Незадолго до выхода на новую работу Петра вызвали в Кремль для награждения. Наверное, впервые после окончания ВИИЯ он надел форму. Она сидела на нем слишком свободно из-за сильной худобы.
Саша впервые увидела его при параде и охарактеризовала грустно: «Ты как лист из старого гербария – остались только кости, мышцы и кожа, сожженная солнцем».
Он надел награды, достав их из сейфа, и позвякивал ими, когда ходил по комнате, собираясь, рассовывая по карманам телефон, удостоверение, сигареты, наглаженный Сашей носовой платок, бумажник. Ключи от машины он взвесил на ладони и положил обратно на комод.
Петр успел купить джип «Тойоту», попытался ездить на нем по городу, но после того, как машину у него эвакуировали, Петр понял, что отстал от жизни и московских реалий. Поездил по пробкам, отчаянно ругаясь по-арабски, поминая шайтана часто и в разных интерпретациях, и довольно быстро пересел на общественный транспорт.
Сейчас он планировал взять такси. Не тащиться же через весь город при таком параде.
– У тебя столько наград, – удивилась Саша. – А тебя всегда в Кремле награждали?
Мансур вился около отца, вытягивая шею, чтобы рассмотреть получше отцовские медали и ордена.
– Нет. Но орден «За заслуги перед Отечеством» II степени вручает только Президент.
У Саши на лице отразилась досада, что нельзя тут же позвонить друзьям, знакомым, родственникам и похвастаться.
– Я из-за тебя поседею раньше времени, – с укором взглянула она на мужа. – Меня доконает необходимость сдерживаться, все утаивать.
– Ты вроде не болтушка, – пожал плечами Горюнов. Он начал слегка волноваться перед предстоящим мероприятием и не слишком прислушивался к словам Александры и репликам Мансура, привычно произнесенным по-турецки.
В Кремле Петр старался держаться незаметно. В ожидании выхода президента он встал у окна и теребил край присборенной атласной шторы. В форме и в такой обстановке он чувствовал себя незащищенным.
– Петька, ты, что ли?! – вдруг раздался за спиной знакомый голос.
Горюнов обернулся и увидел улыбающееся круглое лицо Кольки Юрасова – однокашника по ВИИЯ. Дружили втроем, вместе с Сабировым.
Колька схватил Петра за локоть, и тот непроизвольно скривился. Юрасов догадался:
– Ранен? Извини, дружище. А я бы тебя и вовсе не узнал. Стыдно быть таким загорелым посреди московской зимы – товарищи завидуют. Но ты так характерно наклонил голову, исследуя швы на этой замечательной шторе… – карие глаза Юрасова излучали иронию, он словно всегда подсмеивался то ли над тем, что сам говорит, то ли над словами собеседника. – По этому наклону я тебя и признал. Ты точно так же смотрел на девиц в мини.
Горюнов слышал, что Николай служит в ГРУ – ныне Главном управлении Генштаба, догадывался, что однокашник работает по Турции, – турецким языком Юрасов владел не в пример лучше самого Горюнова.
– Что Сабиров? Я слышал… – он замялся. Взял Петра снова под локоток, но уже за здоровую руку. Николай был из тех людей, что все время держат собеседника за пуговицу на рубашке или за локоть, похлопывают по плечу, сокращают дистанцию до минимума. Горюнов вспомнил об этой его привычке, когда Юрасов уже шептал ему на ухо, как змей-искуситель. – Он вроде погиб.
Петр ограничился кивком головы. Его никто не уполномочивал сообщать, пусть и коллегам, о том, что Мур живее всех живых.
– Как же это вышло? Вы же вместе служили! Неужели не знаешь подробностей?
– Я давно не был в России, – пожал плечами Горюнов. – Сам только узнал. А ты здесь какими судьбами?
– Наверное, теми же, что и ты! – засмеялся Юрасов, тут же переходя от уныния по поводу утраты к веселью по поводу предстоящего награждения. – Я за «Мужеством» пришел.
У Горюнова вертелся на языке каверзный вопрос: «Что, своего не хватает?» Но спрашивать, конечно, не стал.
– Ты скоро уезжаешь? – не отставал Юрасов. – Хорошо бы встретиться. Вспомнить учебу, всех наших…
– Пока в Москве, – он решил не выкладывать все карты.
Петр испытывал неловкость из-за своего провала – сторонние люди подумают, что дело в его непрофессионализме. Но к тому же сидела в подсознании мысль – Юрасова он не видел слишком давно, прежнее доверие слегка поугасло. Да и раньше Петр общался больше с Муром. С Колькой постольку-поскольку. Юрасик (так они звали его между собой) сам приклеился к их тандему.
– А ты где территориально? У меня твои старые адреса-телефоны. Оставь мне новые.
– Погоди, – Петр отвел его рукой в сторону. – Нас уже зовут. Потом.
Но «потом» не состоялось.
На банкете для награжденных Петра посадили за стол с незнакомыми ему офицерами. Знакомиться, впрочем, между собой они и не собирались. Вели ни к чему не обязывающий разговор. На Горюнова его невольные собеседники смотрели с любопытством, потому что Президент к нему проявил особый интерес. И во время вручения ордена довольно долго полковнику Горюнову о чем-то говорил. А тот слушал, чуть склонив голову, и смущенно улыбался.
Юрасов подавал Петру знаки из дальнего угла зала и, наконец не выдержав, поднялся и устремился к нему. Слегка полноватый, он ходил мелкими шагами, однако очень целеустремленно.
