С Андреем даже не поговорили.
Едва вернулся – время уезжать.
Он проводил нас. Вышли не спеша.
Мария чуть поодаль. Закурили.
Светилось небо крапинами гнили.
Толкнул Андрея локтем:
– Хороша? —
Не посмотрел на Машу, не ответил.
Был вечер тих и беспричинно светел.
Молчим. Интересуюсь:
– Завязал? —
Григорьев улыбнулся:
«Ты поверил?
Хочу с землёю сжиться в полной мере.
Без этого писать её нельзя.
Пока нутром не чуешь суховеи,
Сочувствовать пригоркам будешь зря.
Чтоб чернозёма выявить фактуру,
Полезно плугом обнажить натуру.
Ты видел на ладони на своей
Суглинка обескровленного колер?
Жалеешь? – потом собственным засей;
Комкуется? – в свои укутай корни;
Воды не держит? – сам ложись на склоне…
Тогда, тогда кричи: как больно ей!
И, кисточкой зализывая раны,
Не забывай проветривать карманы…
Простите, верно, скучновато вам?» —
К Марии повернулся на мгновенье.
Подул на пальцы. Холодно рукам.
И замолчал. Его обыкновенье.
Григорьев презирал чужое мненье
Из ненависти к болтовне, словам;
Но, ежели в беседе остановка,
Смотрелся неуклюже и неловко.
Схватилась грязь. Шагаем, как по льду.
Чуть ветерок – Андрюха вздёрнул ворот;
Уже с собой и с нами не в ладу,
Махнул рукою: мол, мотайте в город,
Попутку хомутайте, я – пойду…
Метнулся к дому – строен, грустен, молод.
В калитке у ворот стояла мать,
Уставшая его удачу ждать.
В дороге Маша вдумчиво молчала:
Молчала до развилки – в «Москвиче»,
И грузовик вихлястый, как мочало,
Молчание развил в другом ключе;
И в электричке, постояв сначала,
Уснула тихо на моём плече…
И лишь в Москве, прогулку подытожив,
Сказала вдруг: «А ничего… художник!»
Не верю я долготерпенью
И канцелярской скуке зим.
Учусь мгновеньем жить одним.
Рад солнцу. Наслаждаюсь тенью.
Уставший, радуюсь безделью,
Но и от дела не бежим.
Кто жить мгновеньем не умеет,
Монахов постных не умнее.
Взирает издали на жизнь
И, пребывая за чертою,
Стыкует прошлое с мечтою,
Сам расщеплён, как всякий «шиз».
Кричит мгновенью: «Отвяжись!
Что мне одно, когда со мною
Десятки, сотни тысяч лет?..»
И верит сам в подобный бред.
А между тем, в конечном счёте,
Не бесполезен этот крик.
Мечтатель! Только и живёте,
Когда ругаете сей миг.
А грусть в нежнейшей позолоте
И перечень заумных книг —
Не больше, чем предмет престижа.
Диагноз? Умственная грыжа!
Эрзац для вялого ума,
Элениум для нежной лени —
Тома кладёте на колени
И, проникая в закрома,
Где тлением пропахла тьма,
А суть отвыкла от корений,
Несчётным кормитесь зерном,
Тучнея, как румяный гном.
Но, распухая, не растёте,
Хотя и узок воротник.
Читатель! Только и живёте,
Когда выходите из книг —
В текущий час, в насущный миг,
Враждебный скуке и дремоте.
Для времени заминка – смерть;
Оно должно скакать! Лететь!
«Советует, а пишет книгу, —
Резонно возмутитесь вы. —
Такому верить? Накось фигу!..»
Признаюсь – грешен, вы правы!
Подвержен строчечному игу,
И канитель из головы
Вытягиваю в те минуты,
Когда глаза – мечтою мутны,
Когда оборванная нить
Обязывает к остановке
И сил нехватка, чтобы жить,
И недостаточно сноровки,
Тогда на переподготовке
Учусь дышать, учусь ходить.
Гривастое ерошу темя,
Пишу… И нагоняю – время!
Моё мученье – в прошлом, а теперь
Стать энциклопедистом не мечтаю.
Едва до аттестата дотерпел:
Сложенье, умноженье, вычитанье
И школьных четвертей четвертованье…
Зубрёжка – как жевать зубами мел —
Отбила разом к чтению охоту:
Едва за книгу – и кувырк в дремоту.
С чего бы я о книгах? Дело в том,
Что Маша, ресторанами наскучив,
Решила, что я мог бы стать получше —
С пустою головой, но полным ртом.
Осла тянули в грамоту за уши,
Не перестал, упрямец, быть ослом;
А у меня – всё Машенькина милость —
От чтения лицо лишь удлинилось.
