Нельзя сказать, что она не посещала изысканные вечеринки. На самом деле даже весьма приличное количество.
В годы ее детства родители часто устраивали претенциозные ужины у себя в квартире. С дресс-кодом, который требуется на официальные мероприятия, специально приглашенными шеф-поварами и джазовыми квартетами. В такие вечера миссис Марч и ее сестра Лайза рано ужинали в кухне, где им подавали остатки после приготовления пищи. Они угрюмо это ели и смотрели на розовые блестящие канапе, которые планировалось подавать гостям. Эта еда дразнила их со столов, и вполне оправданно было украдкой на нее плюнуть разок или два.
Потом родители запирали сестер в их комнатах, имевших общую ванную. По большей части они проводили вечера в комнате Лайзы, поскольку она была старшей сестрой и у нее в комнате стоял телевизор. Они обычно смотрели фильмы ужасов, иногда какое-то европейское авторское кино и хихикали над обнаженной натурой, от вида которой захватывало дух.
Иногда их пугали взрывы хохота или пронзительные голоса из гостиной, иногда – звериное фырканье в коридоре. Однажды вечером ручка на двери в спальню стала медленно поворачиваться, потом ее принялись яростно трясти так, что задрожал весь косяк. Девочки сидели рядом, неподвижно и неотрывно смотрели на дверь, пока ее не прекратили трясти.
Кошку вместе с ее лотком, едой и водой запирали с ними, чтобы гостей не беспокоило мяуканье, на их одежде не оставалась кошачья шерсть и – боже упаси! – кошка не запрыгнула на стол. Обычно она царапала дверь и непрерывно орала, чтобы ее выпустили. Миссис Марч расстраивалась из-за ее страданий, подходила к двери, трогала ее, словно пытаясь открыть, потом изображала досаду, чтобы кошка поняла: она тоже оказалась в ловушке в комнате.
Наутро после таких вечеринок в доме пахло по-другому – духами из сандалового дерева, сигарами и ароматическими свечами, что было странно, потому что ее родители не держали таких свечей.
Когда миссис Марч исполнилось семнадцать лет, ее наконец пригласили поприсутствовать на одной из таких вечеринок. Ее отец упомянул это вскользь однажды субботним вечером, читая газету и даже не выглянув из-за нее.
Она почувствовала себя очень взрослой, или начала сильно нервничать, или и то и другое сразу. Она стащила из бара бутылку шерри и приложилась к ней у себя в комнате, вначале робко и с перерывами, потом большими глотками, один за другим.
В тот вечер она слишком возбужденно дискутировала с друзьями своих родителей о театре и искусстве. Не задумываясь, смеялась над шутками, хотя не была уверена, что поняла их смысл. Она влезла в серьезный спор интеллектуалов, обсуждавших, что важнее – природные способности или воспитание и обучение, она цитировала Мэри Шелли, работы которой изучала в школе. Она пробовала все блюда, которые приготовил шеф-повар для этого роскошного пира, подобного обильным трапезам в эпоху Тюдоров. Подавали даже жареную оленину и мясной пирог. Она продолжала пить, пока вдруг не поняла, что все гости ушли, а она стоит в одиночестве со стаканом портвейна в руке и не помнит, как его наливала.
Всю ночь она обнималась с унитазом, стояла на коленях на холодном, выложенном плиткой полу в общей с сестрой ванной комнате. Из нее что-то продолжало выходить до самого утра, организм очищался от тяжелой мясной пищи, которая вылетала из нее вязкими и склизкими комками.
На следующий день она долго пряталась в своей комнате и вышла только после обеда. И когда в конце концов заглянула в гостиную, ей показалось, что мебель стоит не совсем так, как всегда, – сдвинута на несколько сантиметров. Похоже, что и книги отца стояли не в том порядке, а на голубой фарфоровой вазе на пианино появился дракон, хотя миссис Марч была уверена, что раньше на ней всегда изображалась птица.
Ее родители сидели в разных углах на диване, оба читали одну и ту же книгу – каждый свой экземпляр, и, похоже, не обращали внимания на воняющую обивку, которая пропиталась алкоголем. Они даже не подняли головы, когда она вошла. Ни один из них вообще ни разу не упомянул вечеринку, и миссис Марч восприняла это как молчаливое признание ими ее недостатков, хотя они явно пребывали в мрачном настроении из-за ее поведения. Мать настояла на том, чтобы помыть ей голову. Она всегда мыла голову дочери – до тех пор, когда миссис Марч не уехала на учебу в колледж.
