь все еще стояла характерная вонь. Электрический свет исправно включался, хотя, наверное, ненадолго. Все на один день, даже свет.
Восемь бойниц с видом на Волну – до нее отсюда тридцать метров.
– Идеальный склеп, – сказал Дэни.
– Повешу шторы. – Карин Анн кивнула своим мыслям и ушла осматривать подвал.
– Не зайду сюда, пока не проветрится.
Вечером Багус заехал к молодоженам и, едва открыв дверь, увидел искаженное лицо брата.
– У Карин отошли воды. Вот-вот родит. Нужно в город к доктору.
Багус похолодел. Единственная дорога в город шла мимо блокпоста, вокруг которого каждый метр пристрелян, а комендантский час уже начался. Ехать с фарами означало смерть, а без фар – тем более. Багус знал, что не посмеет отказать брату, поэтому молился всем богам, о которых только слышал. Теперь он завидовал Дэни, на один день ставшему доном, мужем, отцом.
– Будешь должен доллар за проезд. – Голос Багуса звучал обреченно.
– Держи двадцатку. Сдачи не надо.
Так исполнилась мечта Багуса стать таксистом, но это не сделало его счастливым – мечты должны исполняться вовремя.
Американцы явно ждали атаки партизан в эту ночь, свою последнюю ночь на острове.
И атака началась. Со стороны города доносились взрывы – партизаны сбили транспортный дирижабль. Красное!
Адам Дзиговский, теперь уже бывший комендант острова, смотрел на город из иллюминатора гондолы. Все, что спешно было распродано в течение дня, можно считать взорванным и сгоревшим. В этом пожаре сгорали его грехи. Личный состав и документация базы эвакуированы, осталось вернуться в Штаты и выйти на пенсию. Праздновать рано, но стаканчик не помешает.
Пулеметчики и канониры дирижабля расстреливали дым пожарища с такой скоростью, будто воздушное судно падало, а боеприпасы были балластом. Тут гондолу сильно тряхнуло. Быть может, действительно падаем? Дзиговский сделал основательный глоток.
А что тут, за этой дверью? Это же лейтенант М. Келли, вечно спящая шоггот-оператор! Дзиговский присел на край ее металлического ложа.
– Просыпайся, Келли, поговорим!
Лейтенант не шелохнулась. Ее грудь по-прежнему мерно поднималась и опускалась.
– Ну, как знаешь, Келли. В доте спала, здесь спишь. Только жизнь то проходит! Есть такая теория – «Теория полезности». Согласно ей каждый следующий употребляемый продукт утоляет некую потребность все в меньшей степени, чем предыдущий. Голодному первая ложка каши покажется манной небесной, вторая – деликатесом, а третья просто еще одной ложкой каши. Исключением является алкоголь. Ты знала?
Ровное дыхание было ответом.
– А теперь мне хочется взглянуть на твои сиськи. И вот тут эта теория опять дает слабину. Расстегнул первую пуговицу – ничего. Вторую, третью – опять ничего. А вот теперь последнюю – и вот они, вожделенные округлости. Желание удовлетворено лишь с последней пуговицей. Теперь пришел черед других желаний, Келли. Просыпайся, а то все пропустишь!
Когда Дзиговский содрал с Келли бриджи и уже взгромоздился поверх, она проснулась, слабо ткнула его в лицо.
– Давай, детка, давай! – возбужденно кричал насильник, скрипя механическим протезом.
Шоггот, повинуясь немому призыву своего поводыря, рванул сверху на помощь. Рванул сквозь жесткий каркас оболочки, разорвав баллоны с газом и крышу гондолы. Все исчезло в световой вспышке.
Потом все стало оранжевым – партизан залили напалмом. Снова вспышка и снова. Партизаны кончились раньше напалма.
На остров упала тишина.
– Я здесь, чтобы помочь женщине. – В поле стоял человек. Ближе, ближе, он уже совсем рядом.
– Это трехглазый. – Багус трясся, как земля перед цунами. И вдруг успокоился: он поможет, не нужно ехать под пулеметы ради женщины, которой брат и не касался даже. Не нужно умирать.
У трехглазого были седые ресницы – было страшно представить, что же видел он своими тремя глазами.
– Я помогу.
– Это трехглазый, – повторил Багус, – он с партизанами.
Старик, отстранив Дэни, принюхался и спустился вниз, где на стальном ложе оператора лежала Карин Анн. Дэни напутствовал его словами: «Если что не то – яйца оторву!»