– Товарищ полковник, – Горюнова тронули за плечо. Он обернулся и увидел офицера кремлевской охраны. – Пройдите, пожалуйста, со мной. Мобильные же отключены. А вас срочно разыскивают по телефону.
Офицер увел Петра из зала. Юрасов, не успевший подойти к Горюнову, досадливо похлопал себя по бедрам ладонями и неторопливо побрел обратно к своему столу.
Петра провели коридорами и впустили в одну из комнат за высокими резными дверями. За такой представительной дверью должны были оказаться царские покои, но там находился обычный кабинет с современным столом, компьютером и несколькими телефонными аппаратами, в том числе и правительственной связи. Одна из трубок лежала на матовой черной столешнице в ожидании Горюнова. Петр глазами вопросительно показал на трубку. Офицер кивнул и вышел, плотно притворив дверь.
– Петр Дмитрич, – в телефонной трубке нетерпеливо или просто одышливо сопел генерал Александров, – понимаю, что сегодня ты именинник, поздравляю, но прошу, чтобы ты как можно скорее приехал ко мне.
– Ну, через часик мероприятие закончится… – начал было Горюнов, однако Александров бесцеремонно, впрочем, как обычно, перебил:
– Сейчас же выезжай!
– Есть, – машинально ответил Петр и, уже повесив трубку, разозлился: «У меня теперь другое начальство, чего это он командует?» Тут же мелькнула мысль, что такая спешка может быть из-за Мура, и тревожно защемило сердце.
Однако речь шла о другом их с Александровым знакомом, о Ясеме Тареке.
– Этот твой иракец требует встречи с тобой лично. Каков? А? Багдадский вор! – Евгений Иванович прохаживался по своему кабинету в воинственно накинутом на плечи пиджаке, как в бурке. Поглядывал на Горюнова в парадной форме, при наградах, стоящего около стола для совещаний. Сесть ему пока не предложил.
– При чем тут вор? Это у него украли и его обожаемого Саддама, и его родной Ирак. Украли те, кому безразлично и то и другое. А к чему спешка? Я мог бы насладиться банкетом в полной мере. Сами же сказали, именинник…
– Ответить надо сейчас. Эмре скован временными рамками. Тарек твой чего-то торопит. Через Эмре передал, что речь идет о турке, который заходил к вам в цирюльню в Багдаде. Кого он имеет в виду? Галиба или Ердека?
– Недред не заходил ко мне в цирюльню, – задумчиво проговорил Петр. – Так сказать он мог только про Галиба.
– Ну, – поторопил Александров взволнованно, – что ты тянешь? Это для нас плохо?
– Для нас? – хмыкнул Горюнов, вспомнив о своем переходе в ФСБ. – Так я же теперь ВОС[12].
– А воз и ныне тут, – скаламбурил генерал, прекрасно понимая намек. – Все оговорено с твоим новым руководством из УБТ.
– Так легко согласились? – лукаво посмотрел Петр на бывшего шефа.
– Приняли с пониманием и… навязали своего сотрудника для участия в предстоящем мероприятии – Зорова. Он, собственно, как я понял, будет у тебя в подчинении и в дальнейшем. Ты будешь руководить направлением. Твой любимый ИГИЛ[13]. Но и встреча с Тареком связана так или иначе с той же темой. Я всех карт, конечно, фээсбэшникам не раскрывал, и ты повоздержись. То, что не касается твоего направления, оставь за скобками. Приедешь, отчитаешься в первую очередь передо мной. А там поглядим что и как. Постарайся вывести Тарека на полноценную работу с Эмре, чтобы нам тебя не дергать.
– Объяснить ему, куда я перешел?
– Чего ты ухмыляешься? Сядь ты! Не надо ему всего говорить, как-нибудь обтекаемо. Впрочем, ты его лучше знаешь.
– Мне придется гримироваться? – Горюнов намекал на невозможность выезда за границу.
– Тебе придется ехать в Ростов-на-Дону. О загранице речи нет. Тобой никто не станет рисковать. Исключено! – Александров сбросил пиджак с плеч на диван в углу кабинета и устремился за письменный стол, поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер. – Костя, все в силе. Пусть назначает встречу. Да, как мы с тобой обговаривали. Двое. Два билета. Второй? Мирон Зоров. Тебе перешлют коллеги его данные. Когда? – Александров поморщился и повесил трубку. – У тебя есть время заехать домой, собраться – и в «Шереметьево». Полтора часа – и ты уже там. Необходимо, чтобы ты оказался в Ростове загодя. Неизвестно, когда туда сможет прибыть Тарек. Надо быть готовыми. Ты с этим Зоровым хотя бы знаком? – генерал увидел, что Петр кивнул. – Что он из себя представляет?
– Майор. Молодой. Бьет копытом. Фонтанирует идеями. А так вроде толковый парень.
Горюнов отвечал, а сам думал о том, почему Александров согласился на участие ФСБ в спецмероприятии, проводимом разведкой. Даже внутри ведомства управления и отделы неохотно делятся информацией, сохраняют герметичность в отсеках, если выражаться терминологией подводников, и таким образом удерживаются на плаву. Мало ли где какая течь. Конспирация во всем. А тут контакт с агентом! И подключают майора Зорова. Для себя Петр мог это объяснить только тем, что хитрый, дальновидный Александров планирует и в будущем задействовать его, Петра, поэтому согласился на условия ФСБ.
«Интересно, – подумал Горюнов, глядя на пухлого, херувимистого генерала, – что шеф замыслил? Опять комбинирует? Играет со мной втемную? Черт его разберет, матерого лиса!»
– Где мне с ним встречаться там, в Ростове?
– С Тареком? На конспиративной квартире.