В тот день после вечеринки у родителей миссис Марч стояла на коленях на полу у ванны, а ее мать сидела на краю и намыливала ей голову. Они не разговаривали, но мать особенно сильно тянула ее за волосы, а миссис Марч пыталась справиться с приступами тошноты, что было особенно трудно, когда наклоняешь голову вниз. Она посчитала это наказанием за ее поведение в предыдущий вечер. Когда мать особенно грубо натирала ей кожу головы, миссис Марч поклялась, что больше не выпьет ни капли спиртного, пока не закончит колледж.
Она сдержала слово и посещала вечеринки в университете как зрительница, а не участница веселья. Ходила как призрак по общежитиям и университетским клубам, смотрела, как пьяные студенты играют в настольный теннис, а парочки страстно целуются в темных углах.
Своего первого парня, с которым у нее сложились серьезные отношения, Даррена Турпа, она встретила как раз на одной из первых вечеринок на территории университетского городка. Миссис Марч придумала для себя еще одно строгое правило: она потеряет девственность с первым парнем, который скажет, что любит ее. И так и случилось через полтора года, в не по сезону жаркий весенний день, когда они вместе потели на матрасе в комнате Даррена (его отец дружил с деканом и смог договориться о выделении сыну одноместной комнаты). Потом они заснули, а когда миссис Марч проснулась тем вечером и попыталась воспроизвести в памяти произошедшее, то не вспомнила ничего, кроме того, как солнце светило на закрытые веки, а простыня туго обмоталась вокруг лодыжек, словно их крепко сжали чьи-то руки. Она выскользнула из кровати так тихо, как только могла, и осмотрела простыню с помощью фонарика скаута-орла [11] Даррена. Ничего – даже смазанного пятна ржавого цвета, как бывает во время месячных. Вероятно, ее девственная плева, эта так называемая священная ее часть, разорвалась когда-то давно.
Она продолжала встречаться с милым и непритязательным Дарреном до последнего года учебы в университете, когда встретила Джорджа и увлеклась им («Джордж Марч – самый красивый мужчина в университетском городке»). Она просто сказала Даррену, что уходит от него, не дав никаких объяснений. Он умолял ее остаться или хотя бы подумать, а когда она наотрез отказалась, стал докучать ей просьбой позвонить его матери и лично сообщить эту новость.
– По крайней мере, моя мама заслуживает объяснения, – горячо заявил он. – После всего того, что она для тебя сделала.
Миссис Марч несколько раз ездила на День благодарения в дом Турпов в Бостоне, где они с Дарреном спали в соседних комнатах, чтобы соблюдать приличия в доме гордо следующей традициям миссис Турп. Каждое утро на рассвете мать Даррена тихо пробиралась в комнату миссис Марч, и та предполагала, что делает она это, желая проверить, не провела ли парочка вместе ночь. Но оказалось, что миссис Турп приходила за полотенцами, чтобы разогреть их в сушилке перед тем, как гостья будет утром принимать душ.
Миссис Марч набрала номер миссис Турп, стоя в телефонной будке перед кафе через несколько минут после расставания с ее сыном. Шел сильный дождь, сверкали молнии, гром гремел, казалось, с интервалами в три секунды. Женщины едва ли слышали друг друга из-за раскатов грома.
– Я посчитала, что нам с Дарреном следует расстаться…
– Что?
– Мы с Дарреном решили, что будет лучше, если…
– Не слышу тебя!
– Я ухожу от Даррена! – заорала миссис Марч в трубку, которую прижимала к левому уху, при этом пальцем затыкая правое.
За этим криком последовало молчание, потом миссис Турп холодно сказала, используя короткие фразы:
– Хорошо. Спасибо. Удачи во всем.
После этого трубку повесили, и миссис Марч вышла из телефонной будки, больше не сказав ни слова Даррену, который все это время ходил взад и вперед перед ней и промок до нитки. Она позволила себе поплакать шестнадцать минут, вспоминая их отношения, – именно столько времени ей потребовалось, чтобы дойти до своего общежития.
