Отец Гарри Зоунта умер от скуки. Медики диагностировали апоплексический удар, в переводе на неофициальный язык – злоупотребление жирной пищей и алкоголем. Но истинная причина, Гарри не сомневался, крылась в безделье и хандре, вызванной этим бездельем. Отец всегда жил работой и не смог придумать, чем заполнить время, продав свой бизнес и погрузившись в сомнительную роскошь праздности.
Большую часть своих двадцати восьми лет Гарри вёл спокойную, благодушную жизнь молодого мужчины. У него было достаточно средств, чтобы не работать. Отец Гарри сколотил весьма неплохое состояние, сдавая напрокат омнибусы; начав с того, что одним из первых обслуживал маршрут к югу от реки, впоследствии он расширил свои владения до четырёх оживлённых маршрутов, прежде чем, проявив хитрость, продал свои дела Главной Лондонской омнибусной компании, подобно «Тиллис» и «Видоу Бёрч».
Разбогатев, избавившись от необходимости пачкаться конским потом и уличной грязью, Зоунт-старший женился по любви и вместе с тем по расчёту. Богатство её семьи было потомственным, проверенным временем. Они встретились ещё до того, как он разбогател, – стойла Зоунта в Гринвуде, Брикстоне и Сайденхэме поставляли дешёвый и качественный навоз для удобрения садов её отца в Кенте. Её родители возражали, но не слишком – она была младшей из шестерых, страдала заиканием и пороком сердца. Когда она умерла – из-за сердца, – подарив жизнь младшему брату Гарри, Джеку, выяснилось, что свои собственные деньги она завещала Гарри, чтобы мальчик получил воспитание, достойное джентльмена.
Некоторые вдовцы находят утешение в детях, но отец Гарри и Джека не относился к их числу; он не мог видеть сыновей, напоминавших ему о той, кого он любил и потерял. Джек, конечно, был ещё младенцем, но четырёхлетний Гарри уже сильно напоминал мать: тот же высокий лоб, то же написанное на лице искреннее любопытство. Детям не передались проблемы с сердцем, но Гарри, так же как его мать, заикался, когда нервничал, и, как все мужчины в её семье, вместо «Р» произносил «В», и потому окружающих особенно раздражало, что его не назвали Томасом или Уильямом.
Мистер Зоунт передал мальчиков на попечение кормилицы и нянечки соответственно, а когда им исполнилось пять, отправил в довольно строгую подготовительную школу на побережье Кента, где они проживали как в учебное время, так и на каникулах. Сам он продолжал вести скромное существование на Континенте, прилежно писал им сухие письма и время от времени посылал подарки: биты для крикета, перочинные ножики и тому подобное.
С тех пор как Джека отправили в ту же школу, где учился Гарри, братья были привязаны друг к другу. Настоящая семья из двух человек, они, конечно, ни у кого не могли вызывать жалости. У обоих были одноклассники, чьи родители привезли их сюда на неопределённый период сразу по прошествии недолгих, идиллически грязных младенческих лет в Индии или Африке, чтобы они воспитывались как истинные англичане, не обременённые хлипкими семейными связями.
В положенное время мальчиков перевели в Харроу[3]. Школу выбрала для них ещё покойная мать – потому что воспитанники выходили оттуда достаточно учёными, но не чересчур. Она верила, что здесь они смогут наладить нужные связи за пределами маршрутов бывших омнибусов их отца. О том, как оплачиваются их счета, стало известно либо из сплетен ехидного учителя, либо из доверчивой, неосмотрительной болтовни Джека.