– Чьей? – уточнил Горюнов, начиная понимать ход мыслей генерала.
– На их, конечно! – имея в виду ФСБ, отрезал Александров с таким холодным выражением лица, что Петр не рискнул спрашивать еще о чем-то.
Он и так уже догадался, что Зоров необходим для пущей конспирации. Зачем светить лишний раз свою явку, если можно использовать чужую? Но почему генерал не доверяет Тареку? Вот это было непонятно Петру и в какой-то степени неприятно. Он, и только он, знал Тарека и мог его оценить наиболее полно и решать вопрос о доверии или недоверии. Обидно стало – замордуют его напарника и дружка подозрениями. Петр улыбнулся, опустив голову. Не так-то просто вывести из себя Тарека. Тот живет по принципу «вытягивай ноги по длине своего ковра» и не просто декларирует это на словах, но старается и на деле не тянуть на себя одеяло. Он умеет быть партнером, хотя и руководить способен. Слишком умен, чтобы быть излишне тщеславным. А своего не упустит.
– Вы знаете, я никого не люблю рекомендовать и никогда этим не занимался – дело неблагодарное. Но напрасно вы ему не доверяете, товарищ генерал.
– Ладно-ладно, – отмахнулся Александров. – Тебя до дома довезут, я распорядился. Володин подъедет в аэропорт, проводит и передаст мобильный, с которого будешь держать связь со мной. И прошу тебя, без самодеятельности. Все, свободен.
– Два слова, товарищ генерал. Насчет Мансура…
Евгений Иванович помрачнел еще больше и молча ждал продолжения.
– Я прошу вас со всей серьезностью – перестать окучивать Мансура. Если не хотите со мной ссориться.
– Ты мне сейчас угрожаешь? – Александров встал из-за стола и, хмурясь, уперся кулаками в столешницу, как в трибуну. – Запомни, дорогой, не стоит этого делать. Твой сын почти с тобой не жил. Он имеет право на собственный выбор, и незачем тебе ломать ему жизнь.
– Вот и я о том же. Про сломанную жизнь. Он не знает достоверно, к чему вы его подталкиваете. А я в курсе, и я лично нахлебался. – Петр встал и одернул китель, звякнув наградами. – Для него такой жизни не хочу. И все же я выбирал осознанно. Он – мальчишка, у него ветер в голове – машинки, компьютеры вперемежку с идеями Че Гевары, жаждой приключений, стремлением казаться взрослым, бороться за справедливость и быть крутым бойцом РПК, какой была его мать. Помани его вербовщики ИГИЛ[14], он и туда бы ринулся, сам говорил про пацанов, которых готовят в Башакшехире и Пендике для переправки в Сирию.
– Не прав ты, Петр, – покачал головой генерал. – Вижу, и в самом деле ты сына не знаешь. Он тебя за ориентир держит. И все прекрасно осознает. Ну да никто тебя не торопит с принятием решения. Пока не торопит. Пусть языки не забывает, и иногда мы можем его на стрельбище брать, кое-какие навыки исподволь прививать. В жизни все пригождается, даже если он не станет нелегалом. Да и легенда подходящая понадобится, и ситуация сейчас переменчивая. Везде свои люди нужны, но в некоторых районах особенно. Тем более со знанием турецкого, курманджи.
– Знаю я эти «районы»! – сквозь зубы, сдерживаясь, чтобы не наорать на Александрова, процедил Горюнов. – Он или в стычках с полицией голову сложит, либо свои порешат, если полезет куда не следует. Сразу авторитетным не станешь. Авторитет нарабатывать надо. А опыт – это кровь, и твоя, и на твоих руках.
– Недооцениваешь ты парня. Я с ним говорил и наши спецы… Не морщись. Все без излишнего энтузиазма. Прощупали слегка. У него и психика устойчивая, и цели определенные, и мыслит он ясно. Так что насчет возможности его стремления к радикальному исламу – это ты зря. Не пошел бы. Слишком здраво рассуждает.
– Так ехать не хочется, – Петр стоял между кроваткой Мани и комодом, прислонившись к стене спиной и затылком.
Саша торопливо собирала ему сумку в дорогу. Укладывала рубашки, бритвенные принадлежности. Она дернула плечом и предупредила:
– Имей в виду, Петечка, будешь там очередную Зару или Дилар кадрить, я больше твоих детей не приму. Хватит с меня Мансурчика!
– Я же по работе, – скромно напомнил Петр, любуясь тем, как Саша ловко складывает его рубашки. Так их лишь на фабрике упаковывают, не хватало только булавками скрепить…
– Мансура ты тоже в рабочее время произвел. У тебя, можно сказать, безотходное производство.
– Во-первых, это до тебя было, а во-вторых… обещала же не попрекать.
– Я не попрекаю. Просто Мансур опять две двойки принес. Непослушный он!
– Выпорю его, – грустно пообещал Петр и, вспомнив разговор с генералом, мрачно добавил. – Если в мое отсутствие объявится Евгений Иванович или кто-то от его имени и станут куда-нибудь Мансура зазывать, скажешь, что Горюнов категорически запретил… – Петр выдвинул ящик комода, посмотрел в него задумчиво. Он увидел лежащее там зеркало Зарифы и забыл, что хотел достать. – Ты сказала ему о Заре? – Петр не оборачивался, но чувствовал взгляд Саши на своем затылке. Он поднял глаза и увидел в зеркальном отражении, что жена в самом деле смотрит. Сочувственно, а не ревниво.
– Как она погибла? И почему именно я должна ему сказать?
– Ты – женщина. У тебя мягче получится. А у меня и так с ним напряженные отношения. Он догадается, что я виноват.