«Ву-у-у!» – вторили ему мертвые собаки в утробах убитых партизан.
Дэни ринулся вниз, где трехглазый трудился над шеей его жены с костяным ножом. Отпиливал голову, обвитую пуповинами контакта с шогготом. Голову его жены, лежащей в ложе оператора. Голову его беременной жены. Кровь хлестала в потолок и била в гонг в мозгу Дэни.
– Так надо, – сказал трехглазый, подняв взгляд на вошедшего, – она уже не…
«Бокс!» – скомандовал незримый рефери.
Дэни рванул вперед. Джеф и свинг. Мимо!
Квадраты, плавленая кинопленка, трехглазый ускользал от ударов в двадцать пятый кадр, в никуда, к чертям. Кулаки Дэни били в бетонную стену, превращаясь в кровавые обмылки. Снова мимо!
Шоггот из погибшего транспортного дирижабля вернулся в привычный дом, где нашел поводыря с перерезанным горлом. Но был еще поводырь – маленькое существо, которое хотело есть и кричало от страха. Нерожденная дочь Карин Анн.
– А-а-а! – кричала она, когда предсмертная судорога матери вытолкнула ее на пол.
– Текели-ли! – голосил шоггот. Звук их дуэта разрывал перепонки, внутренности, лопались глазные яблоки окруживших дот партизан. Багус свалился с капота «виллиса» – он шарил пальцами по своему лицу, силясь нащупать глаза.
Даже Волна осадила назад, плеснув ошметками рваной плоти.
Новорожденной девочке было больно и страшно, шоггот кричал и бился. Багус в припадке боли катался по земле – кровь текла из ушей, – но Дэни вскочил на ноги на счет «девять»:
– Меня зовут Даниель Мокасеро!
Трехглазый свалил его легкой пощечиной.
– Каждый человек уже задолго до смерти начинает населять собою небытие: туда отправляются остриженные волосы и ногти, выпавшие зубы, утраченные конечности, забытые мысли – все, что перестало в человеке быть живым. Если верно, что организм человека обновляется каждые семь лет, то, соединившись наконец в небытии с отправленным туда авангардом, человек будет иметь два ряда зубов, несколько тел и огромной длины волосы и ногти. И абсолютную память. Делая аборты, женщины рожают себе детей туда. Вы встретитесь, но не узнаете друг друга.
Дэни снова поднялся. Его качало, и земля проваливалась под ногами. В этот раз он назвал свое имя так, словно был полным тезкой американского коменданта.
– Дирижабль сбит, оператор погиб, шоггот вернулся. Женщина умерла, осталась девочка.
Трехглазый склонился над младенцем, отведя руку с ножом для удара, когда девочке захотелось кушать. Бесформенный сгусток метнулся сверху – ноги старика склонились в коленях и развалились в стороны. Все, что выше коленей, пропало в пасти спешившей утолить голод новорожденной.
Это не могло происходить наяву, наверняка это был нокаут.
В нос ударила вонь, глаза слезились, и Дэни выполз на воздух.
– Багус, где ты?
– Я в аду!
Дэни добрался до скорчившегося у колес «виллиса» брата. Поднять его и перенести на заднее сиденье оказалось почти неподъемной задачей – Дэни сам едва стоял на ногах. Но он смог. Сел за руль.
Тут из двери дота выскочила голая женщина с младенцем на руках.
– Карин! – окликнул ее Дэни.
Но она не обернулась – только припустила бегом по направлению к городу.
Дэни завел мотор и рванул следом, бешено давя на газ, но догнать не смог. Карин Анн все удалялась, словно джип дал задний ход.
Слишком быстро все уходило из рук – жена, ребенок… Дэни обернулся к брату и добавил его в список потерь. Но рука Багуса пошевелилась, вычеркнув из списка своего владельца.
– Слава богу, ты жив, братишка!
Оставалось вернуться на все еще принадлежавшую ему землю, вскопать ее и посеять в нее мертвецов в надежде, что взойдет табак, или пшеница, или хоть что-то, кроме того, что посеял.
Дэни снова подкатил к доту. Слез с сиденья, вынул лопатку, притороченную к борту.
– Ничего не вижу, – пожаловался Багус. Лицо его покрывала маска запекшейся крови.
– Поспи. А я буду копать колодец. Нам же нужен колодец, правда?
– Тогда я тоже буду копать. Дай мне мотыгу или кирку.