Будучи младше и, следовательно, больше нуждаясь в защите брата, Джек в то же время был сильнее и увереннее в себе. Он открыто нёс себя в мир, искренне веря в других и в свою очередь легко завоёвывая их симпатии. Самой присущей ему была фраза – это просто! Жизнь представлялась ему такой же понятной, как приключенческий роман для мальчиков: люди были плохими и хорошими, правильный выбор – очевидным, и добро всегда побеждало зло. Бог, поскольку был англичанином, задумал, чтобы всё делалось к лучшему, и подарил нам жизнь, полную всевозможных наград; всё, что требовалось от нас, – приложить совсем немного усилий и взять то, что нам причитается. Джек был красивым, спортивным, добрым, и эта доброта беспокоила Гарри, уверенного, что в любой момент может произойти то, что изменит столь жизнерадостный взгляд на вещи.
Может быть, потому, что он был уже достаточно большим, когда умерла мать, чтобы ощутить трагизм смерти, чтобы запомнить мягкую приветливость будуара, откуда его так резко вышвырнули навсегда, Гарри был так же непохож на Джека, как их мать была непохожа на отца: осторожный, боязливый, склонный к размышлениям. Он не был горд, но, когда его дразнили на игровой площадке или где бы то ни было, остро чувствовал ужас унижения и, чтобы защититься, замыкался в себе. Учиться он не любил – его мозг был слишком медлительным или слишком сонным, чтобы воспринимать то, чего от него требовали, – но ничто не приносило Гарри столько удовольствия, как часы, проведённые наедине с книгами; листая страницы атласов, романов, исторических трактатов, он вызывал в своём воображении те версии самого себя, какие они ему предлагали. Не умея быстро сводить знакомства, он привык довольствоваться общением с теми, с кем сводил знакомства его брат.
Джек никак не желал примириться с застенчивостью Гарри; это качество было настолько чуждо его натуре, что он не мог понять его сути, не мог представить, каково вообще испытывать смущение. К тому времени, как оба повзрослели, младший заботился о старшем так, как старший заботился о нём, когда они были детьми, и задача вовлечь Гарри в любую деятельность, в любое увеселительное мероприятие или поездку была заложена в нём на уровне рефлексов. Как правило, у его приятелей также находились застенчивые брат или сестра, и таким образом у Гарри завязывалась дружба, дружба через поколение, всецело зависящая от великодушных порывов брата. Когда Джек, как ожидалось, вступил в кадетский корпус Харроу, Гарри начали мучить тревожные мысли, что брат может записаться на военную службу в далёкую страну и они навсегда потеряют друг друга.
Мать завещала им достаточно денег, чтобы они оба могли получить университетское образование, но Гарри не видел в этом смысла. Единственное будущее, которого он желал – вследствие общения с друзьями Джека и родственниками покойной матери, – спокойная жизнь на своей земле, где-нибудь в собственном поместье или хотя бы на ферме. Джек, напротив, точно знал, чего хочет. По иронии судьбы он всегда был без ума от лошадей. Он рисовал их всё с большим мастерством и знанием дела на полях тетрадей, читал о них и, так же как и Гарри, каждое утро отправлялся на прогулку верхом. Они оба любили верховую езду, но, когда отец изредка брал их с собой в огромные стойла на юге Лондона, только Джек бежал к лошадям, разговаривал с ними и засыпал вопросами конюхов. Скоро он точно установил для себя, что лошадям нужны ветеринары и что ветеринары зарабатывают деньги, большие деньги. Он учился старательно и так усердно – в отличие от Гарри, не видевшего конечной цели своего обучения, – что вскоре добился возможности поступить в Королевский Ветеринарный Колледж.
Джек поселился в холостяцкой квартире Гарри. Пока он проходил курс обучения и возвращался домой, вне себя от восторга, принося лёгкий запах формальдегида, приводя шумную толпу друзей, Гарри всё глубже погружался в безделье джентльмена, стиль жизни, который может длиться годами. Оживлённый заведённый порядок – гимнастические булавы, бритьё у парикмахера, энергичная прогулка по парку, визит в клуб, куда его записал дедушка, а там – газеты, неторопливый ланч, чтение книг в библиотеке, способствующее пищеварению, потом звонок в Турецкие бани Лондона и провинции, ванна и массаж, и снова в клуб, чтобы выпить чаю и вернуться в свою квартиру обедать с Джеком.