– Если ты его налупишь, у вас не станут лучше отношения.
– Ты не понимаешь. Мальчишка рос в мужском мусульманском обществе и понимает одну лишь силу. Поэтому тянется к Александрову, подсознательно чувствуя, что тот наделит его этой силой.
– Он слишком похож на тебя. Он не потерпит насилия или унижения. Ты сказал, что он догадается о твоей вине… А ты разве виноват в смерти Зары?
– Она погибла у меня на глазах, а я ничего не смог… Значит, виноват, – он достал из ящика браслет Зарифы, составленный из множества старинных динаров. Он купил его у того же скупщика краденого, что и свои часы. Цепочка браслета была из золота, и на нее нанизаны древние монетки. Странно, как не задержали с этим украшением на таможне.
Петр положил браслет в карман пиджака. Саша проследила взглядом за его манипуляциями, однако тактично промолчала, убежденная, впрочем, что все у него с Зарой было, но предпочитая не бередить душу ни себе, ни ему и не собираясь сражаться с тенью погибшей курдянки.
Горюнов уже сменил парадную форму на спортивного кроя светло-синий пиджак, черные джинсы и черную рубашку. Два новых, полученных в Кремле ордена убрал в сейф и взял оттуда пистолет, разрешенный к ношению, но не табельный, а иракский ТТ. Этот пистолет он передал через связного Тобиаса в Москву из Багдада по дипломатическим каналам с одобрения руководства. С одной стороны, в качестве трофея, а с другой – генерал уже тогда рассматривал перспективу работы Горюнова только в России. Такой пистолет вещь незаменимая в случае внедрения. Многое скажет о своем владельце.
– Ты меня пугаешь все больше, – Александра обняла его, сунув руки под пиджак и ощущая правым предплечьем рельеф пистолетной кобуры для скрытого ношения. – Зачем тебе оружие?
– Это излишняя информация для тебя. Мне ничего не угрожает, – Петр растрепал ее короткие волосы, ткнулся в них носом, но тут же, скосив глаза, посмотрел на электронные часы, стоящие на прикроватном столике. – Мне пора. Опоздаю на самолет. Слушай, а тебя проинструктировали насчет безопасности? По поводу звонков или если кто-то будет спрашивать обо мне или Мансуре.
– Все я знаю! – сердито оттолкнула его Саша, сверкнув синими глазами. – И Мансур под другим именем в школе учится. Ты равнодушный, как бревно!
– У бревна нет души, а потому оно не может обладать таким качеством, как равнодушие, – попытался отшутиться Петр и постарался привлечь Сашку к себе, но она отдернула локоть и отошла к детской кроватке.
– Ты был легким, шутил, а теперь ты – черный. И снаружи, и внутри. Словно через тебя прошел ток высокого напряжения и ты обуглился. Я с тобой говорю, а ты где-то по ту сторону.
– По ту сторону чего? – машинально уточнил Петр, прикидывая, успеет ли он перед отлетом перекинуться парой слов с Володиным и выведать у него планы Александрова на его, Горюнова, счет. «Хотя какие, к черту, планы? Я теперь в ФСБ», – подумал Горюнов, глядя на стену поверх Сашкиной головы.
– По ту сторону реки, моря, океана! – выпалила она. – Вот как сейчас. Думаешь, я не вижу, что ты не слушаешь меня? Нет, ты стал другим.
– Мне же надо было тогда обаять тебя. А теперь я обычный, стареющий полковник, у которого красивая и очень молодая жена, родившая ему прекрасную дочь. Но этой самой жене придется смириться с тем, что походы в кино и театр, в гости будут редкостью, работы у меня много, меньше не станет; что сейчас сложный период, когда я начинаю жизнь практически с нуля по определенным причинам. Я жил бирюком большую часть жизни и вряд ли резко стану покладистым, добропорядочным семьянином.
Саша слушала внимательно, наклонив голову так, что челка пшеничных волос наползла ей на глаза, спрятав их в тени.
– Подхалим ты все-таки, – наконец проговорила она после паузы. Саша то ли ждала продолжения, то ли пыталась совладать с волнением. Ему показалось, что, стараясь говорить весело, она едва сдерживает слезы.
У хитрого Володина выведать ничего не удалось. Еще бы! Александров выбрал себе зама под стать.
В зале ожидания аэропорта Петра встретил Зоров – невысокий крепыш с зачесанными со лба черными волосами, в костюме, при галстуке. Он напоминал Петру депутата советских времен. Для завершения образа ему не хватало только депутатского значка, кожаной папки вишневого цвета и секретарши за спиной с блокнотом в наманикюренных пальцах, готовой записывать каждый звук, исторгаемый из благородного осанистого тела Мирона Гавриловича.
«Вот же имечко у него старорежимное! – думал Петр, бесцеремонно оглядывая своего подчиненного с ног до головы. – Как он в чекисты-то угодил? Попович!»
Глаза у Зорова изумрудные, котовские, с прищуром, лицо тоже крепкое, как и фигура, смуглое от сочинского загара. Стабильное какое-то лицо – стабильность источал весь его облик.
Петр отчего-то, глядя на Зорова, вспомнил события сегодняшнего утра, награждение и слова Президента: «Я о вас много наслышан, Петр Дмитрич. Давно хотел познакомиться, да вы ведь все за пределами нашей Родины трудились на благо России. Спасибо вам. Трудные задачи выполняли, и я уверен еще послужите. Знаю, что в другом ведомстве теперь, но враг все тот же – терроризм».