Дэни вложил кирку в протянутые руки и отвел брата в сторону.
– Вот здесь.
Инструмент равномерно взлетал вверх и вниз. Дэни выгребал взрыхленную братом землю, стаскивал в кучу тела партизан, пока не собрал всех. Почти всех.
Он долго стоял перед дверью дота, будто ожидая гонга. Наконец, глубоко вдохнув, вошел.
На стальном ложе оператора лежала Карин Анн, широко улыбаясь горлом. Два зигзага на полу – ноги трехглазого. И еще нож.
Кто же тогда бежал по дороге с новорожденной на руках?
«Человек будет иметь два ряда зубов, несколько тел и огромной длины волосы и ногти», – всплыли в памяти слова трехглазого. Мы уже в небытии. Прав был Багус, сказав: «Я в аду!» Все были правы.
Тогда нет смысла хоронить, все уже погребены по ту или эту сторону земной поверхности. Осталось только найти еще одного или двух Дэни, чтобы воссоединиться с ними и обрести ту абсолютную память, обещанную трехглазым.
Дэни, подобрав нож, вышел наружу.
– Тут что-то мягкое. Дэни, посмотри.
Багус стоял по колено в вырытой яме, тыча киркой в кровавое месиво, бывшее недавно головой человека. На дне ямы зиял открытый люк. Оттуда этот человек и вылез, чтобы попасть под удар кирки. Штаны Багуса сплошь были покрыты кровью и кусками мозга.
– Это глина, братишка, просто глина. Может, отдохнешь? На, попей.
– Я не устал. – Багус снова и снова бил труп своим орудием.
Наконец убитого втянули внутрь люка, кирка высекла искру из опустившейся крышки.
– Что это было? Здесь какой-то металл, Дэни!
– Хватит! Поехали в город, заглянем в бар, развеемся.
– А как же Карен Анн? – вспомнил вдруг Багус упираясь.
– Она в порядке. Мы же отвезли ее в госпиталь, помнишь?
Багус не помнил, однако позволил вытащить себя из ямы и усадить в «виллис». Дэни дал газ. И вовремя – земля вокруг дота вспучилась огромными кротовинами. На поверхность полезли землепроходные снаряды, а из них передовой отряд новых хозяев острова.
– Братишка, все хотел рассказать тебе историю. Я говорил, что работал вышибалой в Новом Орлеане? В том году Рейнолдс откусил ухо Дишу прямо на ринге. А тут к нам в бар заявился парень аккурат без куска левого уха. Это был не Диш, ясное дело. Диш черный, а этот белый. Мне бармен и говорит, что он, видать, донором для Диша выступил и с барышей пришел кутить.
Тот заметил, что мы смотрим, подошел.
Удивился, что начало седьмого, и тут же сообщил, что ежедневно пьет и ему видится умершая от менингита жена. Я посочувствовал: менингит – страшная штука, и не дай бог…
«А я недавно шел по французскому кварталу, и меня мертвые окружили, так что не пройти. Я в панике, тут жену замечаю, ей говорю: «Помоги! Ты же как и они». И она их действительно раздвинула, показала дорогу».
Я ухмыльнулся, а он настаивал: «Нет, они настоящие были – это не во сне, радиотелефон пытались отнять».
«Так это уличные бандиты были, наверное. Зачем мертвецам телефон?» – это я спрашиваю.
«Нет, настоящие мертвецы. А телефон жена потом у меня украла. Я смотрю – нет телефона. Перезвонил туда, а она в гробу лежит и молчит».
«Так правда телефон исчез?»
«Правда. У меня другой есть, с него перезванивал, а она молчит у себя в гробу. Приятно с тобой пообщаться. Как тебя зовут? Дэни?»
Ну и так далее. Мы тогда со многими залетными плохие шутки шутили. Покажешь человеку на громилу в углу и шепнешь, что этот гангстер плохо на него смотрит и лучше выйти с черного хода. А там уже пара отморозков ожидает. Потом со мной делились. Но этого я отпустил.
Багус поежился.
– Брат, отпусти и меня тоже.
– Что?
– Отпусти! Я не хочу с черного хода.
Дэни остановил машину.
– О чем ты говоришь, братишка? Я не понимаю.
– Я ослеп, а ты потакаешь моей слепоте, потому что врешь.
И Дэни рассказал Багусу о бое с трехглазым, о двух телах Карин Анн, о том, как быстро она бежала с младенцем на руках. Умолчал лишь об убитом киркой пилоте землепроходного снаряда.