Я тоньше стал, однако, не умом,
Вдыхая книжный чад библиотеки;
Премудрость непреложная вовеки:
Родились дураками и помрём.
Над буквами напрасно горбил веки,
Куда приятней преуспеть в ином:
Салфетка – на коленях, морда – глянцем,
А Гегеля оставим гегельянцам!
К чему за силлогизмами плестись?
По словарю метаться бестолково?
Цилиндра взмахом – иллюзионист
Без часиков ручных оставит снова.
Зачем, когда любая наша мысль
Легко вместилась в два российских слова?
А логикою только растрясём
Ветхозаветный кладезь аксиом…
И чтобы смыть чахоточную пыль,
Которою кишели фолианты,
Я шёл в «Эльбрус» – в родимые пенаты,
И там за гуманистов водку пил.
Моим патроном некий Фауст был,
Сочувствовал, что я подался в Канты,
И приставала буйный – Дон Жуан,
Как собутыльник, завсегда желан!
Мария мною попросту вертела,
Как скрипкой, как смычком… В её руках
Своим своё не ощущалось тело;
Не бросила бы – постоянный страх.
Мария – имя светлое звенело
И надо мной, и – на моих губах!
И всё же, недоволен рабским чувством,
Любовь свою перемежал распутством.
Но как не появляется – скучал,
Как не придёт – опять не до измены.
Щемит сердечко, хоть зови врача.
На зеркало наткнусь: бескровен, тени…
Влюбиться угораздило хрыча?
А, впрочем, так всегда бывает с теми,
Кто возомнил, что превзошёл любовь;
Глядишь, уже тому пускают кровь.
Я начал понимать, что дело худо,
Что от неё, пожалуй, не уйти…
А в брак вступить, как завести верблюда —
Нелепо и смешно!.. Всегда – один,
И вдруг – вдвоём?.. Семья страшней, чем тундра:
Равнины безысходный карантин.
Однообразье. Вся-то радость – летом,
Когда она цветёт медовым цветом.
Упёрся и решил не уступать;
Решил всерьёз препятствовать сближенью
(Хомут – не галстук повязать на шею).
Ослабил волю – вновь за пядью пядь
Стал продвигаться прямо к пораженью…
Вдруг – остановка! Маши не видать?
Пришла – и обалдел, ушам не веря:
Она выходит замуж… за Андрея!
Прости мою беспомощность, искусство,
Кистей промашки, суетность пера…
Отдал сполна уже, но – пусто, пусто;
Закрасьте, пригласите маляра.
Начав – сегодня, завершал – вчера;
Как бы к истокам возвращалось устье.
Хотел реальность приковать к листам? —
В движении!.. Остановился – сам!
И доктор Фауст сам остановился,
Мгновенье не сумев остановить.
Князь Мефистофель, зол и сановит,
К наивному учёному явился.
Ртом ухмыляясь, унижаясь лысо
(Предполагалось, что уговорит!),
Сменял мгновенье жалкое на Вечность
(В делах торговых преуспела нечисть).
Должно быть, Фауст у своих реторт
В химическом чаду ополоумел.
Желал последней истины и – умер,
С «открытием» – его поздравил чёрт.
Так спекулянт, обосновавшись в ГУМе,
Берёт провинциала в оборот
И, кукиш, запакованный в бумагу,
Всучив ему, даёт привычно тягу!
Да, Фауст был старик. Простой расчёт.
Таких уже сдают на попеченье.
А Дон Жуан, влюблённый в развлеченья,
Алхимика изящный антипод?
Он тоже, тоже предпочёл мгновенье
И тоже не желал смотреть вперёд.
Мохнатый чёрт за ним явился скоро
Под видом рогоносца-командора.
Распутник! Волокита! Дуэлянт!
Любимец жён, равно – мужей убийца
(Разносторонний, стало быть, талант?),
Отнюдь не пожелал остановиться;
До прелестей охоч, но не женат,
Красавиц он менял, как Райкин – лица,
И помышлял об истине едва ли,
Приподнимая сладкие вуали.
Он познавал реальный, зримый мир,
Приятно осязаемый на ощупь,
Фригидных женщин знамя и кумир,
Жуан в победах жил, как в небе – коршун.
Заботился о теле, холил кожу,
Страстями омерзителен и мил,
Он выбрал жизнь в мирских грехах и славе,
Небытие соперникам оставив.
Два возраста – Жуан и Фауст, два
Стремления к тому, что в бездну канет.
Один спешит. Другой ползёт едва.
А между ними на распутье – Гамлет.