«С кем воевать по одну сторону баррикад? С этим майором?» – думал Горюнов, когда они уже прошли в самолет, сдали оружие пилоту в сейф и заняли свои места.
Но как ни накручивал себя Петр, Зоров ему был симпатичен своей аккуратностью в одежде и в прическе – это не поза, не заносчивость, а уважение к профессии и к окружающим. Сам Горюнов не придавал значения одежде, только если в качестве элемента маскировки. Саша накупила ему одежды, решив, что все старое пригодно только для поездок за город.
С Мироном Горюнов уже немного общался, когда разбирались в каракулях Недреда. Петр взял с подчиненным покровительственно-насмешливый тон, а майор не обижался – смотрел ему в рот, узнав, что эту бесценную тетрадь полковник раздобыл самолично.
Когда они уже пристегнулись, а самолет, подрожав от нетерпения перед взлетом, начал свой судорожный разбег, подпрыгивая на стыках сырой от зимней слякоти бетонки, Зоров подался к Горюнову:
– Петр Дмитрич, я вас поздравляю с госнаградами.
– Что за сорока на хвосте принесла?
– Володин, – кивнул с улыбкой майор и поерзал в кресле. – Все хотел спросить, этот ваш арабский акцент… Вы не в России родились?
– Ну если Тверь это теперь не Россия… – пожал плечами Петр. – Не копай, майор, меньше знаешь, язву не наживешь.
Горюнов ухитрился уснуть в неудобном кресле самолета и проспал все полтора часа. Ему снились древние улицы Мардина и лежащая на грубых булыжниках окровавленная Зарифа. Она оставалась неподвижной, но вдруг улыбнулась и поднялась, а в ее руках оказалась грудная Манечка. Из-за спины курдянки тот толстый полицейский продолжал стрелять, но пули отскакивали от Зары, как от резиновой. А она все улыбалась и шла…
Он проснулся, обуреваемый ужасом. Вспомнил совет своей бабушки, когда снится дурной сон, три раза повторить: «Куда ночь, туда и сон». Беззвучно шевеля губами, он последовал совету.
Ростовский аэропорт встретил их метелью и черным фордом. В темноте кружило, подвывало, мельтешило, попадая в свет фонарей и фар, становилось еще более рьяным. Мелкий и колючий снег сыпал на голову, за шиворот, царапал щеки. К счастью, до служебного форда встречающих идти далеко не пришлось.
Занырнув в спасительное тепло, Горюнов подумал, что в Багдаде сейчас тоже холодно и стыло в неотапливаемых домах.
Их повезли в гостиницу «Эрмитаж» на Ульяновской. Встречавший майор сел на заднее сиденье с Зоровым и перешептывался с ним довольно дружески, пока Петр додремывал на переднем сиденье.
В неосвещенном салоне светились только приборы на панели управления и магнитола над рычагом коробки передач. Под зеркалом заднего вида болтался плоский освежитель воздуха в форме зеленого яблока, источавший стойкий химический запах, показавшийся навязчивым после свежего, снежного воздуха снаружи. Приоткрыв глаза, Петр глядел на качающееся яблоко с тоской.
Он так стремился вырваться из дома из-под навязчивой опеки Сашки, а теперь вдруг впервые в жизни почувствовал, что хочет домой, едва уехал. Соскучился по Маньке. Вечерами Александра, пока проглаживала детские вещи, укладывала дочь Петру на грудь. В этот час Мария Петровна бодрствовала и активно шевелила руками и ногами, лежа на животе, таращилась на отца голубыми глазами и робко улыбалась, пытаясь наладить контакт. А то, вцепившись в его волосы за ухом, тянула что есть силы…
Мирон уже в гостинице объяснил, что майор Толбухин, встречавший их, его однокашник.
Следующие два дня, в ожидании Тарека и страдая от безделья, Петр слонялся по городу. Зоров таскался следом. Замерзнув, они заныривали в кафе, пили коньяк местного производства и кофе, ели пельмени.
Говорить им особо было не о чем. Оба держали свои секреты при себе. А на общие темы беседа тоже быстро затухала.
Горюнов слишком отвык от России, современных реалий почти не знал. Он активно смотрел новости и покупал кипы газет, наверстывая упущенное, хотя понимал, что газеты и телевидение не дают полной картины. Все зависит от того, кому принадлежит канал или газета.
Знал, что у нас многие издания, получая гранты от Штатов, да и откровенно имея часть уставного капитала западного происхождения, публиковали вполне конкретные заказные вещи. В издательском деле установился и вовсе монополизм, организованный в девяностые. Американцы тогда шуровали в бывшем Союзе активно, не таясь. Скупали торговые площади, даже незначительные точки-киоски, а теперь не давали туда хода другим, пытающимся выживать издательствам.
В этом вопросе Горюнова просветил муж Сашкиной подруги Танечки Фатеевой. Смуглая девица с мужской фигурой, с короткой черноволосой мальчишеской стрижкой напоминала севастопольского пацана из детства Петра, когда он ездил к дядьке-подводнику на море в Севастополь.
Петр догадался, что Александра постриглась в подражание подруге, а не потому, что «полиняла» из-за беременности. Танин муж Михаил работал в этом самом издательстве-монополисте и, не догадываясь, кто Петр по профессии, выложил ему всю их неприглядную «кухню» – в особенности про американцев, которые приезжают к гендиректору, проводят семинары. А выпускают дрянные, кое-как состряпанные и тяп-ляп отредактированные книги. И все, как слепые и глухие, выставляют, презентуют, покупают и… выбрасывают эти книги.
