1
Миссис Коун показала мне дом. В каждой комнате мне хотелось задержаться подольше, разглядывая вещи, разбросанные и сваленные там, где им не место: покосившаяся стопка книг на конфорке плиты, кофейная чашка на обувной коробке в прихожей, медный Будда на батарее, розовый надувной матрас в центре гостиной. Шел 1975 год, мне едва исполнилось четырнадцать, и все мои представления о домах, интерьерах и чистоплотности передались мне точно по пуповине напрямую от моей матери. Когда миссис Коун босой ногой (с ногтями, выкрашенными красным с блестками лаком) откинула в сторону стопку свитеров, забытых на ступеньках лестницы, меня охватило будоражащее изумление: неужели люди действительно так живут? Нет, умом-то я понимала, что, конечно, живут – где-то на необъятном белом свете. Но и представить не могла, что найду такой дом здесь, в Роленд-Парке, лучшем районе Балтимора, если верить словам моей мамы.
На втором этаже двери были из темного дерева, и все, кроме одной, стояли открытыми. Нижнюю половину единственной закрытой двери украшали наклейки «ИМПИЧМЕНТ: сейчас или никогда» и прикрепленный скотчем плакат с изображением Снупи, задравшего мордочку в танце. Рисунки висели вкривь и вкось, будто клеил их кто-то пьяный, ползая на коленях.
– Это комната Иззи. – Миссис Коун открыла дверь, и следом за ней я скользнула мимо Снупи и оказалась в помещении, которое выглядело так, словно подверглось бомбардировке из пушки, стреляющей игрушками.
«Волшебный экран», настольная игра «Операция», «Лего», бумажные куклы, виниловые книжки-игрушки, книги Ричарда Скарри[1] и целая груда литых пластмассовых лошадок покрывали все видимые поверхности в комнате. Я представила, как сама Иззи или ее мама по вечерам ведет по кровати рукой, смахивая все это на пол.
– Иззи. – Я улыбнулась. Миссис Райли, наша соседка, говорила, что девочку зовут Изабель. Но «Иззи» нравилось мне гораздо больше – оно так вкусно шипело у меня на языке. Я не знала никого по имени Иззи или Изабель. Даже с Иззи Коун я никогда не встречалась. Но благодаря рекомендации миссис Райли, и после одного телефонного разговора с миссис Коун, я стала няней их дочери на целое лето. Сначала я думала, что миссис Коун устроит мне собеседование по телефону, но вместо этого она просто рассказала мне об Иззи. – Она не любит оставаться с ровесниками. Все, чем занимаются другие пятилетние дети, ей попросту не интересно. Зато со мной она готова проводить дни напролет, – рассказывала миссис Коун. – Обычно я ничего не имею против, но на это лето у меня другие планы, так что… – Она сделала паузу, и я растерялась, не зная, можно ли уже соглашаться на работу, или следует для начала дождаться от нее официального предложения.
Я слишком хорошо понимала пятилетнюю девочку, которая ни на шаг не желала отходить от своей мамы – я сама была такой, и тоже не хотела играть ни с кем, кроме нее. Я до сих пор с удовольствием помогала маме по дому, читала, сидя рядом с ней на диване, ходила с ней по магазинам в поисках самого вкусного перца или лучшего куска мяса. Если же мне приходилось общаться со сверстниками – например, когда всех одноклассниц приглашали в гости с ночевкой, – я чувствовала себя так, словно прилетела к ним с другой планеты. Откуда девочки знают, о чем шушукаться? Как они все умудряются думать об одном и том же? В зависимости от возраста, их мысли могли занимать куклы Барби, наряды, мальчики, прически, блески для губ или журнал «Teen Beat»[2], но ничто из этого меня не интересовало. Близких подруг у меня не было вплоть до средней школы, когда сестры-близнецы Келлог переехали в Балтимор из Олбани, штат Нью-Йорк. Они тоже вели себя так, словно не были посвящены во все эти девичьи обычаи и ритуалы. Они запросто могли целый день просидеть у проигрывателя, заряженного пластинкой с песнями из «Пиппина»[3], или за пианино, раскладывая сложные композиции на многоголосия с соблюдением мелодии, гармонии и даже басовых партий. Или смотреть повторы «Французского повара»[4], чтобы потом пытаться на практике воспроизвести один из рецептов, или просто готовить незамысловатый десерт из журнала «Дом и очаг».
Чем больше миссис Коун рассказывала мне об Иззи во время того телефонного разговора, тем больше мне хотелось взять ее под свое крыло. Подумать только: провести целое лето, заботясь о маленькой девочке, у которой нет друзей – ведь это намного лучше, чем устроиться на работу в бассейн загородного клуба, где я сама буду девочкой, у которой нет друзей! Я почти не вникала, когда миссис Коун озвучила, сколько они мне заплатят. Деньги казались приятным бонусом, и не более. Еще до окончания разговора я решила, что все заработанное буду откладывать, а в конце лета куплю себе проигрыватель, который смогу поставить у себя в комнате. Возможно, у него даже будут отдельные колонки. А если хватит денег, разорюсь еще и на радио, чтобы слушать «Топ-40 Америки»: песни с пластинок, которые мама ни за что в жизни не разрешит мне купить.