Не считая случаев, когда у Джека были другие планы, они тихо проводили вечера, чтобы не мешать Джеку учиться, и рано ложились спать. Они вели спокойную, размеренную и, если говорить о Гарри, целомудренную жизнь, что сильно отличало их от соседей. Квартира, которую они снимали, располагалась в популярном среди холостяков доме на севере Пикадилли. За благоразумными юношами приглядывала миссис Оллардайс, почтенная домработница, которую отец когда-то нанял для них в качестве няньки; теперь она каждый день приезжала к ним из Ламбета[4], чтобы готовить и убираться.
Внезапная смерть отца, о которой им сообщил семейный адвокат, в свою очередь узнавший о ней от юриста в Ницце, стала бо´льшим потрясением для Гарри, чем для Джека. Младший сын знал отца лишь по формальным, ничего о нём не говорящим письмам («Я рад слышать о блестяще выдержанных экзаменах… Я одобряю ваш выбор квартиры…»), поэтому новость вызвала у него не больше страданий, чем известие о крушении компании, куда он одно время подумывал вложиться. Джек брал пример с Гарри, смотрел на него, ожидая указаний, как себя вести и как чувствовать. Целый год они, как положено, носили траур, но Гарри не знал, что Джека отстранили от занятий за несоблюдение формы одежды, хотя он и отпрашивался на неделю, чтобы присутствовать на похоронах отца в Ницце.
Похороны прошли в нелепой, холодной обстановке (для Гарри стало открытием, что на юге Франции бывает плохая погода). Кроме них с Джеком и пастора местной англиканской церкви, присутствовали также видавший виды консул и две дебелые француженки в шляпах с вуалью, одна из которых поддерживала другую, когда та, не в силах держаться на ногах от горя, рухнула у могилы. Они скрылись в мелкой мороси раньше, чем Гарри успел представиться, а консул был либо слишком тактичен, либо искренне не знал, кто они такие.
Гарри не мог притворяться, что убит горем. Если он и скорбел о чём-то, то только о своей неспособности скорбеть. Его воспоминания об отце были столь скудными и далёкими, что не позволяли им доверять. Он помнил, или думал, что помнил, как шёл позади него по каменистому пляжу, но в памяти сохранилось лишь, как трудно было идти по камням, держась за руку взрослого, и не осталось никаких тёплых чувств. Он помнил роскошную бороду, немного похожую на ту, какая бывает у королей, острый запах лайма и чего-то послаще, какого-то средства для ухода за собой – масла для бороды или лосьона для бритья. Он никак не мог воскресить в памяти его голос и внезапно осознал, что со временем стал читать про себя его письма голосом нелюбимого директора школы Харроу, а совсем не отцовским. Но, лишившись теперь уже обоих родителей, он ощутил тоску по матери с новой силой, острое и простое желание общения с женщинами.
В их жизни не было места особам прекрасного пола, если не считать миссис Оллардайс, которая, в общем-то, тоже не то чтобы присутствовала в их жизни, и хрустящие корочки пирогов удавались ей лучше, чем разговоры. Их дом состоял лишь из холостяцких квартир, но соседей сверху и снизу порой посещали более или менее приличные женщины; порой Гарри случайно сталкивался с гостьями на лестнице или в вестибюле. Здороваясь, снимал шляпу, в ответ получая приветствие или скромно опущенный взгляд, а потом за его спиной завязывался разговор, оставлявший на долю Гарри лишь обрывки фраз и столь же искушающий лёгкий аромат фиалок, духов или мыла.