Выйдя замуж за Джорджа, миссис Марч сняла с себя запрет на употребление спиртного и стала получать удовольствие от вина и «Кир Рояль» [12], которые подавали на мероприятиях, куда приглашали ее становившегося все более популярным мужа. Количество мероприятий росло. Одним из них оказалось эксклюзивное посещение Музея Метрополитен после закрытия. Для них провели индивидуальную экскурсию по выставке, которая еще только должна была открыться, а после этого в буфете «для своих» проводилась коктейльная вечеринка. Приглашенные перемещались от стола к столу, держась за них так, словно это были спасательные шлюпки.
Именно на этой вечеринке миссис Марч снова встретила Даррена. После их разрыва прошло восемь или девять лет, но у Даррена были все те же прыщеватые щеки, те же вьющиеся волосы, на нем была такая же полосатая хлопчатобумажная рубашка, как он носил всегда (хотя миссис Марч расстроилась, поняв, что конкретно эту рубашку не знает – словно у нее осталось право вечно знать весь состав его гардероба).
Джордж оживленно с кем-то беседовал и не обращал на нее внимания, что дало ей возможность подойти к Даррену, который в уголке потягивал что-то розовое. Она похлопала его по плечу, а когда он повернулся, у него вытянулась физиономия.
– О, это ты, – сказал он.
Только потому, что на них смотрели люди, миссис Марч громко рассмеялась, притворяясь, будто он пошутил.
– Я тебя уже видел, – продолжал Даррен. – С профессором Марчем. Вы на самом деле встречаетесь?
Он перевел взгляд на Джорджа, который продолжал с кем-то болтать.
– Да. На самом деле мы женаты, – с нескрываемой гордостью объявила миссис Марч, приподнимая руку, на которой блестело внушительных размеров кольцо. – Он больше не профессор, – добавила она, надеясь, что Даррен поинтересуется последними успехами Джорджа.
– Мне следовало догадаться, – обиженно фыркнул он.
– Догадаться о чем?
– Что ты изменяла мне с профессором.
– Я не делала ничего подобного. – Миссис Марч сглотнула.
– Конечно, делала! Кто-то сказал мне, что видел вас вместе уже на следующий день после того, как ты меня бросила. Даже двое суток подождать не могла, да?
Миссис Марч лишилась дара речи. Это выглядело глупо, хотя и льстило ей – кто-то потратил такие усилия, посчитал ее достаточно важной, чтобы следить за ней.
– И конечно, ты нацелилась на профессора, – продолжал Даррен. – Все, что ты делаешь, ты делаешь напоказ.
– Не глупи.
– А я сам тебе хоть когда-нибудь нравился? Или ты выбрала меня, потому что я из богатой семьи?
Миссис Марч уже собиралась заметить, что у ее семьи гораздо больше денег, чем у его, но вместо этого шикнула на него.
– Люди смотрят, – сказала она.
– Ну, должен тебе сказать, что теперь у меня все хорошо. Меня взяли на работу в «Нью-Йоркер». Платят хорошо, как ты, возможно, знаешь.
Новость немного уколола, потому что Джордж недавно предлагал один свой рассказ в «Нью-Йоркер», и ему там категорически отказали.
– Поздравляю, – смиренно произнесла миссис Марч.
Ей страшно хотелось выплеснуть на него содержимое бокала или плюнуть ему в лицо, но она этого не сделала. На самом деле ей хотелось узнать, кто рассказал ему про нее и Джорджа и кто еще об этом знает, об этом маленьком пятне на ее репутации. У нее кружилась голова от выпитого алкоголя и музыки, она пошла прочь от Даррена и мучилась теперь из-за своих глупых, ничего не значивших «поздравлений». Ей удалось, хотя и приложив усилия, казаться веселой и беззаботной до окончания вечеринки, и все это время избегать дальнейших встреч с человеком с вьющимися волосами, голова которого все время угрожающе мелькала в толпе.
Потом она узнала, что Даррен ей наврал – она ненавязчиво расспрашивала о нем общих знакомых. Он работал просто курьером, да к тому же еще и малооплачиваемым. Джордж поднимался все выше и выше, а Даррен, насколько могла судить миссис Марч, не смог войти в литературное сообщество (да и ни в какое другое тоже). Она выиграла. Теперь она только отчаянно надеялась, что Даррен никогда не увидит последнюю книгу Джорджа. Ведь она могла бы принести ему такое удовлетворение.