Внизу открылась и сразу захлопнулась входная дверь. Миссис Коун застыла и прислушалась, склонив ухо к дверному проему.
– Ричард? – позвала она. – Ричард! Мы наверху!
Внутри все сжалось при мысли о том, что доктор Коун попросит называть его Ричардом. Миссис Коун предложила звать ее Бонни, но я не смогла. Даже мысленно я продолжала называть ее «миссис Коун», хотя, если откровенно, она в принципе не тянула на «миссис», никак. У миссис Коун были роскошные рыжие волосы, длинные и блестящие. Ее лицо густо усыпали веснушки, а губы она красила яркой оранжевой помадой. Одета она была то ли в длинную шелковую блузку, то ли в ультракороткое шелковое платье. Струящаяся ткань скользила по ее коже, не скрывая очертания сосков. Раньше чужие соски встречались мне только на плакатах со знаменитостями или в рекламах спиртных напитков. На мамины соски я тоже не видела и намека – пару раз, когда я заходила к ней в спальню и заставала ее в лифчике, складывалось впечатление, что ее грудь закована в бежевые доспехи.
– Что?! – крикнул доктор Коун с нижнего этажа.
– Мама! – взвизгнула Иззи.
– Ричард! Иззи! Поднимайтесь!
Столько криков в нашем доме я не слышала за всю свою жизнь. Однажды, перед самым отходом ко сну, моя мама громко воскликнула: «Черт побери!», – когда наступила на осколок стеклянной тарелки, которую я днем разбила на кухне. Я думала, мир вот-вот рухнет, сложится пополам, как соломенная хижина, объятая огнем. Дело было не только в ругани: я впервые видела маму босиком. Глазами, вылезшими из орбит, я наблюдала, как она вытаскивает осколок из пятки.
– Мэри Джейн, – сказала мама, – сходи наверх и принеси мне тапочки, чтобы я могла как следует вымыть пол.
Когда тарелка разбилась, мама встала у меня за спиной и не спускала глаз, пока я собирала стекло. Очевидно, я справилась недостаточно хорошо.
– Почему ты босиком? – спросила я.
Мама только ответила:
– Вот почему никогда нельзя ходить босиком. А теперь иди за тапочками.
– Нет, вы спускайтесь! – прокричал доктор Коун с лестницы. – Иззи кое-что сделала!
– Да, я кое-что сделала! – воскликнула Иззи.
– Мэри Джейн пришла! – прокричала в ответ миссис Коун.
– Кто?! – переспросил доктор Коун.
– МЭРИ ДЖЕЙН! Няня на лето!
Я нервно улыбнулась. В курсе ли доктор Коун, что меня наняли работать в его доме? И как долго могут продолжаться эти оры, прежде чем они сократят расстояние между собой?
– Мэри Джейн! – послышался приглушенный топот ножек Иззи, когда она взбежала по лестнице в детскую. У нее было лицо ангелочка с викторианской валентинки и энергия шаровой молнии. Она мне сразу понравилась.
Не успела я и глазом моргнуть, как меня стиснули в объятиях.
– Она так ждала знакомства с тобой, – сказала миссис Коун.
– Привет. Я очень рада с тобой познакомиться! – Я пригладила пальцами медно-рыжие кудряшки Иззи, собранные в полупучок на затылке.
– Я кое-что сделала! – Иззи отвернулась от меня и обняла мать. – Пойдем, покажу!
В дверях появился доктор Коун.
– Мэри Джейн! Меня зовут Ричард. – Он протянул мне руку для рукопожатия, как взрослой.
Мама хорошо отнеслась к тому, что этим летом я буду работать у доктора и его жены. Она сказала, что дом, где живет доктор – это респектабельный дом. И снаружи дом Коунов, бесспорно, так и выглядел: это был просторный особняк с черепичной крышей и голубыми ставнями на всех окнах. И пусть лужайка выглядела не слишком опрятно (на газоне местами не росла трава, а живая изгородь наполовину иссохла и стала напоминать тощие руки оголодавших детей), моя мама все равно никогда бы не догадалась о грудах барахла, разбросанного здесь повсюду: на ступеньках лестницы, под ногами в коридоре и по всей комнате, где мы стояли в этот самый момент.
А еще мама никогда бы не подумала, что у доктора Коуна могут быть такие внушительные бакенбарды – густые и длинные, до самого подбородка. Его волосы представляли собой сплошную массу беспорядочных каштановых завитков, торчащих в разные стороны, словно он никогда не расчесывался. У моего папы волосы были гладкие и напоминали шлем, когда он тщательно зачесывал их набок. Я ни разу не видела его ни с усами, ни даже с вечерней щетиной на лице. Ни один человек моложе сорока в жизни не обратился бы к моему отцу иначе, как «мистер Диллард».