Горюнов, привыкший из всего извлекать полезную информацию, внимательно выслушал Михаила. И у супружеской пары Фатеевых осталось впечатление от Петра как от человека внимательного, вдумчивого. И только Саша заметила, как изменилось выражение его голубых глаз. Слушая Таню, он сонно щурился, а когда услышал рассуждения Михаила, взгляд Петра обрел холодную осмысленность, словно бы до этого его сознание блуждало где-то далеко, и глаза выглядели опустошенными, а теперь сознание выплыло на поверхность.
Александра за три месяца их совместной жизни успела заметить эти его метаморфозы – переходы от абсолютного внимания, обостренного и даже хищного, к состоянию погруженности в себя и к полной отрешенности. Подобные переходы увидеть мог не каждый, внешне Горюнов все так же внимательно слушал собеседника, на что и клюнули Таня и ее муж.
Он откладывал сигарету, если начинал вникать в слова собеседника, а если принимался снова медитировать, то окружал себя табачными облаками и укрывался за ними, как за дымовой завесой. Эта его особенность не укрылась только от взгляда влюбленной женщины, наблюдавшей за ним с пристрастием. Александра и сердилась, и ссорилась с ним только потому, что чувствовала все большую привязанность к этому нелюдимому человеку, какую-то особенную жажду общения с Петром, словно ждала от него, что он вот-вот раскроет ей секрет уж если не мироздания, то бытия. Пусть и их отдельно взятого бытия, семейного, тесного мирка, куда вхожи лишь он, она и дети…
В очередном походе по Ростову Петр увидел небольшой магазинчик восточных сластей рядом с Центральным рынком. Надпись на вывеске по-арабски должна была, вероятно, гласить что-то про сласти, но на деле… Прочитав, они с Зоровым одновременно рассмеялись.
– Руки бы оторвал этим умельцам, – Зоров имел в виду создателей вывески. – Давайте зайдем, узнаем, как магазин называется на самом деле. Стало любопытно.
Внутри пахло выпечкой, а за прилавком стояла пухленькая черноволосая девушка-ростовчанка.
– Как ваш магазин называется? – спросил Зоров, пока Горюнов рассматривал витрины. – Вы в курсе, что у вас на вывеске написано?
– Там по-арабски! – гордо вскинулась черноглазая. – «Слаще мечты».
– Спешу вас разочаровать. В переводе то, что у вас начертано… – Зоров подошел к продавщице и шепнул ей на ухо.
Она густо покраснела и поглядела на него с недоверием.
– Да-да, – кивнул Мирон. – Уж поверьте.
– А вы почем знаете?
– Хотите, я напишу, как надо правильно? Дайте листок и ручку. – Мирон быстро написал по-арабски. – Вот это в самом деле «слаще мечты». Поменяйте лучше, а то ведь найдутся те, кто понимает, будет неприятность. В городе много мусульман.
Девушка схватила листок, ушла в подсобку, вместо нее появилась другая, приглядывать за покупателями. А через минуту вышел хозяин-армянин. Он начал рассыпаться в благодарностях, поносил какого-то Хачатуряна, но не композитора, разумеется. В итоге предложил выбрать что-нибудь за счет магазина.
Горюнов не стал злоупотреблять его щедростью и взял иранские финики в пластиковом ведерке. На крышке было написано по-персидски, и он не сомневался, что товар из Тегерана.
Ведерко с финиками стояло на полированной столешнице низкого кофейного столика в большой комнате конспиративной квартиры. Обстановку составляли диван, два кресла с вишневой обивкой, шкаф-купе с зеркалом на дверце, два стула в простенке между высокими окнами с деревянными старыми двойными рамами. В открытую маленькую форточку задувало снежным воздухом, холодным и чуть влажным. Ветер сегодня дул с Дона, и хоть реку сковал лед, но все же чувствовался какой-то своеобразный запах реки. Даже зимой. А может, Горюнову так казалось.
– Его встретят и сюда привезут, – явно волнуясь, сказал Зоров, прохаживаясь по комнате. Он был чуть бледен и морщился от сигаретного дыма, которым Петр, вольготно сидевший на диване, наполнял комнату. – Вы бы еще у местных бабок самосаду купили, Петр Дмитрич.
– А где они торгуют? – оживился Горюнов и засмеялся, увидев, как вытянулось лицо доверчивого Мирона. – Не боись! Сейчас мой друг наверняка притащит турецкий табачок. Я что, я так, балуюсь, а уж он-то курильщик настоящий. Готовься, Узоров!
– Я – Зоров, – сквозь зубы поправил Мирон.
– Вот и я о том же. Что за фамилия? Я понимаю – Взоров или Узоров, ну, на худой конец, Невзоров. А твою фамилию как интерпретировать?
– А вашу? – озлился майор. – Моя от слова «зоркий».
«Его легко вывести из себя, – заметил про себя Петр. – Это жаль, это в работе помешать может. Воспитывать его еще придется. А волнуется перед приходом агента – это хорошо, значит, дело ему небезразлично».
Горюнов не ошибся. Зашедший в комнату Тарек (входную дверь ему открыл Зоров и помог повесить куртку в шкаф) бросил на стол два блока «Winchester» – он их достал из темно-синей дорожной сумки. Оттуда же извлек бутылку арака.
Мирон смотрел на все эти приготовления с большим скепсисом и сдерживаемым осуждением. Петр, пока Зоров мялся в дверях, встал и начал крепко обниматься с Тареком.
Когда они заговорили, Зоров сперва прислушался, затем нахмурился, потом в восхищении замер. Он едва понимал, о чем толкуют эти двое мужчин, похожих друг на друга неуловимо, как братья, с одинаковым загаром и схожей мимикой и жестикуляцией. А уж чтобы так по-арабски говорил русский, Мирону слышать и вовсе не доводилось. Он поймал себя на том, что уставился влюбленно на полковника, которого несколько минут назад хотел придушить.