Быть или нет? – курьёзные слова,
Альтернатива учтена в программе,
Практически – легко вопрос решить:
Сначала «будем», чтоб в конце «не быть».
Пора и мне подумать наконец
О браке, о торжественной карьере
Отца семейства, подчиниться мере,
Пока ещё не надломил крестец.
Ну а развратник старый, как скопец,
Патологичен… Жеребится мерин?
Приспело отдышаться от гульбы,
От выходок, что пошлы и грубы.
Стать Фаустом, скептичным и суровым,
Системе опыт прошлый подчинить,
Никчемное, случайное забыть;
Не примеряя, отвергать обновы,
Как женихов – обвыкшиеся вдовы.
И, медленно нащупывая нить,
Как в перелёте ищет остров птица,
Вдруг с бытием для вечности проститься…
Любовницу не удержал, не смог —
Надёжный признак, что пора жениться.
Да вот ещё – покалывает бок,
В деревне был – застыла поясница,
Стать Фаустом пора, остановиться.
Распутничать кончаю – дал зарок.
Нужна жена. Хотя б для антуража.
Какая и зачем? – уже не важно.
Жаль, Машу проворонил… Поделом!
Наверно, чересчур самоуверен?
Жил без расчёта, смело, напролом.
День завтрашний был у меня в доверье,
А нынче, за собой захлопнув двери,
Подумываю: что там за углом?
Когда уже усталости вкусили,
Надежда есть – да вот нехватка силы.
Похоже, Муза забрела ко мне?
По мастерской, босая, прогулялась,
А заодно пожаловала радость
Как женщина, прекрасная вполне.
Чуть погостила, всё – и не осталась,
Не проявилась, нет – на полотне,
Иных, горячих возжелав объятий,
Того, кто верность – вечностью оплатит.
И всё же больно, страшно осознать,
Что молодость, как женщина, уходит;
Повянет кожа и обрюзгнет стать,
Элегия заступит место оды.
О старость одинокой буквы «ять»,
Была тверда, но вылущили годы.
Как ни держался памяти скупой,
Состарившись – в разлуке сам с собой.
Была удача?.. И она покинет!
Талант?.. Однажды не заговорит!
А плоть, она, известно, – не гранит,
Рассыпаться – судьба библейской глины:
Рассохнемся, растрескаемся, сгинем,
Закончим бытие, отставим быт,
И взглянет смерть столь горько и белёсо,
Что мы невзгодам прошлым улыбнёмся.
И станет ревность прежняя смешна,
И холод станет мил, и даже голод.
Утратят смысл любые имена,
Смех не взорвёт, и шутка не уколет,
Спрессуются в мгновенье времена,
И прорастёт зерном, что было полем;
И, погружаясь в тишину дубрав,
Метафору оценим – Фауст прав!
Был в нетерпенье, ждал её прихода,
Ещё недавно, помнится, страдал.
И вот теперь измена – как удар,
Удар под дых! И друг опять же – продал…
Конец всему. Но… веселее стал!
Как видно, такова моя природа,
Что легче мне остаться одному,
Чем счастье и покой стеречь в дому?
Отходчив!.. Чередою настроений
Волнуется, бежит, струится жизнь;
А полотно любое – лишь каприз,
Подсказанный удачею последней,
Мгновение в Галактике мгновений,
Которому шепнул: остановись!
Остановилось. Пожелал другого —
И свежий холст натягиваю снова.
И женщине опять кричу: постой!
Остановись!.. Немного детской фальши
И беззащитность нежности простой
(Так тёплый август омывает пляжи).
И женщина осталась бы со мной,
Но я уже спешу, безумный, дальше.
Постольку всё, к чему ни прикоснусь,
Однообразно посещает грусть,
Однообразно пригибает тяжесть
И неподвижность точного мазка;
Увы, тому, кто красоту повяжет,
В приданое – достанется тоска,
Секунды ради – целый век в пропаже.
По дереву письмо? – на гроб доска…
Мгновенья счастья невозможно скупы,
А мы их бальзамируем как трупы.
Не велика ли за шедевры плата?
Подвижничества каторга, слеза
Возлюбленной, проевшая глаза,
И нетерпимость, и друзей утрата,
И «вечный бой» – передохнуть нельзя,
К штыку приравнен – ремесло солдата…
А с пошлостью, с обыденным война
Без примирений – разве не вина?
Ушла Мария… Нет, не захотела
Остыть в моём дому, в моих руках.
Ведь нелюбовь – не более чем страх
За жизнь свою, за собственное тело.
Расстались мы? Обычнейшее дело!
Не со своей сошёлся впопыхах,
Несу за самозванство наказанье,
Ведь женщина даётся как призванье.