Если бы папа знал, что я работаю в семье доктора, он бы одобрил. Но он не обращал особого внимания на события моей жизни. Как, впрочем, и на какие-либо другие события. Каждый вечер он приходил с работы домой, устраивался в кресле у окна гостиной и читал «Ивнинг Сан», пока мама не объявляла, что ужин готов, после чего переходил в столовую, где садился во главе стола. Если мы не ждали гостей, что случалось редко, он продолжал читать газету, пока мы с мамой разговаривали. Время от времени мама пыталась вовлечь его в беседу, говоря что-нибудь вроде:
– Джеральд, ты слышал? Стихотворение мисс Хейзен, учительницы английского у Мэри Джейн, опубликовали в журнале! Ты можешь себе представить?
Иногда папа отвечал кивком. Иногда ронял что-то вроде «Замечательно» или «Однако». Чаще всего он просто читал газету, будто никто не произнес ни слова.
Когда доктор Коун шагнул вглубь комнаты и поцеловал миссис Коун в губы, я чуть не грохнулась в обморок. После поцелуя они отстранились друг друга не более чем на дюйм, и продолжили стоять в обнимку, о чем-то перешептываясь. Я хотела послушать, о чем они говорят, но мне помешала Иззи, которая уже вовсю болтала со мной, тянула за руку, подбирала вещи с пола и объясняла мне, что есть что, как будто я выросла в тундре и никогда не видела американских игрушек. Про «Лего» она сказала:
– Соединяешь кирпичики вместе и вуаля! – после чего подбросила детали, которые только что собирала, прямо в воздух. Сразу теряясь на общем фоне, они приземлились на груду круглоголовых пупсов, сваленных рядом с опрокинутым школьным автобусом.
Пока Иззи объясняла мне, как работает звуковой сигнал в «Операции», доктор и миссис Коун все еще разговаривали, продолжая дышать одной и той же тонкой струйкой воздуха. В «Операцию» я играла с близнецами Келлог и считала себя экспертом. Иззи поднесла пинцет к металлическому ободку, намеренно вызывая вибрацию, и захихикала. Затем посмотрела на своих родителей и сказала:
– Мам, пойдем, покажу тебе, что я сделала!
Доктор и миссис Коун одновременно повернули головы в сторону Иззи. Их тела все еще соприкасались от плеч и до пят, так что они напоминали собой единое двуглавое существо.
Иззи деловито повела нас вниз по лестнице, по пути чуть не споткнувшись о кактус в керамическом горшке. Миссис Коун шла за ней, я следовала за миссис Коун, а доктор Коун шел позади меня, без умолку тараторя. Им нужно было заняться третьим этажом. Купить новые матрасы на кровати, а также заменить освещение. Могли бы получиться прекрасные комнаты для гостей.
Когда мы вошли в гостиную, миссис Коун подобрала надувной матрас с пола и швырнула его в столовую. Тот ударился о длинный, заваленный хламом стол, после чего бесшумно осел на пол. Мы вчетвером собрались у кофейного столика, на котором лежали книги, кипы журналов и пачка инжирного печенья «Ньютон», имевшая такой вид, словно ее подрал волк. Рядом с печеньем, на покосившейся стопке книг в мягких обложках, стоял комковатый маяк из папье-маше. Он поднимался примерно на три фута в высоту и чуть заваливался вправо.
– Как красиво, – сказала я.
– Это маяк? – уточнила миссис Коун и наклонилась в сторону, чтобы получше рассмотреть.
– Да! В Чесапикском заливе!
Иззи отдыхала в лагере любителей парусного спорта в Иннер-Харбор. Сегодня был ее последний день. Миссис Коун упоминала о лагере во время нашего первого телефонного разговора. Она описала его как «сборище тепличных избалованных деток, которые на голубом глазу не допускают Иззи в свои игры».
– Просто великолепно, – постановила наконец миссис Коун. Она взяла маяк и подошла к камину. На каминной полке стояло еще больше книг, бокалы для вина, какие-то барабаны, сделанные из глины и шкур животных, и что-то, что я приняла за укулеле, но легко могло оказаться каким-то другим струнным инструментом. Она поставила маяк поверх книг.
– Идеально, – сказал доктор Коун.
– Похоже на гигантский фаллоимитатор, – проговорила миссис Коун тихо, как будто чтобы Иззи не услышала. Я не знала, что такое фаллоимитатор. Я бросила взгляд на доктора Коуна – казалось, он едва сдерживал смех.
– Класс! – воскликнула Иззи и, схватив меня за руку, потащила обратно наверх.
Может, инстинкты ее не подвели, и меня действительно стоило воспринимать как гостя из тундры. Я никогда не встречала людей, похожих на доктора и миссис Коун. И никогда не попадала в дом, где каждый уголок был забит вещами, которые хотелось разглядывать и подолгу обдумывать (возможно ли, что не всякий бардак был злом во плоти, которое необходимо устранить во что бы то ни стало?). Едва повстречав Иззи, я сразу к ней привязалась, и мысль о том, что мне предстояло стать ее няней, делала меня счастливой. Меня переполняли эмоции: мне не терпелось заняться новым для себя делом; не терпелось окунуться в мир, который так сильно отличался от привычного мне, что кожу начинало покалывать от предвкушения. Я уже не хотела, чтобы лето заканчивалось.