– Нас тут пишут? – первое, что спросил Тарек.
– Нет, – покачал головой Горюнов. – Спасибо, дружище, что приехал. Я теперь на приколе. Как ты устроился в Париже?
Тарек кивнул и похлопал Петра по плечу с благодарностью во взгляде:
– Ты хлопотал насчет Парижа? Абдуззахир твой там верховодит, а я приглядываю за ним. Но теперь в Стамбуле изображаю радикала, благо не приходится изобретать велосипед. Все закономерно – я был в оппозиции, суннит, имею опыт террористической деятельности – сам Бог велел сделать следующий шаг в ИГИЛ[15]. Но главное, тот человек. Помнишь турка, что приходил к нам в цирюльню? Франтоватый тип. Он твой агент? – Тарек сел рядом с Петром на диван и обратил внимание на ведерко с финиками, прочел этикетку. Улыбнулся. – Ты решил подшутить над стариком? Чтобы персидское угощение мне поперек горла встало?
– Очень даже вкусно! – Горюнов бросил в рот финик, посмеиваясь. Он знал, что Тарек участвовал в ирано-иракской войне. – Мне же не встанет поперек горла турецкий табачок. Дисциплинируй себя. Выбирай лучшее у противника. Чего уж говорить, финики у иранцев отменные. А ты любишь сладенькое.
– Шайтан с ними! – махнул рукой араб и тоже взял финик. – Так что насчет турка? Тебе не интересно?
– Где и при каких обстоятельствах ты с ним виделся в Стамбуле?
– Пацан понимает арабский? Можно при нем? – Тарек покосился на Мирона.
– Это мой подчиненный. Вместе работаем.
– Товарищ полковник, – вмешался Зоров, услышав, что разговор о нем. – Этот тип, похожий на Саддама Хусейна, назвал меня мальчишкой?
– Я бы перевел уничижительнее, – не пощадил самолюбия майора Петр, – пацаном. Кстати, он понимает по-русски.
– Немного, – с сильным акцентом сказал Тарек с усмешкой в глазах. – Проходил в СССР стажировку. Ты еще тогда не родился, хабиби.
Акцент араба сделал его еще более похожим на Петра.
Кое-что о полковнике Горюнове Зорову удалось разведать. Мирон был не таким уж нервным увальнем, каким вообразил его себе Петр. Впрочем, этими качествами Мирон тоже обладал: и медлительностью, с одной стороны, но и нервозностью – с другой. Правда, на этом своем нерве он принимал неординарные решения, что определенно способствовало его повышению по службе.
Работа под началом Горюнова, в новом, выделенном практически под Горюнова направлении, и стала очередным повышением. Было еще одно, что смущало Мирона. Его попросили приглядывать за полковником, направлять в русло правил и порядков, заведенных в ФСБ и конкретно в их Управлении по борьбе с терроризмом. Зорову объяснили это тем, что Горюнов не знает тонкостей контрразведывательной работы, но Мирон понимал – если бы он вернулся из зараженной радиацией зоны, то требовалась бы дезактивация, своего рода карантин. А на такой «карантин» нужно время. Не допускать его до работы – значит, оскорблять недоверием, тем более всевозможные проверки он прошел, и в то же время нельзя исключать, что, находясь на острие, он мог вступить с противником в контакт более тесный, чем допускалось инструкциями по связи разведчика с его информаторами и агентами.
Отношения разведчика с агентом в случае с Тареком, очевидно, выходили за все допустимые инструкциями рамки. Внешне. Зоров не преминул для себя и для будущего рапорта по поводу состоявшейся встречи взять на заметку это слово – «внешне». Он почувствовал, что при внешней раскованности и откровенной симпатии друг к другу оба мужчины, оба полковника, помнили о деле и соблюдали правила и формальности хоть и шутя, между строк, но все же держали их в уме непрестанно.
Он видел перед собой двух немолодых мужчин (Мирон считал, что и Горюнову за пятьдесят, хотя Петру исполнилось только сорок четыре, но из-за седины в черных волосах он выглядел лет на десять старше). Один из них служил еще Саддаму, участвовал в юности в ирано-иракской войне. Другой много лет жил в Ираке. Горюнов, судя по временному отрезку, который он провел в Багдаде, попал и под американские бомбежки.
Шпарят по-арабски, как из пулемета слова вылетают. Кроме того, они использовали много багдадских словечек, какой-то базарный жаргон, да и плюс ко всему понимали друг друга с полуслова. Мысль между ними металась, как каучуковый мячик, ускоренный тем, что оба очень быстро соображали что и к чему. Как ни пыжился Зоров, считавшийся неплохим арабистом, на таком уровне языком он не владел.
А Тарек начал рассказывать то, что с ним случилось с полмесяца назад, в конце ноября. Он был очень осторожен с турками, которых ненавидел, хотя и не так остро, как персов, которые отрезали во время войны его брату ухо, а самого Ясема Тарека взяли в плен и пытали до умопомрачения.
Араб разлил по кофейным чашкам арак. Зоров с укором и намеком пояснил, что рюмок тут не держат, поскольку на конспиративной квартире по инструкции запрещено выпивать. На что Тарек сказал, что видал он те инструкции под хвостом у верблюда. Посмеиваясь, Горюнов задымил всю комнату сигаретным дымом. Александра ошибалась, полагая, что Петр, когда курит, невнимателен и погружен в себя. Он всегда был настороже, как кот, который и во сне поводит ушами и над мягкими подушечками лап таит острые крючковатые когти.