В театрах, магазинах, во время полуденных прогулок Гарри наблюдал за женщинами, как за дикими птицами, отмечал элегантность или простоту их нарядов, то, как меняется их поведение наедине с собой и в компании, с мужчиной или другими женщинами. Но не было той, кого он мог бы считать своей подругой, не было и той, о ком он мог бы сказать, что хорошо её знает. Миссис Оллардайс он знал всю свою жизнь, но она, соблюдая правила подобающего поведения, так редко рассказывала о себе, что, узнав о существовании мистера Оллардайса, который погиб на англо-бурской войне, или о том, как она делила квартиру в Ламбете с четырьмя неженатыми братьями, поэтому «хорошо усвоила привычки мужчин», – Гарри пережёвывал эту информацию до неприличия долго.
Будь жива мать, будь у них сестра или по крайней мере будь сёстры у их друзей, он совсем не так воспринимал бы женщин; они стали бы для него обыденными, возможно, даже неинтересными. Родители матери каждое лето приглашали их к себе в деревню и теперь, когда мальчики повзрослели, несомненно, стали бы сводить подходящие знакомства. Но дедушка давно умер, его вдова состарилась и одряхлела, а дяди и двоюродные братья, рассматривающие само существование Гарри и Джека как нечто неудобное, понемногу свели на нет всё общение с ними.
В клубе и банях на Джермин-стрит Гарри часто смотрел по сторонам, на мужчин, которые никогда не были женаты – постепенно к нему стало приходить понимание, что и они с Джеком попадут в их число, – и думал, что их жизнь не такая уж и плохая. Пока существовала миссис Оллардайс, чтобы кормить их и убираться, портной и парикмахер, чтобы поддерживать в порядке их внешность, холостяцкое существование не слишком печалило. Он заметил, что эти мужчины, вероятно, по достижении смутно определённого возраста, получали статус закоренелых холостяков; это означало, что они прошли (или же, наоборот, провалили) некий экзамен или же, если хотите, что одиночество стало следствием их личного выбора, а не жестокости судьбы.
После смерти отца Гарри поставили в известность, откуда брались деньги, с такой лёгкостью поступавшие на его банковский счёт. Очевидно, у семейного адвоката сложилось впечатление, что он имеет дело с инфантильным идиотом, и потому он рассказывал об этом Гарри так педантично и медленно, что его речь и в самом деле стала тем ещё испытанием для Гарри. Большая часть недвижимости отца находилась в частной собственности – дома в Брикстоне и, конечно, Ламбете, где жила миссис Оллардайс и плату за которые повышали доверенные лица. По условиям сделки, продав свой бизнес, он получил от Главной Лондонской автобусной компании как наличные деньги, так и пакет акций подчинённых ей железнодорожных компаний. В какой-то период – возможно, пребывания на континенте – он проявлял значительный интерес к немецкой компании, производившей боеприпасы, весьма хорошо себя проявившей, и балетной труппе, находившейся сейчас на грани банкротства. Всё, что осталось от наследства матери, ушло на покупку нескольких домов в Кенсингтоне.
Недвижимость в Ницце перешла мадам Грассерт. Гарри вспомнил женщину у могилы – как вуаль забилась ей в рот, как смешно её маленькие ручки в чёрных перчатках цеплялись за локоть подруги. Интересно, она ожидала получить больше?
Адвокат избегал смотреть Гарри в глаза; не отрывая взгляда от имени француженки на листе бумаги, он сказал:
– Счёт вашего отца во французском банке был заморожен на момент его смерти, естественно, после того как нотариус уладил все дела с неоплаченными долгами. При желании вы можете поручить ему вести судебный процесс, в случае, если… гм, значительные суммы были переведены на другой… банковский счёт, но, боюсь, восстановить эти суммы не удастся. Если вы хотите оспорить завещание, мы, конечно, можем…
– Нет, нет, – заверил Гарри. – Пусть всё останется как есть.
Такие подарки не делаются ни с того ни с сего, незапланированно. Если она скрасила последние годы жизни его отца, она по меньшей мере заслуживает крыши над головой. Ницца, подумал он, не то место, куда он желал бы когда-нибудь вернуться.