– Это был шоггот. Они могут принимать любую форму. Могут быть гаубицей, как в твоем доте, а если нужно – чем-то еще. Ребенку нужна была мать, поэтому шоггот принял форму Карин Анн.
– Откуда ты это знаешь?
– У меня режется «третий глаз». Я еще не вижу истины, но уже различаю ее очертания. Ты слишком долго отсутствовал, Дэни. Все поменялось. Езжай куда собирался, я помогу.
Разбитые руки снова легли на руль.
Когда еще детьми они ссорились, Багус говорил: «Вот вырасту и стану старшим братом – задам тебе!». И Дэни почувствовал, как сегодня брат его перерос. От него исходила сила и уверенность.
– Ты хочешь найти малышку?
– Да, – ответил Дэни, благодарный за подсказку. Он не знал, что делать. Но Багус знал:
– На развилке сверни направо. Шоггот там.
Дэни послушно повернул руль, въезжая в выгоревшие трущобы. Обгорелые трупы лежали повсюду, хрустели под колесами. Их кожа будет тонка и ранима в небытии. Их кости будут гибкими, когда «виллис» промчится сквозь них.
– Стоп! Тормози. Видишь его? Ее.
Дэни увидел. В пекле горящего дома сидела раздавшаяся в размерах Карин Анн, снова с огромным животом. По телу ее бегали блики света и всполохи огня. И пылающие руины были для нее как трон.
– Протоплазма! – восторженно произнес Багус, направляясь к ней.
– Что? – Дэни схватил его за рукав. Братец-то свихнулся!
– Пока не знаю, что она есть. Смотрю «третьим глазом». Отпусти!
Дэни послушался. Багус, увлеченный открытием, потащил брата вперед как плащ. Тот покорно трепетал на ветру.
– Смотри! Это как микроскоп – с каждым шагом все лучше видно. Это моноклетка, что бы это слово ни значило. Я скоро узнаю, что это значит. Посмотри!
Кожа Карин Анн вскипела отростками, впившимися в кожу Багуса. Он неряшливо стряхнул их, продолжая движение. Руку брата Багус отпустил:
– Смотри, как сжимается. Шоггот кормил ребенка через пуповину, и они теперь единое целое. Он перестал быть моноклеткой, но и малышка перестала быть человеком. Мне страшно представить, что она теперь такое! Ее нужно убить.
Накативший на брата припадок Дэни мог остановить только ударом в челюсть. Раз – и готово! Осталось уложить его в джип и пристегнуть ремнями. Два ведра воды из ближайшего колодца погасили умирающее пламя вокруг Карин Анн. Ее Дэни тоже поднять не смог – весила она, казалось, тонну, – но женщина сама поднялась и дала уложить себя рядом с Багусом. Смрад от нее заглушал даже запах гари, но Дэни было наплевать.
Он вернул жену и дочь, а значит, вернет и землю, и круглый бетонный дом с бойницами и железной дверцей. Волна откатывалась обратно в океан, открывая перепаханное дно с остовом японской субмарины. Дэни завел мотор и запел:
Успокойся, не плачь, перестань, малышка!
Я тебя не оставлю, малышка!
Не плачь,
Мама отошла ненадолго,
Но мама вернется, не плачь!
Малышка в животе Карин Анн блаженно погрузилась в сон, и шоггот отвалился от разорванного горла Багуса, впал в сытое забытье.
Я специально отправлял запросы в Манилу, официальные – на уровне правительства и комитета по связям, неофициальные – в посольства и представительства разных стран. Не могу сказать, что ответы совпадали. Но многое из того, что рассказывали очевидцы, напоминало изложенное в письме. Не знаю, в самом ли деле это и есть Великая мечта, но она сбылась.
Написанное на скверном английском письмо филиппинца я разбирал не меньше недели, зато следующее порадовало меня четким, уверенным почерком и русским языком. Порадовало и озадачило, потому что писал явно иностранец. Неверное употребление слов и идиом, слишком правильное построение фраз – чужака всегда можно разглядеть, как хорошо бы он ни знал реалии принявшей его страны.
Но он старался. Возможно, чтобы произвести впечатление. А возможно – боялся, что подробности и эмоции могут быть утрачены при переводе.
Как и все другие, рассказчик не обращался ко мне по имени. «Дорогой сэр», – писал он в самом начале. И все же я уверен, что он писал мне. Как я говорил, в Мискатонике больше нет русских профессоров.