– Скажу тебе то, что должен был сообщить твоему Эмре. Пацан! Еще один, – Тарек покосился на Зорова, сидевшего на подлокотнике кресла верхом и увлеченно прислушивавшегося, склонив голову набок. – Так вот. Одно я знаю наверняка. У вас тут, парни, в России намечается много занимательного в плане террористических мероприятий.
– Да мы в курсе. Ты поконкретнее, старик. И в первую очередь тот турок меня интересует…
– Ты помнишь Алима? – увидев, что Горюнов кивнул, Тарек продолжил. – Он был моим подручным еще по ССБ. После гибели Саддама долго прятался. Потом я его отыскал, и мы вместе организовали группу сопротивления. Нам мало что удавалось. Алим потерял семью во время американских бомбежек, как и я. Он начал от наших неудач и с горя выпивать, а больше того, злоупотреблял наркотой. Деньги водились. Ну ты помнишь нашу схему с контрабандой сигарет. Короче, почуял Алим, что я охладел к общему делу и начал подыскивать себе новую синекуру. А я тебе скажу, он ведь отличный снайпер, причем не прошлого века, что называется. Разбирается в современном оружии, как профессор. В общем, многие его дружки подались в ИГИЛ[16], ну и он с моего благословения не преминул. Что ему в самом-то деле сидеть без дела…
Горюнов скосил глаза на кончик сигареты, подумав, что Тарек никогда не сделал бы ничего просто так, без задней мысли. Не пожалел он своего подручного Алима, долговязого угрюмого мужика, ходившего в традиционной дишдаше, которого Петр видел несколько раз приходившим в их цирюльню и на Сук ас-сарае. Направил его Тарек в ИГИЛ[17] с дальним прицелом.
– Короче, уехал в Мосул, – заметив скуку на лице Кабира (Тарек знал его только под этим именем), он решил побыстрее окончить прелюдию. – Обосновался там. Связь держал через нашего общего знакомого в Багдаде. Но пропал надолго. Я успел побывать в секторе Газа, ты – в Северном Ираке…
– Кто он? – увидев недоумение во взгляде иракца, Горюнов пояснил. – Связной в Багдаде. Ты говоришь, я его знаю?
– Медник, я у него снимал комнату. Он был моим осведомителем еще в прежние годы… – Тарек пригладил усы, вспоминая, о чем говорил. – Ну да. Я уехал в Париж, а туда мне поступила весточка от Алима. Звал в Мосул. Расхваливал обстановку. И денег полно, и наркотики не возбраняются. «Живу, – писал, – как в былые времена. Делаю, что хочу и имею, что хочу. Только донимают излишней религиозностью. Но это та же пропаганда, что при нашем незабвенном шефе. Тогда она была светской, а теперь наоборот. А так – один шайтан. Работы, я тебе скажу, много. – Тарек призадумался, вспоминая дословно. – Серьезное дело готовится. Силы мобилизуются и экипируются. Поймешь сам, о чем я».
– Он так хорошо устроился в силу каких обстоятельств?
– Любишь ты, Кабир, умно выражаться! – повел головой Тарек, словно ему жал воротник рубашки. – Он приехал адресно, к своим дружкам. Растрепал, какой он крутой. Мне там рекламу сделал. Приближенный Саддама-сайида, что я в определенный период осуществлял личную охрану Хусейна, и хозяин даже подарил мне белый «Мерседес», сгоревший во время американских бомбежек.
И Тарек, и Горюнов одновременно взглянули на Зорова. Один хотел посмотреть, как «пацан» отреагирует на его приближённость к такому человеку, как Саддам, а Петра интересовала степень осведомленности нового подчиненного о полковнике Тареке.
Зоров не удивился. И Горюнов погрустнел, догадавшись, что и о нем самом Мирон знает больше, чем демонстрирует.
– Алим, правда, умолчал об истинной причине такого щедрого подарка Саддама. – Тарек потер круглый шрам на тыльной стороне ладони между большим и указательным пальцами, многозначительно переглянувшись с Петром. Тот знал, что Тарек посадил приятеля Удея, сына Саддама, за что Удей прострелил полковнику руку. А «Мерседес» Хусейн презентовал в качестве извинения за неуравновешенного сыночка. – Я велел Алиму перебраться в Сирию.
Вдруг Тарек заерзал, попросил Зорова принести воды, чтобы разбавить арак до молочного цвета. Горюнов напрягся, ожидая чего-то от Тарека, которого неплохо успел узнать. И не ошибся.
Тарек заговорил тихо, по-персидски (язык своих врагов он знал хорошо):
– Я в самом деле должен все при нем говорить? Ты можешь продвинуться по службе, используя мою информацию. Зачем он здесь? Тебе не доверяют? Я так понимаю, ты не в прежнем ведомстве?
– Слишком много вопросов, – покачал головой Петр, подался к другу, попутно затушив окурок в пепельнице на кофейном столике, стоявшем между ними. – Говори все. Никаких секретов. Галиб, ну тот турок, я знаю его под этим именем, он из MIT.
– Ах ты, сука! – выругался Тарек в адрес Галиба. – Мне придется туго.
– Особенно если учесть, что он знал и мое подлинное имя, и звание, и кто я на самом деле. Сечешь, хабиби? Так-то. Тебе придется вертеться будь здоров! Откреститься от меня понадобится. Я тебе не друг и другом не был. Усек?
– Не зря я заподозрил неладное насчет этого типа. Не пошел на сближение. Видел его издалека. Теперь и не знаю как быть…