Мысль о том, что он внезапно унаследовал столько недвижимости, беспокоила Гарри, и он с облегчением услышал, что, подписав несколько бумаг, может оставить всё как есть, и относительно большая сумма продолжит поступать на его счёт, как раньше. Уже дома он осознал, что Джек, не получив ничего, теперь полностью от него зависим. Первой мыслью было разделить всё наследство на две части, но, конечно, так поступать было нельзя. Ввиду права наследования без ограничений недвижимость принесла бы больше дохода им обоим, если бы он был единоличным владельцем.
– Кроме того, вы вполне можете жениться, – напомнил ему адвокат, – а жена и хозяйство потребуют куда больше средств, чем ваш нынешний образ жизни.
Потом он подробно описал ему, сколько в среднем расходует семья, состоящая из мужа, жены, двоих детей и четырёх слуг. Гарри имел настолько смутные представления о том, что сколько стоит, что даже не понимал, должны ли эти суммы огорчить его или, наоборот, стать приятным сюрпризом, поэтому слушал вполуха, что адвокат принял за невозмутимость, не внушившую ему доверия. Извинившись за прямоту, он сказал, что, поскольку у Гарри нет ни отца, ни матери, которые могли бы дать ему совет, а сам Гарри, конечно, имеет мало жизненного опыта, чтобы разбираться в таких реалиях, ему следует быть начеку, поскольку теперь он стал, выражаясь простым языком, добычей.
Потом Гарри несколько часов размышлял об услышанном, прогуливаясь вдоль Пикадилли и Найтсбриджа, чтобы немного успокоить мысли. Все эти размышления были так непривычны. Не то чтобы его ценность внезапно резко возросла; её не замечал даже любимый брат. Но он знал, что существуют руководства для высшей знати и наследников поместий; он просматривал родословную матери как-то в час безделья в библиотеке. Возможно, где-нибудь содержатся и сведения о финансах, выгодные женихи записаны в племенную книгу наподобие тех, что читает Джек, и прямо сейчас какая-нибудь не слишком щепетильная мать сосредоточенно изучает её и ставит карандашом из слоновой кости маленький знак вопроса напротив его фамилии?
Он решил особенно не таиться, но не рассказывать Джеку. Брат гораздо больше времени проводил в обществе, был открыт и доверчив, поэтому никогда не задумывался о мотивах других людей и ничего от них не скрывал, если думал, что они его любят. Он был настоящим другом матери-природы, никак не её личным советником, и всегда считал секреты непосильной ношей.
Гарри решил, что сейчас главное – помочь Джеку получить образование и найти своё место в жизни. О том, как защититься от потенциальных свекровей, они подумают позже. Даже если Джеку не нужно было бы столько времени уделять учёбе, соблюдение траура давало Гарри целый год на то, чтобы держаться в стороне от общества и критически оценивать новую информацию.
Джек был красив и хорошо сложен, не был павлином, но придавал определённое значение своей внешности и проявлял интерес к тому, как он одет. Весь год он с нетерпением ждал, когда закончится траур; Гарри видел, как сильно брату хочется поскорее надеть яркий пиджак клуба любителей гребного спорта или нарядиться в какой-нибудь другой костюм, кроме чёрного. Сам же он, напротив, был даже рад по уважительной причине не показываться в свете. Его и раньше нельзя было назвать душой компании, но на эти двенадцать месяцев он был избавлен даже от ничего не значащих разговоров. Незнакомцы и знакомые относились к нему с приятной осторожностью. Это напомнило ему легенду о Персее, прочитанную в детстве: как древнегреческий герой, надев волшебный шлем, обрёл невидимость. Другие мальчики из класса бахвалились, сколько вреда могли бы причинить окружающим, за кем стали бы шпионить, сколько банков бы ограбили, но он мечтал заполучить этот шлем, только чтобы побыть одному, чтобы никто не донимал, не докучал. Как ни странно, он начал наблюдать за людьми в трауре, став одним из них, и замечать небольшие различия в том, как они относятся к необходимости одеваться в чёрное.